У Юранда из Спыхова мне стало
полегче, а нынче я опять страх как измучился - дорога-то дальняя, а я торопился.
- Эх! Зачем же было вам торопиться?
- Да ведь я хотел встретить княгиню Александру и взять у нее другое послание. А Юранд из Спыхова так мне сказал: "Поезжайте, говорит, и
возвращайтесь с письмом в Спыхов. У меня, говорит, в подземелье сидит несколько человек немцев, так я одного из них отпущу на рыцарское слово,
он и отвезет письмо великому магистру". Это Юранд из мести за гибель жены всегда несколько человек держит у себя в подземелье; ожесточился он и
с радостью слушает, как они по ночам стонут и гремят цепями. Понимаешь?
- Понимаю. Только вот странно мне, что вы первое письмо потеряли, - раз Юранд захватил тех, которые на вас напали, так ведь письмо должно
было быть при них.
- Он их не всех захватил. Человек пять ушли из его рук. Такая уж наша участь.
При этих словах Мацько опять откашлялся, опять плюнул кровью и тихо застонал от боли в груди.
- Здорово они вас подстрелили, - сказал Збышко. - Как же это они? Из засады?
- Из таких густых кустов, что за шаг ничего не было видно. Ехал я без брони, - купцы говорили мне, что там безопасно, да и жарко было.
- Кто же предводительствовал этими разбойниками? Крестоносец?
- Не монах, ну, а все-таки немец, хелминский, из Ленца, он прославился разбоем и грабежами.
- Что же с ним случилось?
- Сидит на цепи у Юранда. Но в подземелье у этого немца тоже сидят два мазурских шляхтича, которых он хочет отдать в обмен за себя.
Снова воцарилось молчание.
- Господи Иисусе, - сказал наконец Збышко, - так и Лихтенштейн будет жив, и этот немец из Ленца, а нам придется погибать неотомщенными. Мне
отрубят голову, вы, верно, и зиму не протянете.
- Какое там! И до зимы не дотяну. Если бы хоть тебя как-нибудь спасти...
- Вы кого-нибудь здесь видали?
- Я как узнал, что Лихтенштейн уехал, пошел к краковскому каштеляну, думал, он облегчит твою участь.
- Так Лихтенштейн уехал?
- Сразу же после смерти королевы, в Мальборк. Пошел я к каштеляну, а он мне и говорит: "Не для того отрубят голову вашему племяннику, чтоб
угодить Лихтенштейну, а для того, что к казни его приговорили, и тут ли Лихтенштейн, нет ли его - это все едино. Умри крестоносец, и то ничего
не переменится, потому говорит, закон свят, это вам не кафтан, его наизнанку не выворотишь. Только король, говорит, может вашего племянника
помиловать, а больше никто".
- А где же король?
- После похорон уехал на Русь.
- Ну, значит, ничего не поделаешь.
- Ничего. Каштелян сказал еще мне: "Жаль его, да и княгиня Анна просит, но не могу, никак не могу".
- А княгиня Анна еще здесь?
- Спасибо ей! Хорошая женщина. Она еще здесь, потому что Дануся заболела, а княгиня любит ее, как родную дочь.
- Ах ты боже мой! Так и Дануся захворала. Что же с нею такое?
- Да разве я знаю?.. Княгиня говорит, будто сглазили.
- Это, верно, Лихтенштейн! Не кто иной, как пес Лихтенштейн.
- Может, и он.
- Это, верно, Лихтенштейн! Не кто иной, как пес Лихтенштейн.
- Может, и он. Да ведь что с ним поделаешь? Ничего.
- Так это потому меня все забыли, что она была больна...
Збышко стал широким шагом расхаживать по темнице, затем схватил и поцеловал руку Мацька и сказал:
- Да вознаградит вас бог за все, что вы сделали, - ведь это вы из-за меня умрете, но уж раз вы до самой Пруссии добрались, так, пока еще
совсем не свалились, сослужите мне еще одну службу. Сходите к каштеляну и попросите его, чтоб на рыцарское слово отпустил меня, ну хоть на
двенадцать недель. Я вернусь, и тогда пусть уж рубят мне голову, а так ведь нельзя погибать нам, не отомстивши. Знаете... я поеду в Мальборк и
тотчас пошлю вызов Лихтенштейну. Иначе никак нельзя. Либо он умрет, либо я!
Мацько потер лоб:
- Сходить-то я схожу, да только позволит ли каштелян?
- Я дам рыцарское слово. На двенадцать недель, больше мне не надо.
- Что там говорить: на двенадцать недель! А если тебя ранят и ты не вернешься, что тогда подумают?..
- Хоть на четвереньках приползу. Не бойтесь! А тем временем, может, король вернется из Руси; тогда можно будет упасть к его ногам и просить
о помиловании.
- Это верно, - сказал Мацько.
Однако, помолчав, он прибавил:
- Мне ведь каштелян вот что еще сказал: "Мы о вашем племяннике из-за смерти королевы забыли, а теперь надо уж кончать с этим делом".
- Да нет, он позволит! - с надеждой сказал Збышко. - Он ведь знает, что шляхтич сдержит слово, а сейчас ли мне голову рубить или после
Михайлова дня, это ему все едино.
- Что ж! Еще сегодня схожу.
- Сегодня вы подите к Амылею и немножко отлежитесь. Пусть он вам какого-нибудь снадобья к ране приложит, а завтра сходите к каштеляну.
- Ну, с богом!
- С богом!
Они обнялись, и Мацько направился к выходу, однако на пороге он остановился и наморщил лоб, точно что-то вдруг вспомнив:
- Да ведь ты еще не носишь рыцарского пояса! Лихтенштейн скажет, что с неопоясанным драться не станет, - что ты с ним тогда поделаешь?
Збышко смутился, однако только на одно короткое мгновение - А как же на войне бывает? - спросил он. - Разве опоясанный непременно выбирает
опоясанных?
- Война - это война, а поединок - это совсем другое дело.
- Так-то оно так... однако погодите... Надо как-нибудь это дело уладить. Да вот... есть выход! Князь Януш меня опояшет. Если княгиня с
Дануськой его попросят, он опояшет. А по дороге я еще буду драться в Мазовии с сыном Миколая из Длуголяса.
- Это из-за чего же?
- Миколай - вы его знаете, тот придворный княгини, которого зовут Обухом, - обозвал Данусю коротышкой.
Мацько воззрился на него в изумлении, а Збышко, желая, видно, получше растолковать ему, в чем дело, продолжал:
- Я этого тоже не могу простить, а ведь с Миколаем не приходится драться, ему уж, пожалуй, все восемьдесят.
- Послушай, парень! - воскликнул Мацько. - Жаль мне твоей головы, но ума твоего нисколько, потому что глуп ты как пень.
- Да чего же вы сердитесь?
Мацько ничего не ответил и хотел уж уйти, но Збышко подбежал к нему:
- А как Дануська? Выздоровела? Да не сердитесь вы по пустякам.