Оказывается, он готовит запасы звездной энергии для перехода Аурелии на четвертый уровень, но сейчас спросит у нее насчет бассейна. Жду на проводе, наслаждаясь электронной музыкой из его любимой игры «Нинтендо». «Мы будем готовы через полчаса, — слышу я секунду спустя. — И она не взяла купальник».
Я кладу трубку, улыбаясь. Всю дорогу до бульвара Курсель мне кажется, что жизнь вернулась на круги своя. В дорогом магазине, где я ищу купальник «Спидо» для девочек, продавщица рассказывает мне о своих двойняшках, объясняет, что сейчас модно среди семи-девятилетних, чтобы развести меня на самую дорогую модель. Видно, я похож на воскресного папу: подавая мне пакет, она говорит одобрительно: «Мама умрет от зависти».
Дети ждут на тротуаре, согнув руки в локтях, задрав рукава, глядя на часы. Сразу прыгают на заднее сиденье моего «армстронга-сиддли».
— В бассейн, Макс, — бросает мне Констан басом.
Аурелия прыскает. Видно, фразочка из какого-нибудь сериала. Пока едем по окружной, он ей зачитывает отрывки из «Трансгенной планеты». Она тихонько повизгивает от страха, извивается и картинно впивается зубами в кулак, когда Констан засыпает ее научными подробностями. На первой круговой развязке у Бобиньи они начинают обсуждать антибиотики.
— Тот, что с клубничным вкусом, называется «аль-фатил».
— Я его больше люблю, чем банановый.
— Нет, банановый — это «пироптол-пятьсот». Я им лечила насморк, но пятьсот мне уже мало, надо тысячу.
— Я вообще самый сильный пил, «мандрокс». Его обычно до десяти лет не выписывают.
— Как же тебе выписали? — с завистью спрашивает она.
— Врач сказал, от австралийского гриппа больше ничто не поможет, — скромно отвечает он.
— А вкус какой?
— Никакой. Он вообще не для девчонок.
Я паркуюсь на стоянке у центра водного спорта имени Мориса Тореза. Тут самый красивый бассейн в парижском пригороде, а детям не мешает порой выбираться из Плен-Монсо — хоть какое-то разнообразие. Раздевалки и душевые на удивление чистенькие, тренеры похожи на чернокожих и арабских сторожей на боевом посту, а детвора шныряет между трех бассейнов, крутыми горками и фонтанами гейзеров. Народу сегодня много, я провожу время за тем, что пытаюсь перекричать тренеров, орущих в мегафоны: «Констан и Аурелия, не заходите за флажки! Констан и Аурелия, освободите, наконец, лесенку!» Я выкрикивал их имена, типичные для правого берега Сены, испытывая истинное наслаждение, ведь вокруг были одни Самиры, Самбы и Мулуды. Приятно чувствовать себя гостем, залетной птичкой, чужестранцем среди этих провинциалов, которые и не догадываются, что я ничем от них не отличаюсь.
Я проплыл несколько дистанций кролем и сел на скамью. Констан пристроился рядом, подняв на лоб очки, как у сварщика, и вынул затычки из ушей. Мы смотрим, как Аурелия старательно болтает ногами, цепляясь за пенопластовую дощечку.
— Отец собирается жениться на ее матери, — вдруг выпаливает он, насупившись.
Я изображаю радостное изумление:
— Ну, для вас это прекрасно…
— Да это просто кошмар! Мы ото всех скрываем, что она моя любовница. Я даже не позвал ее на день рождения, чтобы никто ничего не узнавал.
— Не узнал. А почему? Думаешь, другие ревновать будут?
— Это не их дело! Я притворяюсь, будто у меня другая любовница, Элеонора, будто она красивее Аурелии, так что…
— Знаешь, не стоит называть ее любовницей. Лучше говори «невеста».
— Ты что, больной? Я не собираюсь на ней жениться.
Он совсем замерз, даже зубами стучит. Я растираю его полотенцем, а попутно объясняю, что брак родителей будет для них отличной ширмой.
Я растираю его полотенцем, а попутно объясняю, что брак родителей будет для них отличной ширмой. Они официально станут братом и сестрой, и в школе никто не сможет смеяться над ними, если они все время будут вместе. Его лицо проясняется.
Когда Аурелия вылезает из воды, кашляя и объявляя, что наглоталась стрептококков, Констан идет к ней походкой Терминатора и за руку уводит прополоскать рот. Они идут мимо лягушатника, шепчутся, оглядываясь на меня и качая головой. До чего просто рассуждать вслух. Я легко нахожу нужные слова для других, но вот пасую перед листом бумаги… К несчастью, оборвав даже те немногочисленные связи с этим миром, что у меня еще сохранились, я все равно не смогу преодолеть барьеры, встающие на моем пути.
Этьен уже дома, когда я привожу детей. Он навел марафет: тщательно выбрит, в льняном костюме, причесан, конский хвост аккуратно перехвачен резинкой. Ему явно не до меня.
— Мари-Паскаль зайдет на чашечку чаю, — прямо у порога шепнул он мне. — Мы наконец решили с ними поговорить. И вместе объявить им о нашем решении.
Я желаю ему удачи. Он спрашивает, удалось ли мне подготовить почву, как он меня просил, хочет знать, не слишком ли разволновался Констан. Уже не скрывая раздражения, я советую ему подумать лучше о своей личной жизни и не обращаться с мальчиком, как с кандидатом в психушку: если его отец будет счастлив, вряд ли он огорчится, и не стоит пытаться заменить ему маму новой, особенно, если эта новая будет целыми днями приставать к нему, чтобы завоевать его любовь.
— Она гляциолог, — обнадежил меня Этьен. — Тоже очень занята. Кстати, она изучала буровые скважины на Северном полюсе и обнаружила, что парниковый эффект существовал уже в эпоху неолита.
— Превосходно, — заключил я, протягивая ему руку.
Он пожал ее и признался, что они заметили друг друга на первом же родительском собрании. В прошлом году они вместе ездили на фестиваль «Наука без границ», но между ними ничего не могло быть, пока он был женат… Звонок в домофон.
— Это она, — говорит он, выталкивая меня на лестничную клетку. — Я потом вам все расскажу.
Спускаюсь по лестнице, чтобы избежать встречи с гляциологом. Нет, я был очень любезен. Обещал прийти на свадьбу. Сказал, что поцелую Доминик. Видеть, что мой товарищ по несчастью, с которым мы вместе сели на мель, вновь на плаву, для меня невыносимо. Я оборвал якорную цепь, потерял курс и тихо дрейфую себе, никого не тревожа: но все сходится к тому, что я тоже могу выйти в открытое море. Мне уже дали другой маршрут и наполнили трюмы.
Поскольку мне свойственно в любой случайности видеть знак свыше, я вдруг понимаю, как раз тогда, когда уже поставил на всем крест, что мне действительно хотелось пуститься в новое плаванье.
~~~
Я не чувствовал себя несчастным, мне просто было грустно. Такая унылая тоска совсем не в моем характере, обычно меня бросает из крайности в крайность, то я впадаю в восторг, то трясусь от злобы. А тут вдруг полное безделье и беспросветная тоска, и так до самой ночи, а дальше точно такой же новый день, такой же серый и бессмысленный. Разве что кот регулярно требовал от меня внимания, а так мне ничего не хотелось, я перестал читать и только раз в неделю высылал по факсу статью, сочиненную из обрывков рецензий моих коллег, случайно услышанных по радио. От этого мои рецензии в общем ничего не потеряли. В конечном счете роман — не более чем сырье, которое неплохо заменяют полуфабрикаты. В мире, где спрос рождается рекламой, главную роль играют посредники, и я не видел ни малейшего повода для угрызений совести, занимаясь плагиатом. Я паразитировал на своих собратьях так же, как ранее подпитывал их, только и всего.
Я не отвечал Карин из Брюгге. Ворошить свое прошлое ради незнакомого человека — все равно что заглянуть в свое будущее, а это выше моих сил.