- От другого я бы не взял, а от родича, да
еще духовного, - возьму!..
Аббат некоторое время грозно взирал то на него, то на Збышка и наконец сказал:
- И в гневе я знаю, что делаю. Владейте, это ваше добро, но знайте, больше не видать вам ни единого скойца.
- Да мы и на это не надеялись.
- Так и знайте, все, что после меня останется, получит Ягенка.
- И землю? - наивно спросил Мацько.
- И землю! - рявкнул аббат.
Лицо у Мацька вытянулось, но он овладел собою и сказал:
- Э, что там думать о смерти! Дай вам бог сто лет здравствовать, а сперва дай вам бог богатую епископию.
- А хоть бы и так!.. Хуже я других, что ли! - отрезал аббат.
- Не хуже, а лучше.
Эти слова успокоили аббата, да он и не мог долго сердиться.
- Ну, - сказал он, - вы мои родичи, а она только крестница, но давно уж люблю я ее и Зыха. Нет на свете человека лучше Зыха, и девушки нет
лучше Ягенки! Кто может сказать про них дурное?
И он вызывающе повел глазами: но Мацько и не думал возражать, напротив, он поспешил подтвердить, что более достойного соседа не сыскать во
всем королевстве.
- Что ж до девушки, так я бы родной дочки так не любил, как ее люблю.
Она меня поставила на ноги, по гроб я этого не забуду.
- Будете ввергнуты в геенну огненную, коли про это забудете, - сказал аббат, - я первый прокляну вас за это. Не хочу я вас обижать, вы мои
родичи, потому и придумал я, как сделать, чтобы все мое наследство досталось и Ягенке, и вам, - поняли?
- Дай-то бог, чтоб так оно было! - ответил Мацько. - Господи Иисусе, да я бы пешком пошел в Краков ко гробу королевы и на Лысую гору
поклониться древу животворящего креста господня.
Аббат обрадовался, услышав, с каким жаром говорит Мацько, и сказал с улыбкой:
- Девушка имеет право женихов разбирать - и собой хороша, и приданое богатое, да и рода знатного! Что ей Чтан или Вильк, для нее и воеводич
не велика честь. Но ежели бы, к примеру, я кого-нибудь ей посватал, она б за того пошла, любит она меня и знает, что худого я ей не присоветую.
- Хорошо тому будет, кого вы ей посватаете, - сказал Мацько.
Но аббат обратился к Збышку:
- А ты что скажешь?
- А что дядя думает, то и я...
Лицо аббата еще больше посветлело, он хлопнул Збышка по спине так, что эхо отдалось в боковуше, и сказал:
- Чего это ты около костела не допустил к Ягенке ни Чтана, ни Вилька, а?..
- Чтоб они не думали, будто я их боюсь, да и вы чтоб этого не подумали.
- Да ведь ты и святую воду ей подавал.
- Подавал.
Аббат опять хлопнул его по спине.
- Так ты... так ты женись на ней!
- Женись! - воскликнул и Мацько.
Збышко заправил волосы под сетку и спокойно возразил:
- Как же мне на ней жениться, коли я в Тынце перед алтарем дал обет Данусе?
- Ты ей павлиньи чубы обещал, ну и ищи их, а на Ягенке сейчас же женись!
- Нет, - возразил Збышко, - когда Дануся покрывало набросила на меня, я обещал жениться на ней.
Лицо аббата стало наливаться кровью, уши побагровели, глаза, казалось, вот-вот выйдут из орбит; он шагнул к Збышку и сказал глухим от гнева
голосом:
- Обеты твои - плевел, а я ветер - понял! Вот!
И он с такой силой дунул на Збышка, что у того сетка слетела с головы и волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Збышко нахмурился и,
глядя аббату прямо в глаза, произнес:
- Обеты мои - это честь моя, а ее я сам блюду!
Услыхав эти слова, не привыкший к противоречию аббат совсем задохнулся, даже язык на какое-то время у него отнялся.
Воцарилось зловещее молчание.
- Збышко! - прервал наконец Мацько молчание. - Опомнись! Что с тобой?
Подняв руку и показывая на юношу, аббат крикнул:
- Что с ним? Знаю я, что с ним: это душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. Он Чтана и Вилька боится, вот что с ним!
А Збышко, который ни на минуту не потерял самообладания, небрежно пожал плечами и возразил:
- Эва! Да я им головы разбил в Кшесне.
- Побойся ты бога! - воскликнул Мацько.
Аббат глаза вытаращил на Збышка. Гнев боролся в нем с изумлением, однако одаренный от природы быстрым умом старик тотчас сообразил, что эту
драку с Вильком и Чтаном он может использовать для своих замыслов.
Поостыв, он прикрикнул на Збышка:
- Что же ты не сказал об этом?
- Мне было стыдно. Я думал, они, как подобает рыцарям, вызовут меня на поединок и мы будем драться конные или пешие; но они не рыцари, а
разбойники. Вильк первый отодрал от стола доску, Чтан отодрал другую - и ко мне! Что мне было делать? Схватил я лавку, да как... ну, вы сами
понимаете!..
- Живы ли они? - спросил Мацько.
- Живы, только лежали без памяти, но еще при мне очнулись.
Аббат слушал, потирая лоб, и вдруг как вскочит с сундука, на который присел было, чтобы обмозговать все хорошенько.
- Погоди!.. - воскликнул он. - Вот что я теперь скажу тебе!
- Что же вы мне скажете? - спросил Збышко.
- А вот что: коли ты за Ягенку дрался и парням из-за нее головы проломил, так ты и впрямь не кто иной, как ее рыцарь, и должен на ней
жениться.
Тут он подбоченился и с победоносным видом уставился на Збышка; однако тот улыбнулся только и сказал:
- Эх, знал я отлично, зачем вы хотите натравить меня на них, да только ошиблись вы.
- Как так ошибся?.. Говори!
- Да ведь я велел им подтвердить, что Дануська самая прекрасная и самая добродетельная девица на свете, и не я, а они за Ягенку вступились,
вот из-за этого-то мы и подрались.
Аббат на минуту просто окаменел, так что только по движению глаз можно было догадаться, что он еще жив. Вдруг он круто повернулся, вышиб
ногой дверь боковуши, выбежал в горницу, выхватил у пилигрима из рук кривой его посох и, рыча, как раненый тур, принялся лупить своих
песенников.
- По коням, скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме не будет! По коням, кто в бога верует! По коням!
И, вышибив другую дверь, выбежал во двор; за ним последовали изумленные странствующие причетники. Двинувшись толпою к конюшне, они мигом
оседлали коней.