Он вгляделся. Это были пан Заглоба с Богуном.
Они шли, держа друг друга под руки, и вскорости исчезли в темном входе, над которым торчала метелка, обозначавшая корчму и погребок.
Наместника удивило и пребывание Богуна в Чигирине, и дружба его с паном Заглобой.
- Редзян! Ко мне! - крикнул он слугу.
Тот появился в дверях соседней комнаты.
- Слушай же, Редзян: пойдешь вон в тот погребок, видишь, где метелка? Подойдешь к толстому шляхтичу с дыркой во лбу и передашь, что некий
человек хочеть видеть его по неотложному делу. А ежели спросит, кто, не говори.
Редзян исчез, и через какое-то время наместник увидел его на майдане в обществе пана Заглобы.
- Приветствую тебя, сударь! - сказал Скшетуский, когда шляхтич возник на пороге. - Узнаешь ли меня?
- Узнаю ли? Чтоб меня татаре на сало перетопили и свечек из него Магомету понаставили, если не узнаю! Ты же, ваша милость, несколько
месяцев назад Чаплинским двери у Допула отворял, что мне особенно понравилось, ибо я из темницы в Стамбуле освободился таким же образом. А что
поделывает господин Сбейнабойка герба Сорвиштанец, а также его непорочность и меч? Все ли еще садятся ему на голову воробьи, за сухое дерево его
принимая?
- Пан Подбипятка здоров и просил вашей милости кланяться.
- Богатый шляхтич, но глупый ужасно. Ежели он отсечет такие же три головы, как его собственная, то засчитывать просто нечего, потому что
посечет он трех безголовых. Тьфу! Ну и жара, а ведь только март еще на дворе! Аж горло пересыхает.
- У меня мед изрядный с собою, может, чарку отведаешь, ваша милость?
- Дурак отказывается, когда умный угощает. Мне цирюльник как раз мед прописал принимать, чтобы меланхолию от головы оттянуло. Тяжелые
времена для шляхты настают: dies irae et calamitatis <день гнева и смятения (лат.).>. Чаплинский со страху чуть живой, к Допулу не ходит, потому
как там верхушка казацкая пьет. Я один и противостою опасности, составляя оным полковникам компанию, хотя полковничество их дегтем смердит.
Добрый мед!.. И правда отменный. Откуда это он у тебя, ваша милость?
- Из Лубен. Значит, много тут казацкого начальства?
- Кого только нет! Федор Якубович тут, старый Филон Дедяла тут, Данила Нечай тут, а еще любимчик ихний, Богун, который друг мне стал, когда
я его перепил и пообещал усыновить. Все они теперь в Чигирине смердят и соображают, в какую сторону податься, потому что пока не смеют в
открытую за Хмельницким пойти. А если не пойдут, в том моя заслуга.
- Это как же?
- А я пью с ними и на сторону Речи Посполитой перетягиваю. Верными уговариваю оставаться. Ежели король меня старостой не сделает, то
считай, сударь мой, что нету правды и благодарности за службу в этой нашей Речи Посполитой и лучше оно куриц на яйца сажать, чем головой
рисковать pro publico bono <ради общественного блага (лат.).>.
- Лучше, ваша милость, рисковать, на нашей стороне сражаясь. Но сдается мне, что ты деньги попусту тратишь на угощенье, ибо таким путем их
на нашу сторону не склонить.
- Я? Деньги трачу? За кого ты, сударь, меня принимаешь? Разве не довольно, что я запросто держу себя с хамами, так еще и платить? Фавором я
полагаю позволение платить за свою персону.
- А Богун этот что тут делает?
- Он? У него, как и у прочих, ушки на макушке насчет новостей из Сечи. За тем и приехал. Это же любимец всех казаков! Все с ним, точно
потаскухи, заигрывают, потому что переяславский полк за ним, а не за Лободой пойдет. А кто, к примеру, может знать, к кому реестровые
Кречовского перекинутся? Брат низовым Богун, когда нужно идти на турка или татарву, но сейчас осторожничает он ужас как, ибо мне по пьяному делу
признался, что влюблен в шляхтянку и с нею пожениться хочет; оттого и некстати ему перед женитьбою с холопами брататься, оттого он ждет, чтобы я
его усыновил и к гербу допустил... Ай да мед! Ай хорош!
- Налей же себе, ваша милость, еще.
- Налью, налью. Не в кабаках такой продают.
- А не интересовался ли ты, сударь, как зовут эту самую шляхтянку, на которой Богун жениться собрался?
- А на кой мне, досточтимый наместник, ее имя! Знаю только, что когда она Богуну рога наставит, то будет госпожой оленихой величаться.
Наместник почувствовал огромное желание дать пану Заглобе по уху, а тот, ничего не заметив, продолжал:
- Ох и красавчик был я смолоду! Рассказал бы я тебе, за что муки в Галате принял! Видишь дырку во лбу? Довольно будет, если скажу, что ее
мне евнухи в серале тамошнего паши пробили.
- А говорил, что пуля разбойничья!
- Говорил? Правду говорил! Всякий турчин - разбойник. Господь не даст соврать!
Дальнейшая беседа была прервана появлением Зацвилиховского.
- Ну, сударь наместник, - сказал старый хорунжий, - байдаки готовы, гребцы у тебя люди верные; отправляйся же с богом, хоть сейчас, если
желаешь. А вот и письма.
- Тогда я велю людям идти на берег.
- В какие края ты, ваша милость, собрался? - поинтересовался пан Заглоба.
- На Сечь.
- Горячо тебе там будет.
Однако наместник предупреждения этого уже не слышал, потому что вышел из дому на подворье, где при конях находились казаки, совсем уже
готовые в дорогу.
- В седло и к берегу! - скомандовал пан Скшетуский. - Лошадей перевести на челны и ждать меня.
В доме тем временем старый хорунжий сказал Заглобе:
- Слыхал я, что ты, сударь, с полковниками казацкими якшаешься и пьянствуешь с ними.
- Pro publico bono, ваша милость хорунжий.
- Быстрый умом ты, сударь, и его у тебя поболе, чем стыда. Хочешь казаков in poculis <за кубками (лат.).> расположить к себе, чтобы, если
победят, друзьями твоими были.
- А что ж! Мучеником турецким будучи, казацким стать не тороплюсь, и нет в том ничего удивительного, ибо два грибочка доведут до гробочка.
В рассуждении же стыда, так я никого не приглашаю испить его со мною - сам же изопью, и, даст бог, он мне не меньше меда вот этого по вкусу
придется. Заслуга - она, что масло, наверх всплывет.
В этот момент вернулся Скшетуский.
- Люди уже выступили, - сказал он.
Зацвилиховский налил по чарке.
- За счастливую поездку!
- И благополучное возвращение! - добавил пан Заглоба.
- Плыть вам легко будет, вода безбрежная.