Хильман звал его к берегу Стикса, но Петер не пошел - не захотел. По разным причинам. Просто не захотел, и все. Может человек чего-то не хотеть, не вдаваясь в объяснения? Может, согласился Хильман и не настаивал.
Он сказал еще, что Петер подсказал ему замечательную мысль: обойти всех тех, кого он зовет своими друзьями, и посмотреть, как они там. Петер подумал, что долго Хильман не продержится, но иллюзии потеряет; однако отговаривать не стал - бесполезно отговаривать.
Они пожали друг другу руки, Хильман пожелал Петеру дотянуть до конца, а Петер не нашелся, что пожелать в ответ, и Хильман усмехнулся понимающе, ткнул его кулаком в плечо, повернулся и пошел обратно - по направлению к лагерю. Он отошел несколько шагов и исчез. Не то растворился в тумане, не то просто сделался невидим. И Петер, еле переставляя ноги, поплелся к своим.
Он тащился, сгибаясь под тяжестью сегодняшнего дня, и больше всего ему хотелось сейчас упасть и никогда уже больше не подниматься, но встречи, отпущенные ему судьбой на этот путь, еще не все состоялись, и вскоре сверху его окликнул очень знакомый голос, и Петер, наверное, просто ждал подспудно, что этот голос когда-нибудь окликнет его, потому что не удивился, не обрадовался и не испытал вообще никаких эмоций, а просто сказал:
-Я к тебе туда не полезу. Спускайся и поговорим, если хочешь.
Сверху упала веревка, и по веревке ловко, как большая грязно-зеленая обезьяна, спустился Баттен.
-Привет, - сказал Баттен добродушно, но взгляд его был настороженный: а как воспримет бывшее начальство появление блудного техника?
-Решил отлежаться? - хмуро спросил Петер. - Умнее всех хочешь быть?
-Всех-то не получится, - сказал Баттен. - Как, например, умнее генерала можно оказаться? Но в меру сил и способностей…
-Тебе чего нужно? - спросил Петер. - Ты говори, а то я не могу - устал, как не знаю кто.
-Холодает, - сказал Баттен.
-Ладно, - сказал Петер, - придумаю что-нибудь.
-Придумай пару бочек солярки, - сказал Баттен. - Жратвы мне на полгода хватит, а вот если морозы…
-Заскучаешь за полгода-то, - сказал Петер.
-Нет, не заскучаю. - Баттен потупился. - Ко мне друзья заглядывают, то-сё… За полгода тут все кончится, это уж точно. Еще чуть-чуть, и завалится этот мост к энной матери, как его медленно ни строй. Ивенс этот такой строитель, что не дай бог его в скорняки: из снега тулуп сошьет и за соболий продаст - ловкач! Смотрю я на него из своего далека - и прямо сердце ноет: ну почему я так не умею?
-Думаешь, ловкач? - раздумчиво сказал Петер.
-Ловкач, - уверенно сказал Баттен. - Уж я-то чую.
-Зря ты нас бросил, - сказал Петер. - Период пошел сложный, воевать нам приходится на два фронта, а у тебя рука легкая.
-Ты, старик, никогда хорошим нюхом не обладал, - сказал Баттен. - А я всегда чую, когда начинает порчей шкурки подванивать.
-Станут они тебе шкурку портить, - сказал Петер. - На кой ты им - мараться?
-Ты как вчера родился, - сказал Баттен. - Я вообще на тебя изумляюсь, как такие субъекты до половой зрелости доживают? И зачем, главное? Был бы себе ребеночком, умненьким таким - на радость папе с мамой. А то вырос, майором заделался… пардон, прими мои поздравления, я ведь не успел тебя тогда поздравить? Или успел? Впрочем, не помешает и лишний раз… так вот - вырос, заделался подполковником, пост такой значительный: Заготовитель Правды, Поставщик Двора Его Императорского Величества! Эх, Петер, Петер…
-Что «эх»? Почему мне все говорят «эх»?
-Да ведь ты же ни черта не видишь вокруг себя.
- На кой ты им - мараться?
-Ты как вчера родился, - сказал Баттен. - Я вообще на тебя изумляюсь, как такие субъекты до половой зрелости доживают? И зачем, главное? Был бы себе ребеночком, умненьким таким - на радость папе с мамой. А то вырос, майором заделался… пардон, прими мои поздравления, я ведь не успел тебя тогда поздравить? Или успел? Впрочем, не помешает и лишний раз… так вот - вырос, заделался подполковником, пост такой значительный: Заготовитель Правды, Поставщик Двора Его Императорского Величества! Эх, Петер, Петер…
-Что «эх»? Почему мне все говорят «эх»?
-Да ведь ты же ни черта не видишь вокруг себя. Ты ни черта не понимаешь, не чуешь и не чувствуешь. Ни черта не слышишь. У тебя всегда такая гордая рожа, будто тебе под нос кусочек говна подвесили. Ты к людям-то присматривался когда-нибудь? Не к тому, что они делают, или как вы там говорите - созидают, а к ним самим, к лиц выражениям, к… а, что тебе толковать! Ты скажи, за последнюю неделю каких-нибудь перемен в том, что ты ешь, не было?
-Нет, вроде, - пожал плечами Петер. - А что?
-А то, что пока я с вами был, ты с генеральской кухни жратву получал, а теперь, я думаю, с общей. Ну-ка, напрягись, припомни.
-М-м… кажется… Кажется, да. Точно. Последнюю неделю все каша да каша…
-Вот. Очень наглядно. А туда же - борец за правду. Ты ведь не знаешь правды и знать ее не можешь, потому что на мелочи тебе плевать, тебе общие планы подавай, ты их и лепишь, эти общие планы… Я понимаю - характер у тебя такой, и не приучен ты мелочам внимание уделять, ты ими брезговать приучен, приучен брезговать мелочами и сегодняшним днем, ты думаешь, что это недостойно пристального рассмотрения, что главное - это обязательно что-то большое и обязательно устремленное в завтрашний день…
-Ты меня совсем каким-то ослом выставляешь, - сказал Петер.
-Ты и есть осел, - сказал Баттен. - Если хочешь знать, на таких, как ты, все и держится.
-Это ты загнул, - сказал Петер.
-Ничуть, - сказал Баттен.
Они помолчали, и Петеру представилась вдруг во всей красе нелепость каких-либо возражений на эту голую истину - да, господа, истину, таким уж я уродился, таким выкормлен и выбит, чтобы не обращать внимания на детали быта и вообще все суетное и преходящее, а видеть явление целиком и проникать в суть и обобщать с точки зрения прогрессивной философии пангиперборейства - а ты ее знаешь, ту философию? Вот то-то и оно…
И вообще все это действительно неважно, а важно то, что жив
Баттен, что сработало его чутье и что, доверяя чутью Баттена, порох надо держать сухим.
-Пойду я, - сказал Петер. - Значит, солярки…
-Пожалуйста, - сказал просительно Баттен, и Петер вспомнил, что Баттен мерзляк и всегда кутается во что-нибудь теплое.
Интересно, почему они мне все доверяют: и чокнутый Шанур, и дезертир Баттен, с усталым недоумением думал Петер. Более того: почему я допускаю, чтобы они мне доверяли и втягивали меня в самые разные подрасстрельные истории? Как у меня там с инстинктом самосохранения? Петер прислушался к себе. С инстинктом было хреново: весь замордованный, он свернулся калачиком где-то на дне и тихонько подскуливал. Бедняга, пожалел его Петер, и инстинкт слабо огрызнулся: себя пожалей.
А в блиндаже господин Мархель устраивал разнос младшим операторам. Он сидел за столом, на котором горой громоздились катушки с пленкой и прочие атрибуты киношной деятельности, и выговаривал за развал работы, а операторы стояли навытяжку: Армант внимал ему со скукой, Шанур - с тишайшим бешенством в глазах.