- Вырасту, стану рыцарем!
- Непременно, хорошая у тебя кровь, солдатская. Дай-то бог, чтобы ты был похож на отца, был бы ты тогда храбрец и меньше бы надоедал.
Понял?
- Скажи, дедушка, сколько батя убил врагов?
- Я тебе сто раз уже говорил. Скорее листья перечтешь на этой липе, чем всех тех врагов, которых мы с вашим отцом истребили. Будь у меня
столько волос на голове, сколько я один их уложил, луковские цирюльники богатство бы нажили на подбривке одной моей чуприны. Будь я проклят,
если совр...
Тут Заглоба, - а это был он, - спохватился, что не годится при младенцах ни заклинать, ни проклинать, и хотя, за отсутствием других
слушателей, он любил и детям рассказывать о своих старых победах, однако же примолк на этот раз, потому что рыба в пруду стала всплескивать с
удвоенной силой.
- Надо велеть садовнику, - сказал старик, - на ночь верши поставить; много хорошей рыбы сбилось у самого берега.
Но тут отворилась дверь из дома в сад, и на пороге показалась женщина, прекрасная, как полуденное солнце, высокая, сильная, черноволосая, с
темным румянцем на щеках и бархатными глазами. Третий мальчик, трехлетний, черный, как агат, держался за ее подол; прикрыв глаза рукою, она
стала всматриваться в тот угол сада, где росла липа.
Это была Гелена Скшетуская, урожденная княжна Булыга-Курцевич.
Увидев под липой Заглобу с Яремкой и Лонгинком, она сделала несколько шагов ко рву, наполненному водой, и крикнула:
- Эй, хлопцы! Вы там, верно, надоедаете дедушке?
- Вовсе не надоедают! Они очень хорошо себя вели, - ответил Заглоба.
Мальчики подбежали к матери, а она спросила у старика:
- Батюшка, ты чего хочешь сегодня выпить: дубнячка или меду?
- На обед была свинина, вроде бы медку лучше.
- Сейчас пришлю. Только не дремли ты на воздухе, непременно схватишь лихорадку.
- Сегодня тепло и ветра нет. А где же Ян, доченька?
- Пошел на ток.
Гелена Скшетуская называла Заглобу отцом, а он ее доченькой, хотя они вовсе не были родственниками. Ее семья жила в Приднепровье, в бывшем
княжестве Вишневецком, а откуда он был родом, про то знал один только господь бог, потому что сам он рассказывал об этом по-разному. Но когда
она была еще девушкой, Заглоба оказал ей большие услуги и не раз спасал ее от страшных опасностей, поэтому и она, и ее муж почитали его как
отца, да и вся округа очень старика уважала и за острый ум, и за необычайную храбрость, которую он много раз показал в казацких войнах.
Имя его было славно во всей Речи Посполитой, сам король любил его россказни и острые шутки, и вообще о нем больше говорили, чем даже о
самом Скшетуском, хотя Скшетуский в свое время вырвался из осажденного Збаража и пробился сквозь толпы казацких войск.
Через минуту после ухода Гелены казачок принес под липу сулейку и кубок. Пан Заглоба налил, затем закрыл глаза и с превеликим удовольствием
отведал медку.
- Знал господь бог, для чего пчел сотворил! - пробормотал он себе под нос.
И стал медленно попивать медок, глубоко при этом вздыхая и поглядывая и на пруд, и на дубравы, и боры, что тянулись по ту сторону пруда,
далеко, далеко, насколько хватает глаз.
Был второй час пополудни, на небе ни облачка. Липовый цвет бесшумно опадал на землю, а в листве
распевала целая капелла пчел, которые тут же стали садиться на края кубка и собирать сладкую жидкость мохнатыми лапками.
С отдаленных, окутанных мглой тростников над большим прудом поднимались порою стада уток, чирков или диких гусей и летали в прозрачной
лазури, похожие на черные крестики; порою караван журавлей, громко курлыча, тянулся высоко в небе, и так тихо было кругом, и спокойно, и
солнечно, и весело, как бывает в первых числах августа, когда хлеба уже созрели, а солнце словно золотом наливает землю.
Глаза старика то поднимались к небу, следя за стаями птиц, то снова устремлялись вдаль, но все дремотней, потому что меду в сулейке
оставалось все меньше, и веки все тяжелели, а пчелы, как нарочно, на разные голоса напевали свою песенку, и от этого еще больше клонило к
послеобеденному сну.
- Да, да, послал господь бог для жатвы погожие деньки, - пробормотал Заглоба. - И сено вовремя убрали, и с жатвой быстро управимся. Да,
да!..
Тут он закрыл глаза, затем снова открыл их на мгновение, пробормотал: “Замучили меня детишки!” - и уснул крепким сном.
Спал он довольно долго; разбудило его через некоторое время легкое дуновение прохладного ветерка, говор и шаги двух мужчин, торопливо
приближавшихся к липе. Один из них был Ян Скшетуский, знаменитый герой Збаража, который, вернувшись с Украины от гетманов, уже месяц лечился
дома от упорной лихорадки; второго Заглоба не знал, хотя ростом, осанкой и даже чертами лица он живо напоминал Яна.
- Позволь, батюшка, - обратился Ян к Заглобе, - представить тебе моего двоюродного брата, пана Станислава Скшетуского из Скшетушева,
ротмистра калишского.
- Ты, пан Станислав, так похож на Яна, - сказал Заглоба, моргая глазами и стряхивая с ресниц остатки сна, - что, где бы я тебя ни встретил,
сразу бы сказал: “Скшетуский!” Ах, какой же гость в доме!
- Мне очень приятно познакомиться с тобою, милостивый пан, - ответил Станислав, - тем более что имя твое мне хорошо знакомо, - все рыцари
Речи Посполитой с уважением его повторяют и ставят тебя за образец.
- Не хвалясь, могу сказать, что делал все, что мог, пока была сила в костях. Я бы и сейчас не прочь повоевать, ибо consuetudo altera natura
<Привычка - вторая натура (лат.).>. Однако чем это вы оба так огорчены, что Ян даже побледнел.
- Станислав привез страшные вести, - ответил Ян. - Шведы вступили в Великую Польшу и уже всю ее захватили.
Заглоба вскочил со скамьи, точно на добрых четыре десятка был моложе, широко раскрыл глаза и невольно схватился за бок, ища саблю.
- Как так? - воскликнул он. - Как так? Всю захватили?
- Воевода познанский и другие предали ее под Уйстем врагу, - ответил Станислав Скшетуский.
- Ради Христа!.. Что ты говоришь? Они сдались?!
- Не только сдались, но и подписали договор, в котором отреклись от короля и от Речи Посполитой. Отныне там должна быть не Польша, а
Швеция...
- Милосердный боже! Раны господни! Светопреставление! Что я слышу? Мы с Яном еще вчера толковали о том, что нам грозятся шведы, слух
прошел, что они уже идут: но мы были уверены, что все это кончится ничем, разве только наш король и повелитель Ян Казимир, отречется от титула
короля шведского.