. Мне-то они уже не надобны. Одному сбылося, другому не удалося! И за что? Я, что ли, жениться хочу? Пускай дьявол женится,
мне-то что, мне-то зачем лезть в это дело? С Богуном пойду - Вишневецкий шкуру с меня сдерет, уйду от Богуна - холопы меня прибьют, да и сам он
не побрезгует. Распоследнее дело с хамами водиться. Поделом же мне! Лучше уж конем быть, который подо мною, чем Заглобой. В шуты я казацкие
попал, при сорвиголове кормился, и поэтому меня справедливо на обе стороны выпорют.
Размышляя этак, пан Заглоба весьма вспотел и вовсе впал в дурное расположение духа. Зной стоял невыносимый, давно не ходивший под седлом
конь бежал тяжело, к тому же седок был человеком корпулентным. Господи боже, чего бы он сейчас не дал, чтобы сидеть в холодке на постоялом дворе
с кружкой холодного пива, чтобы не мотаться по жаре, мчась выжженной степью!
Хотя Богун и спешил, однако привал сделали, потому что жарко было страшно. Коням дали немного попастись, а Богун между тем совещался с
есаулами, отдавая, как видно, приказания и объясняя, что кому надлежало делать, потому что до сей поры они понятия не имели, куда едут. До ушей
Заглобы донеслись последние слова:
- Ждать выстрела.
- Добре, батьку!
Богун повернулся к нему:
- А ты поедешь со мной.
- Я? - сказал Заглоба, не скрывая досады. - Я ж тебя так люблю, что одну половинку души ради тебя уже выпотел, отчего же не выпотеть и
другую? Мы же все равно как кунтуш с подкладкой, так что черти нас, похоже, и приберут разом, что мне совершенно безразлично, ибо даже в пекле,
по-моему, жарче быть не может.
- Поехали.
- К чертовой бабушке.
Двинулись вперед, а за ними следом и казаки. Но те шли медленней, так что вскорости значительно отстали, а потом и вовсе исчезли из глаз.
Богун с Заглобой, оба призадумавшись, молча ехали рядом. Заглоба дергал ус, и видно было, что он усиленно работает мозгами, соображая,
вероятно, как бы из всего этого выкрутиться. Временами он вполголоса что-то ворчал под нос или поглядывал на Богуна, на лице которого
попеременно выражались то неукротимый гнев, то печаль.
“Просто диво, - размышлял Заглоба, - что этакий красавчик девку даже не смог заморочить. Правда, он казак, но ведь и рыцарь же знаменитый,
и подполковник, которого рано или поздно, если только он к мятяжникам не примкнет, дворянством пожалуют, что опять же только от него самого и
зависит. И хоть пан Скшетуский - достойный кавалер и собою тоже хорош, но с этим пригоженьким атаманом красотой ему не сравниться. Ой, возьмут
же они за чубы друг друга, когда повстречаются, ибо и тот, и другой забияки, каких мало!”
- Богун, а хорошо ли ты знаешь пана Скшетуского? - внезапно спросил Заглоба.
- Нет! - коротко ответил атаман.
- Крупный у тебя с ним разговор будет. Я однажды видел, как он Чаплинским дверь отворял. Голиаф это насчет питья. И битья тоже.
Атаман не ответил, и опять оба предались собственным мыслям и собственным огорчениям, вторя которым пан Заглоба время от времени бормотал:
“Так-так, ничего не попишешь!” Прошло несколько часов. Солнце покатилось куда-то к Чигирину, на запад, с востока потянул холодный ветерок. Пан
Заглоба снял рысью шапчонку, провел рукою по вспотевшей лысине и повторил еще раз:
- Так-так, ничего не попишешь!
Богун словно бы очнулся ото сна.
- Что ты сказал? - спросил он.
- Я говорю, что стемнеет скоро. Далече нам еще?
- Недалече.
Через час и в самом деле стемнело. К этому времени, однако, они уже въехали в лесистый яр, и, наконец, в дальнем просвете блеснул огонек.
- Разлоги! - внезапно сказал Богун.
- Так! Бррр! Знобит меня как-то в яру этом.
Богун остановил коня.
- Подожди! - сказал он.
Заглоба глянул на его лицо. Глаза атамана, имевшие свойство светиться в темноте, горели теперь, как факелы.
Оба долгое время неподвижно стояли у кромки леса. Наконец издалека донеслось лошадиное фырканье.
Это люди Богуна неспешно выезжали из лесу.
Есаул подъехал за распоряжениями. Богун что-то шепнул ему на ухо, после чего казаки опять остановились.
- Поехали! - сказал Богун Заглобе.
Спустя минуту темные контуры усадебных построек, сараи и колодезные журавли сделались видны их взорам. В усадьбе было тихо. Собаки не
лаяли. Огромный золотой месяц висел над строениями. Из сада долетал запах цветущих вишен и яблонь, везде было так спокойно, ночь была такая
чудная, что не хватало разве, чтобы чей-нибудь торбан зазвучал под окошком прекрасной княжны.
В некоторых окнах еще горел свет.
Оба всадника подъехали к воротам.
- Кто там? - окликнул их ночной сторож.
- Не узнаешь, Максым?
- Никак, ваша милость! Слава богу!
- На вiки вiкiв. Отворяй. А что у вас слышно?
- Все добром. Давно, ваша милость, в Разлогах не были.
Завизжали петли ворот, мост опустился надо рвом, и оба всадника въехали на майдан.
- А слушай-ка, Максым, не затворяй ворота и не поднимай мост, я тут же и уеду.
- Значит, ваша милость туда и обратно?
- Точно. Коней к коновязи привяжи.
Глава XVIII
Курцевичи не спали. Они вечеряли в тех самых увешанных оружием сенях, протянувшихся по всей ширине дома от майдана и до самого сада. Увидев
Богуна и пана Заглобу, все вскочили. На лице княгини было заметно не только удивление, но также испуг и недовольство. Молодых князей было двое:
Симеон и Миколай.
- Богун! - сказала княгиня. - Ты это к нам зачем?
- Заехал поклониться, мати. Может, не рады?
- Рада я тебе, рада, только приезду удивляюсь, ибо слыхала, что ты в Чигирине за порядком приглядываешь. А кого же нам бог послал с тобой?
- Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг.
- Рады вашей милости, - сказала княгиня.
- Мы рады, - вторили Симеон и Миколай.
- Сударыня! - ответил шляхтич. - Правда оно, что незваный гость хуже татарина, но известно также, что, если хочешь попасть в рай, путнику в
крове не отказывай, алчущего накорми, жаждущего напои...
- Садитесь же, пейте-ешьте, - сказала старая княгиня. - Благодарствуем, что навестили. Однако ж, Богун, тебя-то я никак не ожидала... Разве
что у тебя какое дело к нам есть?
- Может, и есть, - не спеша молвил атаман.
- Какое же? - беспокойно спросила княгиня.