Да шнырял еще постоянно под ногами препротивный карлик Алексей Иванович, этакий оживший “голос автора”. Вот он‑то и объяснил наконец просто и доходчиво: у вас есть товар, у нас есть покупатель. Какой товар? Души. Мелкие и крупные, гнилые и здоровые – все берем. Оптом. Кто интересуется? Не ваша забота. Клиент солидный. Ну что, по рукам? Не ерепеньтесь, молодые люди, если понадобится, вас и спрашивать не станем, сами возьмем.
Получил. Крепко получил по рукам, старая гнида.
А Светлану мы все‑таки отбили. Ох, как они за нее цеплялись! Фиг с ним, с маяком, а вот Света, оказывается, могла душами наделять…
Кого?..
Саша отложил промасленную тряпку.
Если я скажу – инопланетяне? Правильно, пошлете меня на фиг или к врачу. Тогда какого хрена я тут распинался про Антонова и Поплавского? А как же Мишка с Валеркой? Спросите – они все подтвердят! Что – тоже психи? Ох эта тупость человеческая! Да отвлекитесь на секунду от всего этого бредового хлама – “летающих тарелок” с зелеными одноглазыми человечками!! Не летают они! И вообще в нашем понимании не двигаются! Ну давайте я скажу: сверхразум. Тьфу, тьфу, опять полезло! – не башка это с двумя тоннами мозгов и печальными глазами и даже не суперкомпьютер, занявший целую планету… Да и разумом их не назвать. Непонятное и непознаваемое НИЧТО. Или НЕЧТО?
Случилось так, что огромная продуманная (или надуманная) суета, которую мы привыкли называть цивилизацией, не заинтересовала ИХ ни на йоту. Не вышло из НИХ долгожданных братьев по разуму. И лишь неуловимый, легчайший вздох, который носит в себе с первой секунды жизни до последней каждый представитель вида homo sapiens, оказывается вполне материальной психосоматической субстанцией (спасибо за формулировку, Игорь Валерьевич!)… Для нас особой роли новое мудреное название, может, и не играет. А вот для НИХ наши бедные ранимые души – новая форма существования пространства.
А теперь следует вполне законное обывательское: “А ты почем знаешь?”
И Саша привычно пожмет плечами и вернется к своим железкам, потому что ответа на этот воображаемый вопрос у него нет.
Последними картинками в калейдоскопе памяти завертятся: Валерка, остервенело крушащий приборы; адская головная боль и собственный голос: “Ты блефуешь, Антонов, тебе ее уже не достать!”; мимолетное видение странного мира‑катастрофы; чужие заплаканные глаза Светланы; безжизненная рука Виталия, свисающая с носилок.
Ни фига, ни фига не получится. Сколько раз уже тупо повторялась эта сцена? И уже заранее известно, как, вернувшись, Толя старательно, словно бесталанный провинциальный актер, снова пожмет плечами и скажет: “Ничего интересного”. Миша с тоскливой злостью посмотрел на сигарету, которая назойливо торчала из пачки. Не хотелось курить, но пришлось хоть чем‑то занять руки. Маленькая плоская зажигалка скользила в огрубевших грязных пальцах. Миша швырнул ее в стену, длинно невкусно выругался и крикнул куда‑то в коридор:
– Витька, твою мать, просил же купить обыкновенных спичек!
– Чего‑о? – тягуче переспросили оттуда.
– Это твоя бабская хреновина не зажигается!
– Не ори, – спокойно сказал входящий Витек, поднимая зажигалку. – Лишь бы на ком‑нибудь зло сорвать.
– Это твоя бабская хреновина не зажигается!
– Не ори, – спокойно сказал входящий Витек, поднимая зажигалку. – Лишь бы на ком‑нибудь зло сорвать. Ну, все горит. Чего психуешь? Толик уехал?
Миша кивнул. Первая же затяжка заволокла мозги ленивым туманом. Навалилась жуткая усталость.
– Ни фига не получается, – повторил он уже вслух.
– Ну и что? – Витек разогнал сизое табачное облако и сел.
Неплохой Мишка мужик, строгий, правильный, сразу видно – мент бывший. Но все равно – человек оттуда, сверху. “Сверху” не в смысле – начальство, а просто с поверхности земли. Сам‑то Виктор Гмыза уж восемь годков в метро отпахал. Пообтерся, притерпелся, перестал обращать внимание на тяжелый грохот поездов, сырость и тусклый свет. Что поделаешь, если праздничная иллюминация и полированный мрамор заканчиваются аккурат перед дверью подсобки. А этот вот страдает: на каждый шорох шугается, глаза щурит. То вдруг приседать надумает тыщу раз, а то ему воздуха мало. Чего мало? Вон встань под трехметровый вентилятор и дыши сколько влезет. За крысами они тут вздумали охотиться. Дурь бесполезная… Не так уж их здесь и много. Ну да, бывает, прошмыгнет мимо по своим делам хвостатая, ну и что? Это на свалке или в канализации они стаями гоняют. В старых домах, говорят, от них вообще житья нет. Серегина тетка даже как‑то жаловалась, что у них на Моховой крысы из унитазов выскакивают. Бр‑р‑р.
Пыльная лампочка лениво освещала кусок коридора. Где‑то капало. Сигарета быстро кончилась, оставив во рту кошачий привкус.
– Толика ждать не буду – Миша поплелся в раздевалку. Его чистая белая рубашка висела на крючке, неуместная, как биде в дачном сортире. Покопался в сумке, задумчиво повертел в руках шуршащий пакет и гаркнул: – Эй, Грымза, тебе бутерброды оставить?
Вот еще новоприобретенная привычка: все время перекрикиваться, как в лесу.
– Не‑е! – откликнулся Витек, помедлив. Видимо соображал, обижаться ли ему на “Грымзу”. – У меня котлеты домашние!
Между прочим, сам готовит, домовитый мужичок.
– Я пошел!
Дежурный сквозняк рванул дверь из рук и с треском захлопнул за спиной. Пожилой мужчина с рюкзаком равнодушно повернул голову и тут же снова уставился в пол. Еще примерно с десяток пассажиров сиротливо стояли на платформе.
Да‑а, не узнать некогда шумную “Политехническую”, не узнать. И время‑то самое студенческое, вторая пара закончилась. В наше время это был пик активности: толпами народ валил. Кто‑то, вдоволь выспавшись! – на третью пару, а кто‑то и с нее – в город. Эх, даже вспоминать не хочется, душу травить. Было ведь когда‑то блаженное бездумное время, когда все проблемы решались в пять минут. Сейчас же студенты, попивающие свежую “Балтику” на скамеечке парка, казались Мише существами нереальными. Хотя бы потому, что они могли позволить себе послать на фиг какие‑то свои дела и просто повалять дурака, жмурясь под ласковым майским солнышком. А он – не мог. И для Миши Шестакова пятнадцать минут неподвижного сидения означали лишь одно: вот‑вот из бешеной круговерти мыслей он выдернет одну, в данный момент наиболее важную, скоренько ее обмозгует и помчится дальше.
До прибытия поезда Миша почти успел обдумать пять вещей. Во‑первых, надо было оставить Толе записку. Во‑вторых, Витька верняк обиделся: и на “Грымзу”, и на легкомысленное “Я пошел!”. Нет чтобы руку пожать рабочему человеку, попрощаться по‑людски… В‑третьих, не слишком ли застиранно выглядит рубашка для делового визита? Потому что, в‑четвертых, Шестаков ехал в мэрию. Григорий Романович, тесть бывшего Мишиного начальника, устроил аудиенцию у какого‑то крупного чиновника. Отсюда следует, в‑пятых: достаточно ли убедительные бумажки лежат в Мишиной черной кожаной папке? Глядя правде в глаза, с такими материалами логичней было бы двинуть в редакцию “Сенсации” или на худой конец “Калейдоскопа”.