Наше время истекло. Из холла доносятся голоса родителей и брата. Дедушка с любовью смотрит на меня и протягивает листок. Вызов, приношение, дар. Через секунду я принимаю его. Мои пальцы сжимают листок, он отпускает его.
Затем дед возвращает медальон, я укладываю внутрь сложенный листок и захлопываю крышку. Дедушка наклоняется ко мне.
- Кассия, - шепчет он, - я даю тебе то, чего ты пока еще понять не можешь. Но, я думаю, придет время, и ты поймешь. Именно ты скорее, чем остальные. И помни: это нормально - искать ответы.
Он держится долго. За час до полуночи, когда глубокая сине-черная ночь глядит в окно, он останавливает взгляд на каждом из нас по очереди и говорит самые лучшие слова, которые когда-либо сопутствовали последней минуте жизни: "Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя".
И каждый из нас отвечает ему теми же словами. И каждый из нас это чувствует. И он улыбается. Откидывается на подушки и закрывает глаза.
Все в нем было гармонично. Он прожил хорошую жизнь и закончил ее так, как было положено, и точно в назначенный час. Когда он умирает, я держу его руку.
ГЛАВА 8
- Ни одного нового фильма, - жалуется Сера, девочка из нашей компании. - Уже два месяца ничего нового.
Опять субботний вечер, и те же разговоры, что и на прошлой неделе.
- И все-таки это лучше, чем два других варианта, - говорит Эми. - Разве нет?
Она смотрит на меня, ожидая, что я скажу. Я киваю. Как всегда, наш выбор ограничен тремя возможностями: игровой центр, кино, музыка. Еще неделя не прошла с тех пор, как умер дедушка, и я чувствую себя странно. Он ушел, и теперь я знаю, что в моем медальоне - запретные слова. Это странно - знать то, чего не знают другие, и иметь то, чего иметь не следует.
- Итак, Кассия подает голос за фильм, - продолжает Эми, беря на себя роль председателя. Она наматывает прядь темных волос на палец и смотрит на Ксандера. - Что скажешь ты?
Я уверена, что Ксандер снова захочет пойти в игровой центр, но этого не хочу я. Наш последний поход туда был для меня не слишком-то удачным: я наступила на таблетки и имела беседу с чиновницей. Ксандер читает мои мысли.
- В этом нет твоей вины, - говорит он. - Не ты их потеряла. И они тебя ни в чем не обвиняют.
- Я знаю. Но все-таки...
Мы не обсуждаем всерьез возможности пойти и послушать музыку. Никто из молодежи не горит желанием сидеть в зале и слушать сто разрешенных песен, спетых где-то в другом месте и даже совсем в другое время. Никогда не слышала, чтобы кого-то распределяли на работу, связанную с музыкой. Может быть, в этом есть смысл. Может быть, песня должна быть спета один раз, записана, а потом ее можно распространять в записи.
- Нет, давайте все-таки пойдем и посмотрим фильм, - говорит Ксандер. - Знаете, тот, о нашем Обществе. Там еще есть виды, снятые с самолета.
- Я его вообще еще не видел, - раздается позади меня голос Кая Макхэма.
Кай. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него. Наши взгляды встречаются в первый раз с того вечера, когда я наступила на таблетки. Я его вообще с тех пор не видела. То есть не видела лично. Но всю неделю его лицо возникало в моем сознании таким, каким оно появилось тогда на экране, удивив меня своей ясностью. А потом вдруг исчезло, и я осталась в полном смятении. Не понимаю почему, думала о нем всю неделю и не могла просто двигаться дальше.
Может быть, на меня так повлияли последние слова дедушки. О том, что сомневаться - это нормально. Правда, я думаю, он не имел в виду Кая. Мне кажется, он имел в виду нечто большее. Поэзию, например.
- Тогда решено, - говорит Сара. - Пойдем и посмотрим его все вместе.
- Как ты мог пропустить такой фильм? - задает законный вопрос Пайпер, потому что мы смотрим все новые фильмы. Этот шел уже несколько месяцев, и у Кая была масса возможностей посмотреть его. - Разве ты не пошел тогда на него вместе с нами?
- Нет, - отвечает Кай. - Наверно, я тогда допоздна работал.
Он говорит тихо и спокойно, но в его голосе сейчас, да и всегда звучит какая-то более глубокая и значительная нота. И тембр его голоса отличается от большинства голосов, которые я слышу. Потом об этом голосе забываешь до тех пор, пока не услышишь его снова. О да. В этом голосе музыка.
Все замолкают, как это бывает всегда, когда Кай упоминает о своей работе. Мы просто не знаем, что ему сказать, когда он говорит о ней. Я знаю, что он, вероятно, не был удивлен, когда его послали на работу в центр распределения питания. Он всегда знал о своем статусе "Отклонение от нормы". Он хранит свои секреты гораздо дольше, чем я свои.
Но Общество желает, чтобы он хранил свою тайну. Не знаю, что бы они сделали, если бы узнали о моей.
Кай снова переводит взгляд с Пайпер на меня, и я вдруг понимаю, что ошибалась относительно цвета его глаз. Я думала, они карие, а теперь вижу, что темно-синие, похожие цветом на его одежду. Синий - самый распространенный цвет глаз в нашей Провинции Ориа, но его глаза чем-то отличаются от других, и я еще не знаю, чем именно. Более глубокие? Я думаю: что он видит, когда вот так смотрит на меня? Если он кажется мне таким глубоким, не кажусь ли я ему поверхностной, пустой и понятной?
"Хотелось бы мне иметь микрокарту Кая, - думаю я. - Может быть, вместо микрокарты Ксандера, о котором я и так все знаю, попросить другую?" Эта мысль вызывает у меня улыбку.
Кай все еще смотрит на меня. Может быть, он хочет спросить, о чем я думаю? Но он, конечно, не спрашивает. Задавать вопросы - не его метод. Он человек из Отдаленных провинций со статусом "Отклонение от нормы", и все же ему удалось прижиться среди нас. Его метод - наблюдать.
И я перенимаю его тактику. Не задаю вопросов и храню свои тайны.
Мы занимаем места в кинозале. С краю садится Пайпер, рядом с ней Сара, потом Эми, Ксандер, я и последним - Кай. Большой экран развернут, но свет еще не совсем погас, и у нас есть несколько минут, чтобы поговорить.
- Ты в порядке? - шепчет мне на ухо Ксандер. - Это не из-за таблеток ведь, правда? Это из-за твоего дедушки?
Как хорошо он меня знает.
- Да, - признаюсь я.
Он берет мою руку и сжимает ее. Удивительно, что наши детские жесты, которые исчезли по мере того, как мы взрослели, хотя оставались друзьями, теперь возвращаются. Пожатие его руки означает дружбу, привычную в течение долгих лет, но и что-то большее. Оно означает то, что мы - пара.
Ксандер ждет, не скажу ли я что-нибудь еще, но я молчу. "Я не могу сказать Ксандеру о Кае, - думаю я, - потому что Кай сидит рядом со мной с другой стороны. И не могу сказать о листке бумаги в моем медальоне, потому что здесь слишком много народа". Таковы причины, по которым я не доверяю Ксандеру мои тайны, как я это делала всегда.
Но эти причины не так убедительны, как мне бы хотелось.
Эми что-то говорит Ксандеру, и он поворачивается к ней, чтобы ответить. На момент я задумываюсь, глядя прямо перед собой: как странно, что у меня появились секреты от Ксандера именно тогда, когда мы стали парой.
- В первый раз за много недель я провожу субботний вечер со всеми вами, - говорит Кай. Я бросаю на него взгляд, как раз когда свет начинает меркнуть, смягчая его черты и странным образом сокращая расстояние между нами. В его следующих словах - следы печали, только следы, но все-таки это больше, чем я когда-либо от него слышала. - Все часы досуга мне приходится работать. Рад, что вы все, по-видимому, этого не замечаете.
- Не расстраивайся, - утешаю я его. - Ведь мы - твои друзья.
Но, произнеся эти слова, я начинаю сомневаться в их правдивости. Ведь я не знаю его так же хорошо, как других.
- Друзья. - Кай произносит это слово мягко. Может быть, думает о друзьях, которые были у него в Отдаленных провинциях?
Зал погружается в темноту. Но я, и не глядя, знаю, что Кай отвернулся от меня. И что Ксандер смотрит на меня. А я смотрю в темноту, прямо перед собой.
Мне всегда нравились эти несколько секунд перед началом фильма, когда совсем темно и я в ожидании. Мне немного страшно: вдруг экран осветится, и я окажусь в зале совсем одна. Или свет не зажжется вовсе, и темнота будет длиться. Я чувствую неопределенность, и не знаю почему, но она мне нравится.
Но конечно экран освещается, фильм начинается, и я не одна. С одной стороны от меня сидит Ксандер, с другой - Кай, и на экране фильм о том, как возникало наше Общество.
Съемки великолепны. Рев мотора низко над синим океаном, зелеными берегами, над горами и золотыми полями сельскохозяйственных угодий, над белым куполом нашего любимого Сити-Холла (при его появлении зрители аплодируют). Над чередующимися золотыми и синими просторами - к другому Сити, третьему, четвертому...
При виде каждой Провинции Общества зрители аплодируют своему Сити, даже если они видели этот фильм раньше. Когда видишь панораму Общества, показанную так, как здесь, трудно не испытать гордости. В этом, собственно, и смысл шоу.
Кай глубоко вздыхает, я смотрю на него. То, что я вижу, поражает меня. Его глаза расширены, он забыл надеть на лицо маску покоя и довольства. Оно выражает изумление, будто ему кажется, что он летит. Он даже не замечает, что я за ним наблюдаю.
После этого прекрасного полета начинается основная часть фильма. Мы узнаем о жизни людей до основания Общества, до того, как все стало работать в соответствии со статистикой и научным предвидением. Лицо Кая снова становится безмятежным. Я слежу за тем, как на нем отражаются перипетии сюжета, но оно остается спокойным.
Когда начинается рассказ о введении системы подбора пар и Обручения, Ксандер поворачивается и смотрит на меня. В бледном свете от экрана я вижу, что он улыбается мне, и отвечаю улыбкой. Рука Ксандера ложится на мою, и я забываю о Кае.
До конца фильма.
В конце нам снова показывают, как люди жили до основания Общества. И что будет с нами, если Общество перестанет существовать, Я не знаю, что они имеют в виду, но это почти смешно. Угрюмые люди бредут мимо бесплодных равнин, по опасным, полупустым улицам к своим жалким хижинам. Потом будто ниоткуда в небе появляется зловещий черный самолет, и все с пронзительным криком бросаются прочь. Но вот звучит гимн Общества, высокие голоса сливаются с торжественными басовыми нотами, символизируя любовь к родной земле.
Сцена кажется утрированной и нелепой, особенно в сравнении с достойной и спокойной смертью дедушки, которую я наблюдала в прошлое воскресенье. Смерть не должна быть такой, как в этом фильме. Один из актеров драматично падает на землю. Неестественно яркие красные пятна выступают на его одежде. Слышу рядом со мной сдавленный смех Ксандера. Он чувствует то же, что и я. Спохватываюсь, что совсем забыла о Кае, и оборачиваюсь к нему, чтобы посмеяться вместе.
Кай плачет. Беззвучно.
Слеза стекает по его щеке, и он смахивает ее так быстро, что я почти сомневаюсь, видела ли я эту слезу. Но я ее видела. Видела. И следом так же быстро стекает вторая. Слезы застилают ему глаза. Как же он смотрит? Но он не сводит глаз с экрана.
Я не привыкла видеть чужое горе. Я отворачиваюсь.
Когда фильм заканчивается повторением первых кадров, снятых с воздуха, Кай глубоко вздыхает. Я почти чувствую, как ему больно, но стараюсь не смотреть на него, пока в зале не загорается свет. Кай снова спокоен и собран. Это прежний Кай, которого я знаю. Или думала, что знаю. Никто ничего не заметил. Кай не знает, что я видела его слезы.
Я молчу. Не задаю вопросов. Сижу, отвернувшись. Я такая. Веду себя, как мне свойственно. Но дедушка верил, что я могу быть другой. Как боковое зрение, как вспышка синего огня рядом со мной, в голову приходит мысль. Кай. Он наблюдает за мной? Ждет ответного взгляда?
Медлю, прежде чем повернуться. Но когда поворачиваюсь, он больше не смотрит на меня, если вообще когда-нибудь смотрел.
ГЛАВА 9
Двумя днями позже я стою в группе школьников перед главным зданием Древесного питомника. Утренний туман поднимается вокруг нас. Будто ниоткуда возникают очертания людей и деревьев.
- Ты когда-нибудь занималась этим раньше? - спрашивает меня девочка рядом со мной. Я ее совсем не знаю; должно быть, она из другого городка и из другой средней школы.
- Нет, никогда, - отвечаю я, пораженная тем, что одна из фигур явилась из тумана в образе Кая Макхэма. Его облик излучает спокойствие и силу. И осторожность. Увидев меня, он машет мне рукой. Значит, он тоже записался на восхождения в качестве активного отдыха во время летних каникул. После небольшой паузы, во время которой я, улыбаясь, машу рукой Каю, поясняю:
- Я гуляла, но никогда не поднималась на холмы.
- Никто этим раньше не занимался, - подтверждает Лон, немного надоедливый мальчик из нашей школы. - Нам этого много лет не предлагали.
- Мой дед умел подниматься в горы, - говорю я.
Лон не унимается:
- Умел? - переспрашивает он. - В прошедшем времени? Он что, умер?
Прежде чем я успеваю ответить, появляется офицер Зеленой армии и, откашлявшись, встает перед нами. Он немолод, с коротко стриженными седыми волосами и оливковой кожей. Этим он немного напоминает мне дедушку.
- Здравствуйте, - говорит офицер голосом, таким же жестким и колючим, как его волосы. В отличие от дедушкиного, его голос звучит неприветливо. Пора мне перестать искать всюду дедушку. Он не может материализоваться из окружающих меня деревьев, как бы мне этого ни хотелось. - Я ваш инструктор. Вы должны обращаться ко мне "сэр".
Лон не может сдержаться:
- Мы пойдем на Большой холм? Инструктор останавливает его взглядом, и тот сникает.
- Никто, - продолжает офицер, - не разговаривает без моего разрешения. Это понятно?
Мы киваем.
- Не будем больше терять времени. В путь!
Он указывает на один из поднимающихся за его спиной, густо поросших лесом холмов питомника. Это не Большой холм, он не так высок, но это одно из предгорий, которые, как правило, разрешено посещать только служащим питомника. Моя мама говорит, что эти малые холмы удобны для тренировки восхождений: на лесистых склонах много быстро растущего густого подлеска.
- Поднимайтесь на вершину этого холма, - говорит инструктор, поворачиваясь на каблуках. - Я буду вас там ждать.
Он это серьезно? Без предварительной тренировки?
Офицер исчезает в густом подлеске.
Ясно, что он не шутит. Чувствую, как легкая улыбка появляется в углах моих губ, и встряхиваю головой, чтобы стереть ее. Я первая, кто двинулся за инструктором в чащу деревьев. Они покрыты по-летнему густой зеленью, и, когда я прокладываю свой путь между ними, они пахнут, как дедушка. А вдруг он там, между деревьями? И я думаю: "Если я однажды посмею развернуть тот листок, то сделаю это здесь".
Слышу, как другие участники восхождения пробираются между деревьями вокруг меня и позади. Лес, даже такой, как этот, отчасти культивированный - место шумное, особенно когда все мы продираемся сквозь него. Кусты потрескивают, ветки хрустят под ногами, и кто-то бормочет рядом. Наверно, это Лон. Ускоряю шаг. С некоторыми кустами приходится воевать, но, кажется, у меня это начинает получаться.
Мой привыкший к сортировке ум хочет научиться различать птичьи голоса вокруг и знать названия растений и цветов, которые я вижу. Мама знает большинство из них, а у меня никогда не будет таких специальных знаний - только если работа в питомнике тоже станет моей профессией.
Подъем становится все труднее и круче, но идти можно. Этот малый холм относится к питомнику, поэтому нельзя сказать, что он совсем дикий. Мои ботинки покрыты грязью; к подметкам прилипли опавшие листья и сосновые иглы. На минуту останавливаюсь, ищу место, чтобы соскрести с подметок грязь и двигаться быстрее. Но здесь, в питомнике, упавшие деревья и сломанные ветки тут же убирают. Пришлось чистить подошвы, одну за другой, прислонившись к дереву.
Двигаюсь дальше. Ногам стало легче, и я прибавляю шаг. Вижу гладкий круглый камешек, похожий на яйцо. Совсем как тот, который Брэм подарил дедушке. Оставляю его лежать в траве и иду еще быстрее, раздвигая ветки и не обращая внимания на царапины на руках. Даже когда упругая сосновая ветка, отскочив назад, больно бьет по лицу колючими иголками, я не останавливаюсь.
Похоже, я первая доберусь до вершины, и меня это радует. И вот впереди просвет; вместо древесной чащи я вижу небо и солнце. Я почти у цели. "Дедушка, посмотри на меня", - кричу я беззвучно, но он меня не слышит...
"Посмотри на меня".
Внезапно сворачиваю и скрываюсь в кустах. С трудом продираюсь через них, пока не падаю на кучу опавших листьев, где надеюсь укрыться от чужих глаз. Темно-коричневое платье будет отличным камуфляжем.
Дрожащими руками достаю листок. Не об этом ли я мечтала сегодня утром, когда прятала медальон глубже в карман платья? Могла ли знать, что этот момент настанет здесь, между деревьями?
Вряд ли можно найти лучшее место, чтобы прочитать то, что там написано. Дома меня может кто-то увидеть. В поезде, в школе, на работе - тоже. И даже в этом лесу, густо заросшем разнообразной растительностью, когда наполненный утренним туманом влажный воздух касается моей кожи, мне не совсем спокойно. Жужжат насекомые, поют птицы. Моя рука сметает с бумажки листик, и капля росы падает на нее с таким звуком, как падает на землю спелое яблоко.
Что дедушка оставил мне?
Тяжесть этой тайны на моей ладони, и я ее открываю.
Я была права: слова написаны давно. И хотя я не узнаю шрифта, я узнаю формат.
Дедушка оставил мне стихи.
Ну, конечно. Моя прабабушка. Сто стихотворений. Мне не надо заглядывать в школьный порт, чтобы понять: это стихотворение - не одно из них. Она сильно рисковала, спрятав этот листок, а дедушка и бабушка рисковали, сохраняя его. Какое стихотворение стоит того, чтобы из-за него потерять все?
Уже первая строка привлекает мое внимание. Глаза наполняются слезами. Не знаю почему, но она потрясает меня так, как ничто раньше не потрясало.
Покорно в ночь навек не уходи.
Продолжаю читать и, хотя не все слова ясны для меня, понимаю, что оно должно было значить для дедушки.
Покорно в ночь навек не уходи,
Борись, борись, чтоб день не угасал,
Чтоб молниям не дать остыть в груди.
Но, по мере того как я читаю, я начинаю понимать, что оно значит для меня.
Уставшего от жизни не буди.
Пусть он мудрец - иссяк его запал.
Но ты покорно в ночь не уходи.
В моей груди пока нет молний. Не высекают молний и мои слова. Дедушка сказал мне об этом перед смертью, прочитав мое письмо, написанное чужими словами. Ничто из того, что я до сих пор написала или сделала, не изменило ничего в этом мире. Но сейчас я понимаю смысл слов "бороться" и "уходить покорно".