Пришлось рысь несколько поубавить, и отряд растянулся на дороге долгою прерывистой лентой. Богун уехал вперед, а пан
Заглоба, поравнявшись с ним, решил завязать разговор.
Лицо молодого атамана было спокойно, хотя и мечено смертельной тоскою. Правда, неоглядные дали к северу за Кагамлыком, бег лошади и степной
воздух несколько поутишили в нем внутреннюю бурю, разразившуюся после чтения писем, отнятых у Редзяна.
- Ну и парит, - заговорил пан Заглоба, - аж солома в сапогах горит. В полотняном армяке жарко даже, и ни ветерка! Богун! Слышь, Богун!
Атаман, словно бы очнувшись ото сна, посмотрел на него своими глубокими черными очами.
- Гляди, сынку, - продолжал пан Заглоба, - чтобы тебя меланхолия не заела, ибо, ежели она из печени, где пребывает обычно, перекинется в
голову, рассудок сильно помутиться может. А я и не знал, что ты такой амурный. Видно, в мае ты родился, а это месяц Венеры, в каковом аура столь
любострастная, что щепка к щепке и та сердечную склонность чувствовать начинает, люди же, в этом месяце рожденные, более прочих имеют в натуре
своей интерес к прелести женской. Но и здесь опять же в выигрыше тот, кто себя в руках держит, а посему советую тебе местью дело не решать. На
Курцевичей ты безусловно можешь зуб иметь, но разве ж одна она девка на свете?
Богун, словно не Заглобе, а муке собственной отвечая, отозвался голосом, более на рыдание, чем на людскую речь, похожим:
- Одна она, зозуля, одна на свете!
- А хоть бы и так, все равно дело пустое, если она другому кукует. Справедливо сказано, что сердце - вольнопер, под какими захочет
знаменами, под такими и служит. Прими опять же во внимание, что девка-то голубой крови, ведь Курцевичи, говорят, от князей свой род ведут...
Высок терем-то.
- Черта мне в ваших теремах, в ваших родословных, в ваших пергаментах! - Тут атаман со всею силою ударил по сабельной рукояти. - Вот он,
мой род! Вот мое право! И пергамент! Вот он, мой сват и дружка! О, иуды! О, вражья кровь проклятая! Хорош вам был казак, друг и брат был в Крым
ходить, добро турецкое брать, добычей делиться. Гей, голубили, и сынком звали, и девку обещали, а на чье вышло! Явился шляхтич, лях балованный,
и сразу казака, сынка и друга, позабыли - душу вырвали, сердце вырвали, другому доня будет, а ты себе землю кусай! Ты, казаче, терпи! Терпи!..
Голос атамана дрогнул, он стиснул зубы и стал колотить кулаками в широкую грудь, да так, что из нее, как из-под земли, гул послышался.
На минуту наступило молчание. Богун тяжело дышал. Боль и гнев раздирали дикую, не знающую удержу душу казака. Заглоба ждал, когда он
утомится и успокоится.
- Что же ты собираешься делать, юнак горемычный? Как действовать станешь?
- Как казак - по-казацки!
- Гм, представляю, что будет. Ладно, хватит об этом. Одно скажу тебе: там земля Вишневецких и Лубны близко. Писал пан Скшетуский княгине
этой, чтобы она в Лубны с девкой уехала, а это значит, что они под защитой княжеской, а князь - лев свирепый...
- И хан тоже лев, а я ему в пасть влазил и пожаром в глаза светил!
- Ты, бедовая голова, князю, что ли, войну объявить хочешь?
- Хмель и на гетманов пошел. Что мне ваш князь!
Пан Заглоба забеспокоился еще более.
- Тьфу, дьявольщина! Так это ж мятежом пахнет! Vis armata, raptus puellae <Вооруженная сила, похищение девицы (лат.
).> и мятеж - это ж
палач, виселица и веревка. Шестернею этой можно заехать если не далеко, то высоко, Курцевичи тоже защищаться будут.
- Тай що? Или мне погибель, или им! От я душу згубив за них, за Курцевичей, они мне были братья, а старая княгиня - матерью, которой я в
глаза, как пес, глядел! А как Василя татары схватили, так кто в Крым пошел? Кто его отбил? Я! Любил я их и служил им, как раб, потому, думал,
дивчину ту выслужу. А они меня за то продали, продали мене, як раба, на злую долю i на нещастя... Выгнали прочь? Добро! И пойду. Только сперва
поклонюся за соль за хлеб, которые у них ел, по-казацки отплачу, потому как свою дорогу знаю.
- И куда пойдешь, если с князем задерешься? К Хмелю в войско?
- Ежели бы они мне девку отдали, стал бы я вам, ляхам, брат, стал бы друг, сабля ваша, душа ваша заклятая, ваш пес. Взял бы своих молодцев,
еще бы других с Украйны кликнул, тай на Хмеля и на кровных братьев запорожцев пошел да копытами потоптал их. А потребовал бы за это что-нибудь?
Нет! От взял бы дивчину и за Днепр подался, на божью степь, на дикие луга, на тихие воды - и мне бы того довольно было, а сейчас...
- Сейчас ты сбесился.
Атаман, ничего не ответив, стегнул нагайкой коня и помчался вперед, а пан Заглоба стал раздумывать над тем, в какие неприятности впутался.
Было ясно, что Богун собирался на Курцевичей напасть, за обиду отомстить и увезти девушку силой. И в этом предприятии пан Заглоба оказывался с
ним заодно. На Украине такое случалось часто и частенько сходило с рук. Правда, если насильник не был шляхтичем, дело осложнялось и становилось
небезопасным. Зато привести в исполнение приговор казаку бывало труднее; где его искать и ловить? Совершив преступление, сбегал он в дикие
степи, куда не достигала рука человеческая, так что его только и видели, а когда начиналась война, когда нападали татары, преступник объявлялся,
ибо закон в это время спал. Так мог уйти от ответа и Богун. Однако пану Заглобе никак не следовало помогать ему делом и брать на себя таким
образом равную часть вины. Он бы не стал содействовать в любом случае, хоть Богун и был ему приятелем. Шляхтичу Заглобе не пристало вступать с
казаком в сговор против шляхты, особенно еще и потому, что пана Скшетуского он знал лично и пил с ним. Пан Заглоба был баламут, и первейший, но
смутьянство его имело границы. Гулять по чигиринским корчмам с Богуном и прочими казацкими старшинами, особенно за их деньги, - это пожалуйста;
ввиду грозящего бунта, с этими людьми стоило водить дружбу. Однако пан Заглоба о своей шкуре, хотя местами и попорченной, беспокоился весьма и
весьма - а тут вдруг оказывается, что из-за приятельства своего он влип в грязное дело, ибо яснее ясного было, что, если Богун похитит девушку,
невесту княжеского поручика и любимца, то задерется с князем, а значит, не останется ему ничего другого, как сбежать к Хмельницкому и примкнуть
к смуте. На такое решение в умозаключениях своих налагал пан Заглоба безусловное насчет своей особы veto <вето, букв.: запрещаю (лат.).>, ибо
присоединяться ради прекрасных глаз Богуна к мятежу намерений не имел, да и князя к тому же боялся как огня.
- Тьфу ты! - бормотал он. - Дьяволу я хвоста крутил, а он теперь башку мне открутит. Разрази гром этого атамана с девичьим ликом и
татарской рукою! Вот я и приехал на свадьбу, чистая собачья свадьба, истинный бог! Провались же они, все Курцевичи со всеми барышнями! Мне что
за дело до них?.. Мне-то они уже не надобны. Одному сбылося, другому не удалося! И за что? Я, что ли, жениться хочу? Пускай дьявол женится,
мне-то что, мне-то зачем лезть в это дело? С Богуном пойду - Вишневецкий шкуру с меня сдерет, уйду от Богуна - холопы меня прибьют, да и сам он
не побрезгует.