Я убираю с окна мой сувенир, и там остается только мамин. Не могу говорить, только качаю головой. Как мне объяснить моей идеально обрученной маме все, что произошло? Все, чем я рискую? Как объяснить ей, что я опять поступила бы так же? Как сказать ей, что я ненавижу систему, которая создала ее жизнь, ее любовь, ее семью? Которая создала меня?
Вместо этого я спрашиваю:
- Как ты догадалась?
Она убирает с окна и свою рамку.
- Во-первых, я вижу, что ты все сильнее и сильнее влюбляешься. Но я не беспокоилась, считая, что твоя пара для тебя идеальна. Ксандер - замечательный. И ты, вероятно, смогла бы остаться в нашей провинции, в нашем городке, так как обе наши семьи живут здесь. Как мать, я не могла представить себе лучшего сценария.
Она делает паузу, глядя на меня.
- А потом я была так занята своей работой. До сего дня я не понимала, что не права. Ты думала не о Ксандере.
"Не говори этого, - прошу я ее глазами. - Не говори, что ты знаешь о моей любви к другому. Прошу тебя".
- Кассия, - произносит она, и любовь в ее глазах истинна и чиста. Ее последующие слова проникают глубоко в мое сердце, потому что я знаю: она желает мне только добра. - Я вышла замуж за чудесного человека. У меня двое замечательных детей и работа, которую я люблю. Это хорошая жизнь. - Она берет в руки кусочек голубого сатина. - Ты знаешь, что бы случилось, если бы я сломала это стекло?
Я киваю:
- Ткань бы истлела. Она была бы уничтожена.
- Да, - говорит она, будто сама себе. - Она бы истлела. Все бы могло разрушиться.
Она кладет руку мне на плечо.
- Ты помнишь, что я сказала в тот день, когда они пилили деревья?
Конечно, я помню.
- Что это предупреждение тебе?
- Да. - Она краснеет. - Это было неверно. Я была так взволнована, что не могла мыслить рационально. Конечно, это не было предупреждением ни мне, ни кому-то другому. Просто эти деревья нужно было спилить.
Я слышу в ее голосе, что она отчаянно хочет поверить в истинность своих слов, что она почти верит в них. Желая узнать больше, но боясь слишком сильно давить на нее, я спрашиваю:
- В чем особая важность твоего отчета? Чем он отличается от других твоих отчетов?
Мама вздыхает и не отвечает прямо на мой вопрос. Вместо этого она говорит:
- Не понимаю, как медицинские работники выносят, когда им приходится работать над людьми или принимать роды. Слишком тяжело, когда чужие жизни в твоих руках.
В воздухе висит мой невысказанный вопрос: что ты имеешь в виду? Она делает паузу, решая для себя, говорить или нет, и я не нарушаю молчания. И она начинает говорить, машинально полируя стекло сувенира.
- Из Провинции Грандиа, а затем и из других провинций сообщили, что на полях появились странные культуры. В Грандиа они были обнаружены в питомнике, на экспериментальном поле, которое давно не вспахивалось. Другое поле было в сельскохозяйственных районах второй из Отдаленных провинций. Правительство поручило мне и еще двум сотрудникам съездить на поля и представить отчет по этим культурам. Они хотели знать две вещи: пригодны ли эти культуры для употребления в пищу и планируют ли их производители бунтовать.
У меня перехватило дыхание. Выращивать пищевые культуры запрещено, если нет специального распоряжения правительства. Они контролируют производство еды. Они контролируют нас. Одни люди знают, как выращивать культуру, другие - как собирать урожай, третьи - как перерабатывать его, четвертые - как готовить из него пищу. Но никто не умеет делать все от начала до конца. Мы не умеем выживать самостоятельно.
- Мы все трое пришли к выводу, что эти культуры определенно пригодны для приготовления пищи. У производителя из питомника поле засеяно "кружевом королевы Анны". - Мамино лицо вдруг посветлело. - О, Кассия, это было так красиво! Всюду росли молодые побеги. Все поле волновалось на ветру.
- Дикая морковь, - вспоминаю я.
- Дикая морковь, - подтверждает она, и голос ее печален. - Второй производитель выращивает культуру, которой я никогда раньше не видела. Ее белые цветы еще красивее, чем у первой. Они называют их лилии Сего. Один из моих спутников знал, как их используют. Есть можно луковицы. Оба производителя отрицали, что эти растения съедобны, и утверждали, что их интересует только цветение. Они настаивали, что это новые для них культуры и они выращивают их ради цветов.
Ее голос, мягкий и печальный, когда она описывала "кружева королевы Анны", становится строже.
- Всю обратную дорогу из второй поездки мы спорили. Один эксперт был убежден, что производители говорили правду. Второй считал, что они лгали. И оба представили доклады с противоположными выводами. Все ждали моего отчета. Чтобы быть уверенной, я запросила еще одну поездку. В конце концов, мой отчет имел решающий голос. В зависимости от наших выводов этих производителей или переселят, или поменяют им статус. И мой отчет качнет баланс в ту или иную сторону.
Она перестает полировать стекло и смотрит на кусочек голубой ткани, будто на нем что-то для нее написано. И я догадываюсь, что для нее так и есть. Этот голубой фрагмент напоминает ей тот вечер, когда она была обручена с моим отцом. На этом голубом квадратике она читает свою жизнь, которую так любит.
- Я все время знала, - шепчет она. - Уже когда увидела страх в их глазах во время нашего первого приезда. Они знали, что делали. И тот человек, который выращивал "кружево королевы Анны", сказал кое-что. Он делал вид, что до того, как начал выращивать "кружево", видел это растение только на экране порта. Но он вырос в соседнем со мной городке, и я знаю, что видела там эти дикорастущие цветы. Но я еще сомневалась. Только когда приехала домой и увидела всех вас, я поняла, что должна написать правду. Я должна была выполнить свой долг перед Обществом, чтобы обеспечить всем нам счастливую жизнь. И безопасность.
Эти ее последние слова о безопасности звучат мягко и тихо, как шуршание шелка.
- Понимаю, - откликаюсь я, и это правда. Ее влияние на меня гораздо сильнее влияния властей, потому что я люблю ее и восхищаюсь ею.
Вернувшись в свою комнату, нахожу серебряную коробочку, которая упала в мой зимний ботинок. Открываю ее и извлекаю оттуда микрокарту с полной информацией о Ксандере и руководящими указаниями. Если бы тогда не произошла ошибка, если бы только его лицо высветилось на экране, все было бы нормально, ничего бы не случилось. Я не влюбилась бы в Кая, и мне было бы легко сделать выбор при сортировке. Все могло бы быть хорошо.
Все и сейчас еще может быть хорошо. Если результат сортировки будет таким, как я предполагаю, если Кай уедет и получит хорошую работу, смогу ли я собрать из кусков свою жизнь здесь? Самый большой кусок - мое обручение с Ксандером, и будет нетрудно построить свою жизнь вокруг этого. Я могла бы любить его. Я люблю его. И поэтому должна рассказать ему о Кае. Я не против скрывать что-то от Общества. Но от Ксандера я ничего не буду больше скрывать. Даже если это ранит его, я должна сказать. Потому что жизнь, которую я хочу построить, надо строить на правде.
Думать о том, что надо все рассказать Ксандеру, почти так же тяжело, как думать о том, что я потеряю Кая. Я кладу на ладонь контейнер с таблетками. Думай о чем-нибудь другом.
Я вспоминаю, как впервые увидела Кая на вершине малого холма, с головой, закинутой назад, и лицом, обращенным к солнцу, и понимаю, что именно тогда я полюбила его. Я не солгала ему. Я взглянула на него другими глазами не потому, что его лицо появилось на экране порта утром после Банкета обручения. Я посмотрела на него по-другому, потому что увидела его на лоне природы, сбросившим на мгновение постоянное напряжение, с глазами цвета вечернего неба перед тем, как оно погружается в темноту. Увидела, что он видит меня.
Уже лежа в кровати, с израненными и усталыми душой и телом, я осознаю, что власти правы. Как только ты захочешь чего-то, изменится все. Теперь я хочу всего. Больше, и больше, и больше. Хочу получить хорошую работу. Выйти замуж за того, кого выбрала сама. Есть на завтрак пай и бегать по улице, а не по тренажеру. Когда захочу - идти быстро, когда захочу - медленно. Решать самой, какие стихи я хочу читать и какие слова - писать. Я так многого хочу. Я - река желаний, заключенная в облике девушки по имени Кассия.
Но больше всего я хочу Кая.
- У нас осталось мало времени, - говорит Кай.
- Я знаю. - Я тоже считаю дни. Даже если Кая оставят здесь, в Сити, летний активный отдых скоро кончится. Я не смогу видеть его так часто. На несколько секунд позволяю себе погрузиться в мечты. А что, если на новой работе у него будет больше свободного времени? Тогда каждый субботний вечер он сможет проводить с нами. - Через две недели восхождения закончатся...
- Я не это имею в виду, - говорит он, придвинувшись ближе. - Ты не чувствуешь? Что-то меняется. Что-то должно произойти.
Конечно, я чувствую это. Для меня вообще все меняется.
В его глазах настороженность, как будто он знает, что за ним наблюдают.
- Что-то серьезное, Кассия, - говорит он и переходит на быстрый шепот: - Мне кажется, у Общества проблемы с войной на границах.
- Почему ты так думаешь?
- У меня такое чувство. По тому, что ты мне рассказала о своей маме. По нехватке надзирателей на субботних вечерах. Что-то меняется и на работе, как мне кажется. - Он смотрит на меня, и я опускаю голову.
- Не хочешь рассказать мне, почему ты туда приезжала? - спрашивает он мягко.
Я теряюсь от его прямого вопроса. Я ждала, когда он спросит.
- Это была сортировка реальной жизни. Я должна была разделить рабочих на две группы.
- Понимаю, - говорит он и ждет, не скажу ли я больше.
Я бы хотела, но не могу: слова застревают у меня в горле. Вместо этого я говорю:
- Ты не дал мне продолжения своей истории. Что случилось после того, как власти пришли за тобой? Когда это случилось? Я знаю, это было недавно, потому что... - Мой голос замирает.
Кай медленно и методично приклеивает красную полоску к дереву, потом поднимает глаза. Годами я привыкла видеть на его лице только поверхностные эмоции; новое, глубокое выражение его лица подчас пугает меня. Вот и сейчас его лицо выражает чувства, которых я не видела раньше.
- Что не так? - спрашиваю я.
- Я боюсь, - отвечает он просто. - Того, что ты подумаешь.
- О чем? Что случилось? - После всего, через что ему пришлось пройти, он боится того, что я могу подумать?
- Это было весной. Они пришли ко мне на работу поговорить со мной, отвели в отдельную комнату. Спросили, представлял ли я когда-нибудь, как бы сложилась моя жизнь, если бы у меня не было статуса "Отклонение от нормы". - Челюсти Кая сжимаются, и мне становится его жаль. Он поднимает глаза, видит это, и его лицо каменеет еще больше.
Он не хочет моей жалости, так что я должна отвернуться и слушать.
- Я ответил, что никогда об этом не думал. Что не беспокоюсь о том, чего не могу изменить. Тогда они сообщили, что произошла ошибка и мои данные введены в базу данных для Обручения.
- Твои данные? - переспрашиваю я изумленно. Но ведь чиновница уверяла меня, что ошибка произошла с микрокартой, просто фотография Кая там, где она не должна быть. Она сказала, что данные Кая не были введены в базу данных.
Она лгала, ошибка оказалась намного серьезнее, чем она говорила.
Кай продолжает:
- Я даже не полноправный гражданин. Они сказали, что весь этот инцидент был абсолютно незаконным. - Он пытается улыбнуться, но его рот кривит горькая гримаса, которую мне больно видеть. - А потом они показали мне на экране лицо девочки, которая стала бы моей парой, если бы я не был тем, кто я есть. - Кай делает судорожный глоток.
- Кто это был? - спрашиваю я. Мой голос звучит резко, почти грубо.
Не говори, что это была я. Только не говори, что это была я. Потому что тогда я пойму: ты увидел меня, потому что они велели тебе смотреть.
- Ты, - отвечает он.
Теперь я все понимаю. Любовь Кая ко мне, которая, как я думала, была чистой и не запятнанной властями или системой подбора пар, таковой не оказалась. Они осквернили даже ее. Я чувствую, будто что-то умерло, разрушено безвозвратно. "Если они подстроили всю историю нашей любви - единственное событие в моей жизни, которое, как я думала, произошло вопреки им..." - у меня нет сил закончить мысль.
Лес вокруг меня расплывается в зеленый туман, и без красных полосок, которые маркируют путь, я не найду дорогу вниз. И поэтому я набрасываюсь на них со злостью, срывая с веток.
- Кассия, - говорит он, идя следом. - Кассия, в чем дело?
Я трясу головой.
- Кассия, - зовет он снова. - Ты ведь тоже что-то от меня скрываешь.
Ясно и четко снизу раздается свисток. Мы поднялись очень высоко, но так и не дойдем до вершины.
- Я думал, у вас будет ланч в питомнике, - говорит Ксандер. Мы сидим вдвоем в пищевом зале средней школы.
- Я передумала, - отвечаю я ему. - Захотелось сегодня поесть здесь.
Подавальщицы смотрят на меня неодобрительно, когда я прошу у них одну из добавочных порций, которые у них всегда в запасе, но, сверившись с моими данными, ставят ее передо мной без комментариев. По моему поведению они понимают, что я это делаю крайне редко. Или, может быть, по каким-то моим данным? Не могу сейчас думать об этом после признания Кая.
Теперь, когда передо мной стандартная порция, а не приготовленная специально для меня, я вдруг понимаю, как много еды в контейнере. Мои порции действительно заметно уменьшались. Интересно, почему? Я слишком толстая? Гляжу на свои руки и ноги, сильные после восхождений. Не думаю, что у меня лишний вес. Осознаю, как же родители в последнее время были расстроены: в нормальной ситуации они бы заметили мои уменьшенные порции и много чего нашли бы сказать персоналу по питанию.
Все идет не так, как надо.
Отодвигаю стул.
- Выйдем на минутку?
Ксандер смотрит на часы:
- Куда? Скоро начнется урок.
- Я знаю. Недалеко. Прошу тебя.
- Хорошо, - соглашается Ксандер и смотрит на меня озадаченно.
Я веду его мимо классных комнат и открываю дверь в конце коридора. Здесь, в небольшом внутреннем дворике, находится маленький пруд для ботанических экспериментов. Здесь мы одни.
Я должна сказать ему. Это Ксандер. Он достоин того, чтобы узнать о Кае именно от меня, а не от чиновника на зеленой лужайке сегодня или когда-нибудь еще.
Глубоко вздохнув, я смотрю на прудик. Он не голубой, как тот бассейн, в котором мы плаваем. Эта вода под серебристой поверхностью коричневато-зеленая от множества обитающих в ней растений.
- Ксандер, - говорю я тихо, будто мы прячемся среди деревьев на холме. - Я кое-что хочу сказать тебе.
- Я слушаю, - говорит он и ждет, глядя на меня. Всегда надежный. Всегда Ксандер.
Лучше сказать быстро, а то я не смогу.
- Мне кажется, я влюбилась в другого человека. - Я говорю так тихо, что почти не слышу своего голоса. Но Ксандер понимает.
Я еще не закончила говорить, а он уже отрицательно трясет головой и говорит: "Нет", выставив вперед руку, будто хочет остановить меня. Но никакой жест и никакое слово уже не могут остановить меня. В его глазах боль и вопрос: "Почему?"
- Нет, - повторяет Ксандер, отворачиваясь от меня.
Я не в состоянии это вынести, обхожу его, стараясь заглянуть в глаза. В течение бесконечной минуты он не смотрит на меня. Не знаю, что сказать. Не смею прикоснуться к нему. Все, что я могу сделать, это стоять и ждать, чтобы он обернулся.
Когда он оборачивается, на его лице боль.
Но что-то еще. Это не удивление. Это похоже на понимание. Будто какая-то часть его предвидела то, что случится. Не поэтому ли он вызывал Кая на игру?
- Прости меня, - говорю я торопливо. - Ты мой друг. Я люблю тебя тоже. - В первый раз я сказала ему эти слова, но как плохо все вышло! Произнесенные поспешно и напряженно, они прозвучали совсем нескладно и неуклюже.
- Ты любишь меня тоже? - спрашивает Ксандер холодно. - В какую игру ты играешь?
- Я не играю, - шепчу я. - Я, правда, люблю тебя. Но по-другому.
Ксандер молчит. Меня вдруг начинает одолевать истерический смех. Он ведет себя в точности как однажды, когда мы поссорились и он отказывался разговаривать со мной. Это было годы назад, когда я решила, что мне больше не нравится играть в игры, как раньше. Ксандер был вне себя.
- Но ведь никто не умеет играть так, как ты, - говорил он. И потом, когда я не уступила, он перестал разговаривать со мной. Я до сих пор не играю.
Мир был восстановлен только через две недели после моего прыжка с вышки вслед за дедушкой. Я вынырнула, испуганная, но довольная, и Ксандер подплыл и поздравил меня. В суете той минуты все было забыто.
Что подумал бы тогда дедушка о моем сегодняшнем прыжке? Был бы он тем, кто посоветует мне подождать на краю, чтобы собраться с силами? Или цепляться за край до тех пор, пока не оцарапаю и не обдеру в кровь пальцы? Или все правильно и надо прыгать?
- Ксандер. Власти сыграли игру со мной. Наутро после Банкета обручения я вставила микрокарту в порт. Твое лицо появилось на экране и исчезло. - Я глотнула. - А потом там появилось другое лицо. Лицо Кая.
- Кая Макхэма? - переспрашивает Ксандер, не в силах поверить.
- Да.
- Но Кай - не твоя пара, - произносит Ксандер. - И не может ею быть, потому что...
- Почему? - спрашиваю я. Знает ли Ксандер о статусе Кая? Откуда?
- Потому что я - твоя пара.
Мы долго молчим. Ксандер не отводит взгляд, и я с трудом это выдерживаю. Если бы мне кто-нибудь дал сейчас зеленую таблетку, я бы ее раскусила, почувствовала горечь, но потом - успокоение. Я вспоминаю тот день в пищевом зале школы, когда Ксандер сказал мне, что Каю можно верить. Ксандер верил в это. И верил, что может верить мне.
Что теперь он думает о нас обоих?
Ксандер наклоняется ближе. Голубые глаза впиваются в мои, рука ищет мою руку. Я закрываю глаза, чтобы не видеть боль в его взгляде, чтобы не повернуть к его руке ладонь, не сплести свои пальцы с его пальцами, не наклониться, не встретить его губы... Открываю глаза и снова смотрю на Ксандера.
- Мое лицо тоже было на экране, Кассия, - говорит он тихо. - Но ты предпочла увидеть его. - Он быстро, как игрок, сделавший последний ход, поворачивается и исчезает за дверью. Он оставляет меня позади.
"Я не сразу выбрала его! - хочу я сказать ему. - Я и теперь вижу тебя!"
Один за другим уходят те, с кем я могу быть откровенной. Дедушка. Мама. И теперь Ксандер.
"Тебе хватит силы, чтобы обойтись без этого", - сказал дедушка о зеленой таблетке.
Но, дедушка, хватит ли мне силы, чтобы обойтись без тебя? Без Ксандера?
Солнце светит на меня, туда, где я решила стоять. Нет деревьев, нет тени, нет высоты, с которой я могла бы взглянуть на то, что я сделала. Но даже если бы и была, я не могу видеть из-за слез.