Кмициц отпустил
ее наконец и хлопнул себя по кунтушу.
- Ей-же-ей, чудо как хороша! На сто служб дам за упокой души моего благодетеля, что мне тебя отписал. Когда свадьба?
- Не скоро, я еще не твоя, - ответила Оленька.
- Но будешь моей, хоть бы мне дом пришлось поджечь! Боже мой! Я думал, живописец польстил тебе, а вижу, он далеко метил, да промашку дал.
Сто плетей такому мастеру, печи ему малевать, а не такую красу писать, что гляжу вот - и не нагляжусь. Милое дело - получить такое наследство,
разрази меня гром!
- Верно мне покойный дедушка говорил, что ты, пан, горячая голова.
- Мы, смоленские, все такие, не то что ваши жмудины. Раз, два - и быть по-нашему, а нет, так смерть!
Оленька улыбнулась и сказала уже совсем твердым голосом, поднимая на кавалера взор:
- Э, да у вас, верно, татары живут?
- Все едино, ты, панна, моя и по родительской воле, и по сердцу.
- Вот по сердцу ли, я того еще не знаю.
- Коли нет, я ножом себя пырну!
- Ты, пан, все с шуточками!.. Что же это, однако, мы в людской стоим! Прошу в покои. После дальней дороги и поужинать не мешает - прошу!
Тут Оленька обратилась к панне Кульвец:
- Вы, тетушка, с нами?
Молодой хорунжий бросил быстрый взгляд.
- Тетушка? - спросил он. - Чья тетушка?
- Моя, панна Кульвец.
- Стало быть, и моя! - подхватил он и стал целовать панне Кульвец руки. - Боже ты мой, да ведь у меня в хоругви есть товарищ по прозванию
Кульвец-Гиппоцентаврус. Скажи, пожалуйста, не родня ли он тебе, тетушка?
- Сродни! - приседая, ответила старая дева.
- Хороший парень, но ветрогон, как и я! - прибавил Кмициц.
Тем временем появился слуга с огнем, и все прошли сперва в сени, где пан Анджей снял шубу, а потом на другую половину, в покои для гостей.
После их ухода пряхи тотчас сбились тесной кучкой и все разом заговорили о приезжем, слова не давая сказать друг дружке. Статный молодец
очень им понравился, и девушки наперебой расхваливали его.
- Так весь и сияет! - говорила одна. - Как взошел, думала, королевич.
- А глаза-то как у рыси, так и сверлят, - подхватила другая. - Попробуй такому слово поперек скажи!
- И думать не смей! - поддержала третья.
- Панну, как веретено, завертел! Видно, очень она ему по сердцу пришлась, да и кому бы не пришлась она по сердцу?
- Ну, он тоже не хуже ее! Случись тебе такой, небось и в Оршу пошла бы за ним, хоть она на краю света.
- Счастливица панночка.
- Богатым на свете всегда лучше живется. Эх, не рыцарь - загляденье.
- Девушки из Пацунелей говорили, будто ротмистр, что живет у них, у старого Пакоша, тоже красавец.
- Не видала я его, но куда ему до пана Кмицица! Такого, верно, на всем свете не сыщешь.
- Padlas! - крикнул внезапно жмудин, у которого снова разладились жернова.
- Эй, косматый, шел бы ты отсюда со своею бранью! Помолчи, а то ничего не слышно! Да, да! Лучше пана Кмицица на всем свете не сыщешь!
Пожалуй, и в Кейданах нету такого!
- Смотри, еще во сне приснится!
- Да хоть бы приснился.
..
Такой разговор шел у шляхтянок в людской. Тем временем в столовом покое поспешно накрывали на стол, а в зале панна Александра осталась одна
с Кмицицем, потому что тетушка ушла готовить ужин.
Пан Анджей глаз не сводил с Оленьки, и они все больше у него разгорались.
- Есть люди, которым богатство всего дороже, - сказал он наконец, - другие на войне за добычей охотятся, иные лошадей любят, а я, моя
панна, тебя вот не променял бы ни на какие сокровища. Ей-ей, чем больше гляжу на тебя, тем больше охота берет жениться, право же, хоть завтра
под венец! Брови-то, верно, жженой пробкой чернишь?
- Слыхала я, есть такие ветреницы, только я не из их числа.
- А глазки-то лазоревые! Слов у меня от смущения не хватает.
- Не очень-то ты смутился, пан, коли так ко мне приступаешь, даже мне удивительно.
- Это тоже наш смоленский обычай: на бабу и в огонь смело идти. Ты, моя королева, к этому привыкай, так всегда будет.
- Ты, пан Анджей, от этого отвыкай, так не должно быть.
- Может, я тебя и послушаюсь, чтоб мне головы не сносить! Хочешь - верь, моя панна, хочешь - не верь, а я бы тебе под ноженьки небо
подостлал! Я для тебя, моя королева, и другим обычаям готов научиться. Знаю ведь, простой солдат я, больше в ратном стане доводилось бывать,
нежели в панских покоях.
- Одно другому не мешает, мой дедушка тоже был солдатом, а за добрые намерения спасибо тебе! - ответила Оленька и так сладко поглядела на
пана Анджея, что сердце у него растаяло тотчас, как воск.
- Ты, моя панна, на веревочке будешь меня водить!
- Что-то непохож ты на тех, кого на веревочке водят! Хуже нет, чем с такими строптивцами.
Кмициц в улыбке открыл белые, точно волчьи, зубы.
- Как! - воскликнул он. - Неужто мало розог обломали в школе об мою спину святые отцы, чтобы выбить из меня эту строптивость и вбить в
голову всякие честные правила?
- А какие же вбили лучше всего?
- Коли любишь, падай в ноги - вот так!
При этих словах пан Кмициц уже был на коленях, а панна Александра, пряча ноги под стулец, кричала:
- Ради бога! Этого тебе в школе в голову не вбивали! Ах, оставь, оставь, не то я рассержусь... да и тетка сейчас войдет!
Не вставая с колен, он поднял голову и заглядывал ей в глаза.
- Да пусть целая хоругвь теток придет, я не откажусь, что охота мне любить тебя!
- Вставай же, пан Анджей!
- Встаю.
- Садись, пан Анджей!
- Сижу!
- Злодей ты, Иудушка!
- Вот и неправда, я когда целую, так от всей души! Хочешь, докажу?
- И думать не смей!
Однако панна Александра смеялась, а он весь сиял от радости и молодости. Ноздри у него раздувались, как у молодого жеребца благородных
кровей.
- Ай-ай! - говорил он. - Что за глазки, что за личико! Спасите, святые угодники, а то не усижу!
- Нечего угодников звать. Четыре года сидел, покуда сюда собрался, так сиди и теперь!
- Ба! Да я ведь знал только портрет. Я этого живописца велю в смоле вымазать да в перьях вывалять и в Упите кнутом прогнать по рынку.