Беседуя таким образом, они дошли до ворот. Капитан королевских лучников, тот самый, который недавно вел Збышка на казнь, теперь приветливо
кивнул ему головой; миновав стражу, Збышко с посланцем княгини вошел во двор, а затем повернул направо к флигелю, который занимала княгиня.
Столкнувшись в дверях со слугой, придворный спросил:
- Где Юранд из Спыхова?
- В угольчатой комнате, с дочерью.
- Сюда пожалуйте, - сказал придворный, показывая на дверь.
Збышко перекрестился и, приподняв занавес на открытых дверях, с бьющимся сердцем вошел в комнату. Однако он не сразу заметил Юранда и
Данусю, потому что комната была не только угольчатая, но и темная. Только через некоторое время он разглядел светлую головку девочки, сидевшей
на коленях у отца. Они не слыхали, как Збышко вошел, поэтому он остановился у занавеса, кашлянул и наконец произнес:
- Слава Иисусу Христу!
- Во веки веков, - ответил Юранд, вставая.
В эту минуту к молодому рыцарю подбежала Дануся и, схватив его за руку, воскликнула:
- Збышко! Батюшка приехал!
Збышко поцеловал ей руку, затем подошел с нею к Юранду и сказал:
- Я пришел к вам с поклоном; вы знаете, кто я?
И он склонился, сделав руками такое движение, точно хотел обнять ноги Юранда. Но тот схватил его за руку, повернул к свету и в молчании
вперил в него взор.
Збышко уже немного оправился и, подняв на Юранда любопытные глаза, увидел богатыря с рыжеватыми волосами и такими же рыжеватыми усами, с
рябинами от оспы на лице и одним глазом стального цвета. Юноше казалось, что этот глаз хочет пронзить его насквозь, и он снова смутился и, не
зная, что сказать, спросил, лишь бы только прервать тягостное молчание:
- Так вы Юранд из Спыхова, отец Дануси?
Но тот только указал Збышку на скамью рядом с дубовым креслом, на которое уселся он сам, и, не ответив ни слова, по-прежнему пристально
смотрел на юношу.
Збышко потерял наконец терпение.
- Знаете, - сказал он, - неловко мне сидеть вот так, как на суде.
Только тогда Юранд спросил:
- Так это ты хотел сразить Лихтенштейна?
- Я! - ответил Збышко.
Удивительным светом зажегся при этом единственный глаз пана из Спыхова, и грозное лицо рыцаря немного прояснилось. Через минуту он бросил
взгляд на Данусю и снова спросил:
- И все это ради нее?
- А ради кого же еще? Дядя, верно, вам рассказал, что я дал ей обет сорвать у немцев павлиньи чубы. Только не три сорву я чуба, а по
меньшей мере столько, сколько пальцев на обеих руках. И вам я помогу отомстить немцам - все ведь это месть за мать Дануси.
- Горе им! - воскликнул Юранд.
И снова воцарилось молчание. Однако Збышко сообразил, что, выказывая свою ненависть к немцам, он привлечет к себе сердце Юранда.
- Но прощу я им ни за что, - сказал он, - хоть из-за них мне уже чуть голову не отрубили.
Тут он повернулся к Данусе и прибавил:
- Она вот спасла меня.
- Знаю, - сказал Юранд.
- А вам это, может, не по сердцу?
- Коли дал ты обет, так служи ей - таков рыцарский обычай.
- Знаю, - сказал Юранд.
- А вам это, может, не по сердцу?
- Коли дал ты обет, так служи ей - таков рыцарский обычай.
Збышко заколебался, но через минуту заговорил с видимым беспокойством:
- Видите ли... она мне на голову покрывало накинула... Все рыцари слышали, и францисканец, который был при мне с крестом, слышал, как она
сказала: "Он мой!" И, видит бог, ничьим я больше не буду до самой смерти.
При этих словах он снова преклонил колено и, желая показать, что знает рыцарские обычаи, весьма почтительно поцеловал оба башмачка Дануси,
сидевшей на подлокотнике кресла, а затем повернулся к Юранду и сказал:
- Видали ль вы другую такую... а?
А Юранд схватился вдруг за голову своими страшными руками, пролившими столько крови, и, закрыв глаза, глухо ответил:
- Видал, только немцы убили ее у меня.
- Так вот послушайте, - с жаром сказал Збышко, - одна у нас обида и месть одна. Да и наших из Богданца сколько эти псы перестреляли, когда
кони их увязли в трясине. Никого лучше меня вы для вашего дела не сыщете... Не в диковину мне все это! Спросите у дяди. На копьях ли, на секирах
ли, на длинных или на коротких мечах - мне все едино! Рассказывал ли вам дядя про фризов? Как баранов, буду резать немцев; что ж до девушки, то
на коленях клянусь вам, что за нее с самим сатаной выйду на бой и не променяю ее ни на землю, ни на стада, ни на какое оружие, и если мне даже
замок со стеклянными окнами будут давать без нее, то и замок покину и пойду за нею на край света.
Некоторое время Юранд сидел, опустив голову на руки, а затем, словно очнувшись ото сна, сказал с сожаленьем и грустью:
- Полюбился ты мне, хлопец, но не отдам я ее за тебя, потому что не тебе, бедняга, она судьбою назначена.
Збышко просто дар речи потерял при этих словах и воззрился на Юранда широко раскрытыми глазами, не в силах слово вымолвить.
Однако на помощь ему пришла Дануся. Уж очень мил ей был Збышко, и так приятно было, что ее принимают не за "коротышку", а за "невесту". Ей
понравились и обручение, и лакомства, которые ей каждый день приносил ее рыцарь, поэтому, поняв сейчас, что все это хотят у нее отнять, она
мигом соскользнула с подлокотника и, спрятав голову на коленях у отца, закричала:
- Батюшка! Батюшка! Я буду плакать!
Юранд любил ее, видно, больше всего на свете: с нежностью положил он руку на голову дочери. На лице его не отразилось ни досады, ни гнева,
одна только печаль.
Збышко тем временем оправился и сказал:
- Как же так? Значит, вы хотите воспротивиться воле божьей?
- Коли будет на то воля божья, - ответил ему Юранд, Дануся будет твоею, но я на это не могу дать своего согласия. И рад бы дать, да не
могу.
С этими словами Юранд поднял Данусю и, взяв ее на руки, направился было к двери, но, когда Збышко хотел преградить ему дорогу, он
задержался на минуту и сказал:
- Я не буду на тебя в обиде за рыцарскую службу, но больше ни о чем меня не выпытывай, я ничего не могу тебе сказать.
И вышел вон.
IX
Однако на другой день Юранд не сторонился Збышка и не мешал ему оказывать Данусе в пути всякие услуги, которые тот как рыцарь должен был ей
оказывать.