Когда напор воды ослабел, камень рухнул вниз, производя тот грохот, который мы слышали.
Я помнил этот звук по своему пути в ту сторону, однако тогда мне показалось, что источник его находится ближе к берегу, не видел я и струю, ведь мы с Наани углубились, наверно, на полмили от берега к внутренним землям этой страны.
Некоторое время мы рассматривали огромный фонтан, не приближаясь к нему, потому что струя разбрасывала вокруг себя россыпь мелких камней. Гейзер кашлял и грохотал в глубинах земли, ворчал, рыдал и булькал. С глухим мычанием огромная глыба снова поднялась вверх, поблескивая гладкими боками в свете вулканов — круглая, как чудовищный мяч.
Наконец струя опустилась вниз с великим кашлем и грохотом вод, пляшущая скала снова низверглась с высот, и мы смогли подойти поближе. Гулко стукнув о камень, глыба исчезла в глубокой котловине, из которой била вода. Признаюсь, я до сих пор не могу понять, почему она до сих пор не разбилась… возможно, что всякий раз камень этот опускался в бурлящую воду. Мы с Девой долго дивились этому зрелищу — куда более удивительному, чем я сумел описать. Но мешкать далее было уже ни к чему, и я дал знак, чтобы Дева последовала за мной. Не успел я отвернуться, как она за моей спиной направилась к огромному фонтану.
Я замер на месте от удивления, а Дева приблизилась к жерлу. Тут струя замычала, и я, сообразив, что вода опять поднимается, бросился вслед за Наани. Заметив это, она лишь припустила в направлении чудовищного фонтана.
Я поймал беглянку между великих скал, у самой огромной котловины, откуда извергались воды. Столб кипящей воды вырастал над нами, превращаясь в море, вставшее на дыбы. Не знаю, как нам удалось спастись; поток уже нависал над головами и вот-вот должен был, обрушившись, раздавить нас. Весь воздух вокруг нас сотрясался… Звук фонтана казался громом.
Подхватив Деву на руки, я побежал во всю прыть, уже не надеясь спасти наши жизни. Едва я выбежал из-под рушащегося водяного навеса, взметнувшаяся вверх глыба упала с высот и разбилась о камень за моей спиной, осколки зазвенели по моему панцирю и заставили меня пошатнуться. Но я лишь плотнее прижал Деву к груди, защищая ее своим телом, и успел вынести из беды.
Наконец я смог поставить Деву на ноги, а она даже не заметила, насколько близко от смерти побывали мы по ее вине, не заметила и того, что я едва избежал ранения; словом, Наани радостно смеялась, хотя мне было не до смеха: сердце мое окаменело от ужаса за нее, к тому же я был слегка оглушен ударами, нанесенными осколками камня. Любовь недалека от безрассудства, и я понимал, что Наани нужно вывести из этого настроения, даже если мне придется при этом причинить боль ее милому телу, чтобы вернуть к естественному благоразумию, однако не мог сделать этого, ведь Дева смеялась так радостно и казалась настолько изящной, что даже ее причуды были милы моему сердцу. Возможно, мои слова напомнят и вам о днях вашей любви. Тем не менее, я пытался урезонить Наани, однако на все мои уговоры она отвечала только полным блаженства смехом.
Наконец мы отправились дальше, и Дева часто отходила от меня, пела и плясала по пути. А я молчал, ощущая, как мне не хватает ее любви и нежности, тем более после подобного испытания. Вы и сами почувствовали бы нечто подобное, совершив подвиг ради любви вашей Девы и не встретив взаимопонимания с ее стороны.
Итак, я слегка приуныл, ощущая раздражение от полученного удара, а быть может, и от любовной дурости, напавшей на Деву. Словом, сердце мое страдало и любило; но как прекрасны такие размолвки, не знающий их человек был бы немногим лучше муравья или машины.
Ну а когда пришел шестой час, мы остановились, ели и пили, а потом направились дальше, повернув от двух огромных огненных гор и оставив их за спиной вместе со всеми окружавшими просторами… спокойствием лесов, шумом гор и постоянным сотрясением земли.
Во время последнего привала Дева самым изящным образом обвила свои волосы вокруг головы и принялась лукаво поглядывать на меня; однако я решил не обращать внимания, и, в конце концов, Наани распустила их по плечам так, как мне нравилось, и при этом напевала.
Во время последнего привала Дева самым изящным образом обвила свои волосы вокруг головы и принялась лукаво поглядывать на меня; однако я решил не обращать внимания, и, в конце концов, Наани распустила их по плечам так, как мне нравилось, и при этом напевала.
Тем не менее, я молчал и старался не смотреть на нее с любовью, не проявлять удовольствия, замечая ее милые шалости, как бы ни хотелось мне, чтобы она просто шла рядом со мной и прекратила эту разделявшую наши души игру.
Словом, мы шли вперед, а Дева старалась добиться, чтобы я обратил на нее внимание; она нередко пела, и песни ее иногда казались мне странными; и все же они говорили о любви, как и песни нашего века… истинно, на земле существует только одна песня, просто в разные времена ее поют чуть иначе.
Однако вскоре я оставил эти мысли и обратился к другим. Увы, дух мой ощущал, что нас ожидает какая-то опасность. Вспоминая Горбатых, я все время оглядывался вокруг и просил Деву держаться поближе — ведь за окружавшими нас деревьями могла спрятаться любая тварь.
Однако Наани не подходила близко ко мне, поэтому я снял Дискос с бедра и старался не оставлять ее. Дева как бы не замечала этого, однако не забывала о том, что должна заботиться о снаряжении.
Проявляя сугубую осторожность, я велел ей не отходить от меня, однако Наани не слушалась и часто удалялась в сторону; истерзанный страхом за нее, я, наконец, поймал ее и попытался образумить, но она не захотела слушать меня и метнулась прочь в то самое мгновение, когда я выпустил ее.
Сердце замерло в груди моей: в чаще что-то шевелилось, а Дева бежала навстречу опасности.
И я бросился следом за Девой, окликнул не — но не слишком громко, чтобы неведомая тварь не обратила на нее внимания, но Наани, ничего не замечая, бежала так быстро, что я гнался за ней с полминуты, ведь она побежала первой, а мне мешал панцирь.
Поймав, я тряхнул Деву за плечи и указал на деревья, под которыми до сих пор шевелилось это самое нечто. Тут она незаметным движением вырвалась из моих рук и с истинной вредностью бросилась именно в то самое место. Охваченный тревогой и ужасом я бросился следом за ней и, вложив все силы в движение, немедленно поймал Деву, которая вновь начала сопротивляться. Тогда, взяв ее на руки, я побежал прочь от зловещей тени.
Наконец деревья начали редеть, и я заметил, что мы приблизились к реке, через которую, как вы помните, я переправился на плоту, и обрадовался, предвкушая безопасный отдых на острове, но, тем не менее, не забывал о своих намерениях: опустив Деву на землю, я не отпускал ее руки.
Наани словно бы успокоилась у меня на руках, трепеща всем телом, она припала лицом к моему панцирю. После, когда она перестала дрожать, я поцеловал ее — близкую, прячущую глаза, в покорные губы.
А потом и она сама захотела меня поцеловать, и я ответил на ее поцелуй, и Дева вновь превратилась в мою Собственную и обрела присущую ей природную рассудительность.
Как только Наани вернулась к привычной сдержанной и естественной манере, мы поспешили к реке, — я никак не мог забыть про шевелящуюся тень и хотел, чтобы мы поскорее соорудили плот и перебрались на маленький остров, где я уже ночевал один раз. В тот день я намеревался ограничиться коротким переходом, потому что остров был безопасным и хорошим местом для сна.
Услышав от меня об острове, Дева пришла в великий восторг, ибо там я ночевал по пути к ней; ей было интересно и перебраться туда на плоту.
Мы спустились к воде; там, на самом берегу, оставались те два ствола, которые послужили мне плотом. Я показал их Моей Единственной, и Наани уронила над ними слезу, а потом срезала тоненькую веточку, спрятав ее в качестве памятки.
Мы решили хорошенько оглядеться вокруг, чтобы найти такое дерево, которое можно было бы срубить. Дева ради этого забралась на оказавшийся поблизости камень с плоской вершиной.
Почти сразу Наани крикнула мне, что видит дерево, пригодное для наших целей в сотне шагов отсюда, и мы вместе направились за ним; Наани хотела помочь мне, однако я отнес ствол словно перышко и положил возле остальных.