) По установившемуся обычаю, все решения в польском сейме требовали единогласия. Доведенный до своего логического
завершения, этот принцип (либерум вето - свободное запрещение) давал право одному депутату (послу) своим несогласием сорвать всю работу сейма.
Впервые такой срыв сейма одним послом имел место в 1652 году; виновником срыва сейма был посол от Упитского повета Владислав Сицинский,
действовавший по наущению Януша Радзивилла.>)
Воевода повел глазами в сторону этого голоса и сказал:
- Не сеймик тут у нас, и ни к чему здесь veto. А кому хочется покричать, пусть идет на шведские пушки, которые наведены на нас и за час
могут сровнять с землею весь наш стан. - Он умолк на минуту. - Кто сказал: veto? - спросил он.
Никто не отозвался.
Воевода снова заговорил еще внушительней:
- Все вольности шляхты и духовенства будут сохранены, подати не будут увеличены и взиматься будут так же, как и раньше. Никто не понесет
обид и не будет ограблен; войска его королевского величества не имеют права становиться на постой в шляхетских владениях или взимать другие
поборы, кроме тех, которые взыскивались на польские регулярные хоругви...
Он умолк и жадно внимал ропоту шляхты, словно хотел постичь его значенье, затем махнул рукой.
- Кроме того, генерал Виттенберг от имени его королевского величества слово мне дал и обещание, что, если вся страна последует нашему
спасительному примеру, шведские войска вскоре двинутся на Литву и Украину и кончат войну лишь тогда, когда все земли и все замки будут
возвращены Речи Посполитой.
- Vivat Carolus Gustavus rex! - закричали сотни голосов.
- Vivat Carolus Gustavus rex! - загремело во всем стане.
На глазах всей шляхты воевода познанский повернулся тогда к Радзеёвскому и сердечно его обнял, затем обнял и Вирца; после этого все
вельможи стали обниматься. Их примеру последовала шляхта, и радость стала всеобщей. “Виват” кричали так, что эхо разносилось по всей округе. Но
воевода познанский попросил у милостивой братии еще минуту молчания и сказал с сердечностью в голосе:
- Братья шляхтичи! Генерал Виттенберг просит нас сегодня в свой стан на пир, дабы мы за чарами заключили братский союз с храбрым народом.
- Vivat Виттенберг! Vivat, vivat, vivat!
- А затем, - прибавил воевода, - мы разъедемся по домам и с божьей помощью начнем жатву с мыслью о том, что в нынешний день мы спасли
отчизну.
- Грядущие века воздадут нам справедливость! - сказал Радзеёвский.
- Аминь! - закончил воевода познанский.
Но тут он заметил, что множество глаз устремились куда-то поверх его головы.
Он повернулся и увидел своего шута, который, встав на цыпочки и держась рукою за дверной косяк, писал углем на стене дома, над самой
дверью:
“Mane - Tekel - Fares” <Сочтено - взвешено - измерено (халдейск.).>
Небо покрылось тучами, надвигалась гроза.
ГЛАВА XI
В деревне Бужец, лежащей в Луковской земле, на границе воеводства Подляшского, и принадлежавшей в ту пору Скшетуским, в саду, который
раскинулся между домом и прудом, сидел на скамье старик; в ногах у него играли два мальчика: один пяти, другой четырех лет, черные и загорелые,
как цыганята, румяные и здоровые.
Старик с виду тоже был еще крепок, как тур. Годы не согнули его широких плеч; глаза, верней, один глаз, так
как на другом у него было бельмо, светился благодушием; борода побелела, но с виду старик был бравый, с румяным, кипящим здоровьем лицом,
украшенным на лбу широким шрамом, сквозь который проглядывала черепная кость.
Оба мальчика, ухватившись за ушки его сапог, тянули их в разные стороны, а он глядел на пруд, озаренный солнечными лучами, в котором то и
дело всплескивали рыбы, возмущая зеркальную гладь.
- Рыбы играют, - ворчал он про себя. - Небось еще получше заиграете, как воду спустят или стряпуха возьмется чистить вас ножом.
Тут он обратился к мальчикам:
- Отвяжитесь вы, сорванцы, и смотрите мне, оторвет который ушко, так я ему все уши оборву. Экие осы! Ступайте вон кувыркаться на траве и
оставьте меня в покое! Ну, тебе, Лонгинек, я не удивляюсь, ты еще мал, но Яремка должен уже быть поумней. Вот возьму да и брошу надоеду в пруд!
Но мальчики, видно, совсем завладели стариком, потому что ни один из них не испугался его угрозы; напротив, старший, Яремка, начал еще
сильнее тянуть голенище за ушко, затопал ногами и закричал:
- Ну, дедушка, давай поиграем, ты будешь Богун и украдешь Лонгинка!
- Отвяжись ты, жук, говорю тебе, сопливец, карапуз ты этакий!
- Ну, дедушка, ты будешь Богун!
- Я тебе задам Богуна, вот погоди, позову мать!
Яремка поглядел на дверь, которая вела из дома в сад, но, увидев, что она затворена и матери нигде нет, повторил в третий раз, подняв
мордашку:
- Ну, дедушка, ты будешь Богун!
- Замучают меня эти карапузы, право! Ладно, я буду Богун, но только в последний раз. Наказание господне! Только, чур, больше не надоедать!
С этими словами старик, кряхтя, поднялся со скамьи, схватил вдруг маленького Лонгинка и с диким криком понесся по направлению к пруду.
Однако у Лонгинка был храбрый защитник в лице Яремки, который в таких случаях назывался не Яремкой, а паном Михалом Володыёвским,
драгунским ротмистром.
Вооруженный липовым прутом, заменявшим в случае надобности саблю, пан Михал пустился опрометью за тучным Богуном, тотчас догнал его и стал
безо всякой пощады хлестать по ногам.
Лонгинек, игравший роль мамы, визжал, Богун визжал, Яремка-Володыёвский визжал; но отвага в конце концов победила, и Богун, выпустив из рук
свою жертву, бросился бегом снова под липу и, добежав до скамьи, повалился на нее, еле дыша.
- Ах, разбойники!.. - повторял он только. - Просто чудо будет, коли я не задохнусь!..
Однако его мученья на этом не кончились: через минуту явился Яремка, раскрасневшийся, с растрепанной гривой, похожий на маленького
задорного ястребка, и, раздувая ноздри, стал еще больше приставать к старику:
- Ну, дедушка, ты будешь Богун!
После долгих упрашиваний оба мальчика торжественно поклялись, что теперь это уж наверняка в последний раз, и история повторилась сначала с
теми же подробностями. Потом старик уселся с обоими мальчиками на скамью, и тут Яремка опять к нему привязался:
- Дедушка, скажи, кто был самый храбрый?
- Ты, ты! - ответил старик.
- Вырасту, стану рыцарем!
- Непременно, хорошая у тебя кровь, солдатская.