Теперь Мартынов работал одним из секретарей
обкома
партии и, приехав недавно в Лиду, специально навестил Окулича.
--Нашмужик, партизанский,-- сказал мне лейтенант.--Тихийон,
молчаливый... они все здесьтакие... -- И, очевидно повторяячьи-то слова,
строгодобавил:-- Ипока, мынеочистим областьот всейнечисти, они
другими и не будут.
Однако я не сомневался, что Окулич расскажетмне все, что ему известно
о Николаеве и Сенцове, и охотно передаст позавчерашний разговор с ними.
Блинова я оставил в Лиде, поручив ему поиски в городе: в случае встречи
с Николаевыми Сенцовым он должен был задержать их;для этого емупо моей
просьбевыделилидвухавтоматчиковизкомендатуры,ияподробно
проинструктировал его.
Снетерпениемя ждал разговора с Окуличем, полагая, что он многое мне
прояснит, и единственно опасаясь, что его, как и вчера, не окажется дома.
Настряслои бросало в кабине полуторки; Хижняк,с напряженным лицом
держа руль, гнал по булыжному покрытию на предельной, а япоторапливал его,
и время от времени он возмущенно бросал:
-- Вам-то что!.. Вам на машину плевать!.. Рессоры новыевы достанете?!
Машины гробить вы все мастера!..
За Шиловичамимы свернулисшоссена грунтовуюзаброшенную дорогу,
проехали тихонько кустарником, и я велел остановиться.
Хижняк, вытирая пот, вылез из кабины иначалосматривать машину, но я
приказал:
-- Потом! Возьми автомат и за мной!
Оставив его в кустах возле хутора, я направился прямиком к хате.
Яростно лаяла и рвалась на цепи собака. В окне показалось женское лицо,
и тут же на крыльцо вышел мужчина, как я понял, сам хозяин, и, прикрикнув на
собаку, настороженно рассматривал меня. Нанембыли старенькие,но чистые
рубаха и штаны, ноги босые, лицо небритое, печальное, прямо иконописное.
-- День добрый... Я из воинской части восемнадцать ноль сорок.
Чтобы унего невозниклокаких-либо сомнений,явынул и,раскрыв,
показал армейское офицерское удостоверение личности со своей фотографией. Он
взглянулмельком и молча, скакой-то удручающей покорностьюпосмотрелна
меня.
-- Скажите, -- приветливо начал я, утирая платком лицо
илоб,будто передэтим долго шел по жаре,-- если неошибаюсь, вы
товарищ Окулич?
-- Так... -- растерянно произнес он.
--Очень приятно... Я здесь в командировке... Уменя квам небольшой
разговор... И хотелось бы умыться и малость передохнуть. Не возражаете?
-- Можна.
Немного погодя я сидел у стола в бедной по обстановке,ночистенькой,
несмотря на земляной пол, хате.
Направляясьсюда, я, междупрочим, подумал, чтоОкулич предложит мне
самогона--унеговедьимелся"аппарат",--изаранеерешилне
отказываться.
Я готов был отпробовать сним любой гадостив надежде,что,
выпив, он разговорится. Однако не то что выпить, он даже сесть непредложил
-- это сделала, выглянув из-за перегородки, его жена.
Приземистая, рябоватая,она возиласьвкухоньке возледверей, потом
принесла и поставила на стол крынку смолоком --молча и не налив в стакан
-- и снова скрылась за дощатой перегородкой.
Я был уверен, что Окулич сам расскажет мне о Николаевеи Сенцове, надо
только его разговорить, исразу доверительно сообщил, что часть моя стоит в
Лиде,мы занимаемся охраной тылов фронта, боремся с бандами идезертирами.
Дело это нелегкое, и очень многое зависит от помощи населения.
Окулич сидел налавке по ту сторонустола,подобравподсебя босые
ноги, и молча слушал, и словом не поддерживая разговор. Я сам налил в стакан
молока, сделал глоток и, похвалив, непринужденно продолжал:
-- Вы, очевидно, нездешний? Откуда родом?
-- Из Быхова, -- сказал он; у него был негромкий глуховатый голос.
-- Могилевский... А здесь давненько?
-- Третий год.
-- И при немцах здесь жили? -- Я обвел взглядом хату.
-- Тут.
-- А не боязно? -- улыбнулся я. -- На отшибе-то, у леса?
Окулич неопределенно пожал плечами.
На божнице в переднем углу стояли иконы, католические, хотяОкулич был
родом из области, где эта религия среди белорусов не распространена. И что я
сразу себе отметил --ни одной фотографии на стенах,никаких украшений или
картинок.
Я рассказалемуоМогилеве,гдепослеосвобождениямнепришлось
побывать, о разрушениях в городе и перевел разговор на жизнь здесь -- в Лиде
и в районе. Он слушал
молча, глядел скорбными, как у мученика, глазами, даже на самые простые
вопросы отвечал не сразу и односложно, беседа с ним явно не ладилась. Может,
он мнене доверял?..Он не прочел, нерассмотрел толком мое удостоверение
личности, может, надо ему представиться еще раз?
-- А это что -- католические? -- глядя на иконы, полюбопытствовал я.
-- Няхай...
При этом он сделал вялый жест рукой: мол, не все ли равно?
-- В Лиде мне сказали, чтовы были связаны с партизанами. Надеюсь, что
и нам вы поможете... Прочтите, пожалуйста...
Из кармана гимнастерки я достал и, развернув, положил перед ним на стол
другое, подробное удостоверение. Он нерешительно взял и принялся читать.
Вдокументе говорилось, что я являюсь офицером войскпоохране тылов
фронта, и предлагалось всем органам власти иучреждениям, воинским частям и
комендатурам, а также отдельным гражданам оказывать мне всяческое содействие
ввыполнениипорученныхзаданий.Налисткеудостоверенияимелисьмоя
фотография, двечеткие гербовые печати и подписи двух генералов: начальника
штаба фронта и начальника войск по охране тыла фронта.
Медленно все прочитав, Окуличвозвратил документ и удрученно посмотрел
на меня.
-- Скажите, пожалуйста, -- прячаудостоверение, сказал я.