- Не для меня.
- Какие же они, по-твоему? - спрашивает Кай, изумленный и озадаченный. Теперь он смотрит не на мои губы, а мне в глаза.
- Многоцветные, - отвечаю я. - Сначала я думала, что они карие. Однажды они показались мне зелеными, в другой раз - серыми. Хотя чаще всего они синие.
- А какие они сейчас? - спрашивает он, немного расширив глаза и наклонившись ближе, чтобы дать мне смотреть в них так долго и так глубоко, как я хочу.
Не могу наглядеться. Они кажутся синими, потом черными, потом каких-то других цветов. Я надеюсь, что они, эти глаза, видят сейчас меня. Кассию. Такую, как есть. И то, что я сейчас чувствую.
- Ну? - спрашивает Кай.
- Они всех цветов, - отвечаю я, - всех. Какое-то время мы стоим неподвижно, прикованные к месту взглядами друг друга и запертые ветками деревьев этого холма, вершины которой нам, наверное, никогда не достичь. Потом я иду первая. Прокладываю себе путь сквозь самую запутанную чащу и взбираюсь на маленькое поваленное дерево.
Слышу, что Кай следует за мной и делает то же самое.
Я влюбляюсь. Я влюблена. И не в Ксандера, хотя его я тоже люблю. Я уверена в этом, как и в том, что Кая я люблю по-другому.
Пока я привязываю на деревья красные полоски, я мечтаю о том, чтобы наше Общество рухнуло со всеми его системами, включая систему подбора пар, и тогда я смогу соединиться с Каем. И вдруг осознаю эгоистичность этой мечты. Даже если падение нашего Общества улучшит жизнь некоторых из нас, оно непременно ухудшит жизнь других. Кто я такая, чтобы желать изменения порядка вещей и быть настолько жадной, чтобы хотеть большего? Если Общество изменится и порядок вещей станет другим, как смогу я сказать девочке, которой нравится безопасность и защищенность ее жизни, что теперь она будет благодаря мне постоянно подвергаться опасности?
Ответ один: я - не такая, как все. Так случилось, что я не из числа большинства. Всю мою жизнь у меня были проблемы и сложности.
- Кассия, - зовет меня Кай. Он обламывает еще одну ветку, быстрым движением наклоняется и начинает писать на толстом слое грязной лесной земли. Чтобы обнажить ее, приходится убрать листья; притаившийся под ними паук стремительно убегает.
- Смотри, - говорит Кай и показывает мне незнакомую букву. "К".
Благодарная за то, что он отвлек меня от тревожных мыслей, я склоняюсь рядом с ним. Эта буква кажется мне самой трудной, и мне стоит немалых усилий изобразить нечто, хотя бы немного на нее похожее. Несмотря на то что у меня уже есть некоторый опыт написания букв, мои руки еще не привыкли к этому занятию. Писать - совсем не то же самое, что печатать. Когда, наконец, я пишу правильно и поднимаю голову, я вижу, что Кай посмеивается надо мной.
- Ну, что ж, я написала "К", - говорю я, усмехаясь в ответ. - Но вообще это странно. Я думала, мы будем двигаться по алфавиту.
- Так и было, - отвечает Кай, - но потом я подумал, что неплохо бы научиться писать "К".
- Какая же будет следующая? - спрашиваю я с притворной невинностью. - Может быть, "у"?
- Может быть, - соглашается Кай. Он больше не улыбается, но в глазах вспыхивают озорные огоньки.
Снизу раздается свист. Услышав его, я удивляюсь, как могла спутать его с птичьим свистом. Этот звук - металлический, искусственный, а тот - высокий, чистый и прелестный.
Я вздыхаю и провожу рукой по грязи, возвращая буквы земле. Потом начинаю искать камешки для пирамиды, и Кай делает то же самое. Вместе, камень за камнем, мы строим башню.
Когда я кладу последний камешек на вершину, Кай закрывает мою руку своей. Я не спешу убрать руку. Не хочу ничего разрушить. Мне нравится прикосновение его теплой, огрубевшей от работы ладони к тыльной стороне моей руки, а под ладонью - ощущение холодной, гладкой поверхности камня. Потом я медленно и осторожно поворачиваю руку ладонью вверх, и наши пальцы сплетаются.
- Я никогда не смогу быть обручен, - говорит он, глядя на наши руки, а потом в мои глаза. - У меня статус "Отклонение от нормы". - И ждет моего ответа.
- Но ведь это не "Аномалия", - отвечаю я, стараясь придать легкость моему тону, и тут же понимаю, что это ошибка: в этом нет ничего легкого.
- Пока нет, - соглашается он, но оттенок юмора в его тоне звучит натянуто.
Сделать свой выбор - это одно дело, и совсем другое - никогда не иметь ни одного шанса. Острое чувство холодного одиночества пронзает меня. Каково это, когда ты совсем один? Знать, что никого никогда не будет рядом...
Теперь я понимаю, что вся эта статистика, которую нам приводят чиновники, ничего для меня не значит. Я знаю, что вокруг есть много счастливых людей, и я рада за них. Но есть Кай. И если он, единственный из ста, отброшен на обочину, мне никогда больше не будет спокойно и хорошо, пусть даже остальные девяносто девять счастливы и успешны. Мне безразличен инструктор, который ждет внизу, другие участники восхождения, спешащие сейчас вниз, пробираясь между деревьями, и вообще - что бы то ни было. И одновременно я осознаю, как опасно мое сегодняшнее состояние.
- Но если бы ты был обручен, - спрашиваю я мягко, - как ты думаешь, на кого она была бы похожа?
- На тебя, - отвечает он мгновенно, даже не лав мне закончить фразу. - На тебя.
Он не целует меня. Мы просто стоим и стараемся сдержать дыхание. Но теперь я знаю: я не смогу больше "идти покорно". Даже ради безопасности родителей и семьи.
Даже ради Ксандера.
ГЛАВА 22
Несколькими днями позже я сижу на уроке языка и литературы, глядя на женщину-инструктора и слушая ее речь о том, как важно уметь составлять краткие сообщения при общении через порт. Внезапно, как бы иллюстрируя ее мысль, через главный порт классной комнаты проходит сообщение. Кассия Рейес. Нарушение правил. В ближайшее время прибудет официальное лицо, чтобы сопроводить вас.
Все поворачиваются и смотрят на меня. В классе воцаряется молчание. Школьники перестают печатать на своих скрайбах, их пальцы замирают. Даже инструктор позволяет выражению крайнего удивления пересечь ее лицо, она и не пытается продолжить урок. Давно уже здесь никто не совершал Нарушений. Тем более объявленных публично.
Я встаю.
В каком-то смысле я готова к этому. Я жду этого. Никто не может нарушить столько правил и однажды не быть пойманным.
Я собираю скрайб и ридер и кладу их в сумку рядом с контейнером для таблеток. Вдруг оказывается, что это важно - быть готовой к приходу чиновника. Потому что у меня нет сомнений, какой чиновник придет за мной - та, первая, с которой мы сидели на зеленой лужайке перед игровым центром; та, которая заверяла меня, что с моей парой все будет в порядке и ничего не изменится.
Лгала ли она мне тогда? Или говорила правду, и я сама, сделав свой выбор, превратила ее слова в ложь?
Инструктор кивает мне, когда я выхожу, и я ценю ее простую вежливость.
Длинный коридор пуст, пол скользкий после недавнего мытья. Еще одно место, где нельзя бегать, Я не жду, что они придут за мной сюда. Я иду по коридору, ставлю ногу точно на плитку, осторожно, осторожно, не поскользнуться, не упасть, не бежать, когда за мной наблюдают.
Она там, на зеленой лужайке перед школой, Я должна пересечь по тропинке лужайку и сесть пи другую скамью, напротив нее. Она ждет. Я иду.
Она не встает, чтобы поздороваться со мной. Я подхожу близко, но не сажусь. Свет здесь слишком яркий, и мне приходится щуриться от белизны ее униформы и металлического блеска скамьи, ослепительно сверкающей в солнечном свете. Интересно, видим ли мы вещи по-разному теперь, когда не надеемся увидеть в глазах друг друга того, на что надеялись.
- Здравствуйте, Кассия, - говорит она.
- Здравствуйте.
- Ваше имя с недавнего времени звучит в нескольких департаментах Общества. - Она жестом приглашает меня сесть. - Как вы думаете, почему?
"Здесь может быть несколько причин, - думаю я про себя. - С чего начать? Я прятала артефакты, читала украденные стихи, училась писать. Влюбилась в человека, который не является моей парой, и скрываю это от моей официальной пары".
- Я не знаю, - отвечаю я.
Она смеется:
- О, Кассия, вы были так правдивы, когда мы беседовали в прошлый раз. Мне следовало знать, что так будет не всегда. - Она указывает мне на место рядом с ней. - Садитесь.
Я повинуюсь. Солнце почти в зените, свет безжалостный. Ее кожа выглядит тонкой, как бумага, и покрыта испариной. Весь ее силуэт кажется смазанным, а униформа и знаки отличия выглядят не так весомо, как в прошлый раз. Я повторяю себе, что не испугаюсь и не отдам ничего, особенно Кая.
- Не надо быть слишком скромной, - говорит она. - Вы не можете не знать, как высоко был оценен ваш тест по сортировке.
Слава богу! Так она здесь только поэтому? А как насчет нарушения?
- Вы получили лучшую оценку года. Все департаменты теперь борются за то, чтобы вы получили назначение на работу у них. И мы в нашем Департаменте подбора пар тоже всегда ищем хороших сортировщиков.
Она улыбается мне. Как и в прошлый раз, она предлагает мне утешение и облегчение, намекая на мое будущее высокое положение в Обществе. Интересно, почему я так ненавижу ее.
В следующий момент я это понимаю.
- Конечно, - говорит она, на этот раз с оттенком огорчения и сожаления, - мне пришлось сказать чиновникам, которые проводили тест, что, если мы не увидим изменения в некоторых ваших личных отношениях, мы не сможем принять вас на роботу в наш департамент. И мне пришлось напомнить им, что вы можете не подойти и другим департаментам, если эти отношения продолжатся.
Говоря все это, она не смотрит на меня. Она смотрит на фонтан в центре лужайки, и я внезапно замечаю, что он совершенно сух. Затем она переводит взгляд на меня, и мое сердце начинает бешено биться, отдаваясь в кончиках пальцев.
Она знает. По крайней мере, что-то, если не все.
- Кассия, - говорит она вкрадчиво, - у тинейджеров горячая кровь. Бунтарство - это болезнь роста. Я просматривала ваши данные и убедилась, что вам в какой-то мере свойственны подобные чувства.
- Я не знаю, о чем вы говорите.
- Знаете, Кассия. Но здесь не о чем беспокоиться. Вы можете питать чувства к Каю сейчас, но девяносто пять процентов в пользу того, что к моменту, когда вам исполнится двадцать один, эти чувства исчезнут.
- Кай и я просто друзья. Мы партнеры по восхождению.
- А знаете ли вы, что это случается довольно часто? - спрашивает чиновница, делая вид, что ее это забавляет. - Почти семьдесят пять процентов тинейджеров, которые уже обручены, имеют юношеские увлечения. И большинство из них случается примерно в пределах года после Обручения. Для нас это не является неожиданностью.
Больше всего я ненавижу власти именно за это. Они делают вид, что все знали наперед, что они меня знали. На самом деле они меня никогда не видели - только мои данные на экране.
- Обычно все, что мы делаем в таких случаях, - улыбаемся и предоставляем событиям идти своим чередом. Но ваш случай сложнее, потому что у Кая статус "Отклонение от нормы". Увлечься полноправным членом нашего Общества - это одно дело. Для вас двоих все обстоит иначе. Если ваши отношения будут развиваться, вы тоже можете получить статус "Отклонение". Кая Макхэма, конечно, отправят обратно в Отдаленные провинции. - Моя кровь леденеет, но она еще меня не добила. Она облизывает губы, такие же сухие, как фонтан позади нее. - Вы понимаете?
- Я не могу перестать с ним разговаривать. Он мой партнер по восхождению. И мы живем по соседству...
Она прерывает меня:
- Конечно, вы можете с ним разговаривать. Но ость черта, которую вам нельзя переступать. Например, поцелуи. - Она улыбается мне. - Вы же не хотите, чтобы Ксандер узнал об этом? Вы же не хотите потерять его, не правда ли?
Я злюсь, и, по-видимому, это написано на моем лице. Но она права. Я не хочу потерять Ксандера.
- Кассия, а вы не жалеете о своем решении быть Обрученной? Может быть, вы хотите остаться одна?
- Дело не в этом.
- Тогда в чем?
- Я думаю, люди должны иметь возможность сами выбирать свою пару, - говорю я сбивчиво.
- Но чем это закончится, Кассия? - спрашивает она. Ее голос звучит терпеливо. - Потом вы скажете, что люди имеют право сами решать, сколько иметь детей, и где они хотят жить, и когда они хотят умереть.
Я молчу, но не потому, что я согласна. Я думаю о дедушке. "Покорно в ночь навек не уходи..."
- Какое нарушение я совершила?
- Простите?
- Когда меня вызвали из класса через порт, в сообщении было сказано, что я совершила нарушение.
Чиновница смеется. Ее смех звучит легко и тепло, но будто холодные иголки втыкают в кожу моей головы.
- О, это была ошибка. Еще одна, оказывается. Похоже, они все время случаются, когда дело касастся вас. - Она наклоняется немного ближе. - Вы не совершали нарушения, Кассия. Пока.
Она встает. Я смотрю на сухой фонтан, изо всех сил желая ему воды.
- Вы предупреждены, Кассия. Вы понимаете?
- Я понимаю, - отвечаю я чиновнице. В этих словах - не все ложь. Отчасти я ее понимаю. Я знаю, почему она и ей подобные обязаны охранять такие ценности, как стабильность в Обществе и существующий порядок вещей; какая-то часть моего сознания уважает это. Но я эти ценности ненавижу.
Встретив, наконец, ее взгляд, я читаю в нем удовлетворение. Она знает, что победила. Она видит по моим глазам, что я не подвергну Кая еще большему риску.
- Здесь для тебя посылка, - с нетерпением сообщает Брэм, когда я возвращаюсь домой. - Какой-то человек принес ее. Наверное, там что-то хорошее. Чтобы получить ее, мне пришлось оставить им отпечатки пальцев в датаподе.
Он идет за мной на кухню, где на столе лежит маленький пакетик. Глядя на мягкую коричневую оберточную бумагу, я думаю о том, сколько слов о своей истории мог бы написать на ней Кай. Но он не может больше этого делать. Это слишком опасно.
И все равно я осторожно убираю бумагу. Разворачиваю медленно, чтобы потянуть время. Брэм почти вне себя:
- Ну, скорее же! Скорее!
Не каждый же день приносят посылки. Увидев содержимое пакета, мы оба вздыхаем. Брэм - от разочарования, я - от чего-то другого, что трудно определить. Сожаление? Ностальгия?
Это кусочек ткани от моего платья, в котором я была на моем Банкете обручения. По традиции они поместили шелк между двумя пластинками чистого стекла, окаймленными узкой серебряной рамкой. И стекло, и атлас отражают свет, ослепив меня на момент и напомнив о стеклянном зеркальце в потерянном навсегда медальоне. Я впиваюсь взглядом в ткань, стараясь вспомнить тот вечер, когда мы все были розовыми, и красными, и золотыми, и зелеными, и сиреневыми, и голубыми.
Брэм стонет.
- И это все? Кусок твоего платья?
-А ты что думал, Брэм? - спрашиваю я и сама удивляюсь желчности своего тона. - Что они пришлют обратно наши артефакты? Что там лежат твои часы? Не надейся. Они не вернутся к нам. Ни медальон. Ни часы. Ни дедушка.
На лице братишки смятение и боль. Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, он выбегает из кухни.
- Брэм! - кричу я. - Брэм...
И слышу звук закрываемой двери.
Я поднимаю коробочку из-под образца и вижу, что она вполне подходит для часов. Брат посмел надеяться, а я высмеяла его за это.
Мне хочется взять эту рамку и пойти с ней на ту лужайку, где я была сегодня. Я буду стоять у сухого фонтана и ждать, пока чиновница найдет меня. И когда она спросит, что я тут делаю, я скажу ей и всем остальным, что я знаю: вместо всей жизни они дают нам ее клочки. Я не хочу получать только образцы и кусочки реальной жизни. Пробовать на вкус, но оставаться голодной.
Они в совершенстве постигли искусство делать вид, что они дают нам свободу; но когда мы хотим ее взять, они кидают нам маленькую кос" точку, и мы хватаем ее, довольные и умиротворенные, как собака, которую я наблюдала однажды в гостях у бабушки и дедушки в сельскохозяйственных районах. Они годами совершенствуются в этом занятии; что же я удивляюсь, когда они проделывают это со мной снова, и снова, и снова?
И хотя мне стыдно за себя, я беру кость и держу ее в зубах. Кай должен быть в безопасности, это самое главное.
Я не принимаю зеленую таблетку. Пока я сильнее, чем они. Но не настолько сильна, чтобы сжечь последнюю часть истории Кая до того, как прочту ее. Часть, которую он вложил мне в руку, когда мы шли через лес, спускаясь с холма. "Этот кусок последний, - говорю я себе. - Больше я читать не буду. Только этот".
Это первый цветной рисунок из тех, которые он мне давал. Салфетка сложена пополам, изображая две жизни - двух мальчиков, младшего и старшего. Справа - низко на небе красное солнце. Младший Кай опускает на землю два слова: "отец" и "мать", Они исчезают с рисунка. Они остались позади, но занимают так много места в его памяти, что их незачем рисовать снова. Он смотрит наверх, на старшего Кая, тянется к нему.
Их было слишком тяжело нести, и я оставил их позади себя и ушел для новой жизни, на новом месте, но никто не забыл, каким я был. Я не забыл, и те, кто следит за мной, не забыли; они следили за мной годами, следят и поныне.
У старшего Кая руки в наручниках вытянуты вперед. Он идет, а по бокам идут чиновники. Его руки почему-то красные. Я не знаю, то ли он хотел показать, что они стали такими из-за его теперешней работы, то ли имел в виду что-нибудь другое. Может быть, это кровь его родителей осталась на его руках с тех давних лет, хотя не он убил их.
У чиновников тоже красные руки. Одну из чиновниц я узнаю. Он изобразил сходство несколькими штрихами.
Это моя чиновница. Она приходила и за ним тоже.
ГЛАВА 23
На следующее утро я просыпаюсь от дикого, пронзительного крика. Я выпрыгиваю из кровати, им ходу отдирая от кожи липкие датчики.
- Брэм! - кричу я.
Его комната пуста.
Бегу через холл в комнату родителей. Мама вчера вечером вернулась из командировки. Они должны быть дома. Но в их комнате тоже никого нет, и по всему видно, что ее покинули в спешке. Простыни смяты, одеяло на полу. Бегу обратно. Давно я не видела постель родителей неубранной, и, несмотря им страх, интимность этих смятых простыней привлекает мое внимание.
- Кассия? - слышу мамин голос.
- Где ты? - зову я в панике, поворачиваясь в иные стороны.
Она бежит ко мне через холл. На ней ночная рубашка, ее длинные светлые волосы летят вслед за ней, и вся она кажется какой-то неземной до тех пор, пока ее сильные руки не заключают меня в объятия.
- Что случилось? - спрашивает она меня. - Ты в порядке?
- Кто-то кричит, - отвечаю я, оглядываясь в поисках источника крика, и тут же в добавление к истошному крику слышу еще один звук: удар металла по дереву.
- Это не крик, - говорит мама печально. - Это пилы. Они спиливают клены.
Я кидаюсь на крыльцо, где уже стоят отец и Брэм. Многие жители городка тоже вышли из своих домов; как и мы, в ночных рубашках и пижамах. Этот интимный момент так шокирует меня, что я невольно делаю шаг назад. Я не могу вспомнить, чтобы я видела стольких своих соседей в такой одежде когда-нибудь.