Все мы ответили что-тоилиприветствовалиеговзглядом-все,за
исключением миссисГаммидж,котораятолькопокачалаголовойнадсвоим
вязаньем.
- Что за беда стряслась? - спросил мистер Пегготи, хлопнув в ладоши.-
Смотри веселей, мамаша! (Мистер Пегготи имел в виду старую вдову.)
Похоже было на то, что миссис Гаммидж не обнаруживает желаниясмотреть
веселей. Она достала старый черный шелковый платок и вытерлаимглаза;но
вместо того чтобы спрятать его в карман, подержала вруках,сновавытерла
глаза и продолжала держать его наготове.
- Что за беда стряслась, черт побери, миссис Гаммидж? - повторил мистер
Пегготи.
- Никакой. Ты пришел из "Добро пожаловать", Дэниел?
- Вот-вот. Малость посидел сегодня вечеркомв"Добропожаловать",-
сказал мистер Пегготи.
- Жаль, что я тебя туда загоняю, - сказала миссис Гаммидж.
- Загоняешь? Меня незачем загонять, - возразил мистер Пегготи и от души
расхохотался. - Я хожу в трактир даже слишком охотно.
- Слишком охотно! -повториламиссисГаммидж,покачиваяголовойи
вытирая глаза. - Да, да, очень охотно. Жаль,чтоэтоиз-заменятытак
охотно туда ходишь.
- Из-за тебя? Вовсе неиз-затебя.Неужтоты,всамомделе,так
думаешь?
- Да, да, думаю! - воскликнула миссис Гаммидж. - Я знаю, кто я такая. Я
знаю, что я женщина одинокая, покинутая и не только все против меня, но ия
всем стою поперек дороги. Да, да! Я более чувствительна, чем другие, и этого
не скрываю. Это мое несчастье.
Я сидел, прислушивался и не мог не прийти к выводу, чтоэтонесчастье
де только миссис Гаммидж, но и других членов семьи. Однако мистер Пегготи не
привел такого возражения, он снова обратился к миссисГаммиджсувещанием
"смотреть веселей".
- Я не такая, какой хотелось бы мне быть, - сказала миссисГаммидж.-
Совсем не такая. Я знаю, какая я. Мои невзгоды сделали меня непокладистой. Я
чувствительна к моим невзгодам, а они делают меня непокладистой. Хотела бы я
быть не такой чувствительной, но не могу. Я хочу привыкнуть к ним и не могу.
Дома из-за меня неуютно. Я это понимаю.Целыйденьянадоедалаитвоей
сестре и мистеру Дэви.
Тут я внезапно растрогался и закричал вне себя от волнения:
- Что вы, миссис Гаммидж, совсем нет!
- Нехорошо я поступаю, - продолжала миссис Гаммидж. - Неблагодарнаяя.
Лучше мне уйти в работный дом и там умереть. Я женщина одинокая,покинутая,
и лучше мне не стоять здесь всем поперек дороги. Есливсепротивменя,и
даже я сама против себя, то пусть уж лучше это будет в моем приходе. Дэниел,
мне нужно бы уйти в работный дом и там умереть, и все избавятся от меня.
С этими словами миссис Гаммидж удалилась и легла спать. Когда она ушла,
мистер Пегготи, который не проявлял никаких других чувств,кромеглубокого
сострадания,окинулнасвзглядом,покачалголовойивсестемже
состраданием, освещавшим его лицо, прошептал:
- Это она думает о старике!
Я не совсем понимал,окакомстарикедумаетмиссисГаммидж,пока
Пегготи, укладывая меня спать,необъяснила,чторечьидетопокойном
мистере Гаммидже и что ее брат в подобных случаях считаеттакоеобъяснение
непреложной истиной и всегда приходит в умиление.
Немного погодя,когдаон
улегся в свою койку, я услышал, как он говорит Хэму:
- Бедняжка! Она думает о старике!
И когда бы на миссис Гаммидж ни находил такой стих (а завремянашего
там пребывания это случалось несколько раз), мистер Пегготи всегдаприводил
тот же довод как смягчающее обстоятельство, и всегдассамымтрогательным
сочувствием.
Так прошли две недели, в однообразное течениекоторыхтолькоморские
приливы и отливывносилинекотороеразнообразие,изменяячасыуходаи
прихода мистераПегготи,атакжерабочиечасыХэма.КогдаХэмбывал
свободен, он гулял с нами и показывал парусные и гребные суда,аодинили
два раза катал нас в шлюпке. Не знаю почему, но одни впечатлениясвязаныс
тем или иным местом больше, чем другие,хотяэтобываетпочтисовсеми
людьми, в особенности если речь идет о впечатлениях детства. Икаждыйраз,
когда я слышу или читаю слово "Ярмут", в моейпамятивозникаетвоскресное
утронаберегу,звонятколокола,призываявцерковь,малюткаЭмли
прислонилась к моему плечу, Хэм лениво швыряеткамешкивводу,асолнце
высоко над морем только что пробилось сквозьгустойтуман,ипереднами
предстают корабли, похожие на собственные свои тени.
Наконец наступил день отъезда. Я ещемирилсясмысльюоразлукес
мистером Пегготи и миссис Гаммидж,номучительнострадал,расставаясьс
малюткой Эмли - Мы шли рука об руку к трактиру, где ждал возчик, инапути
туда я обещал ей писать. (Это обещаниеяисполнил-выводябуквыболее
крупные, чем те, какими обычно бываютнаписаныобъявленияосдачевнаем
квартир.) Прощаясь, мы были убиты горем, и если когда-нибудь я чувствовалв
своем сердце зияющую пустоту, то это было в тот день.
Все время, покуда я там гостил, я не скучал по родному дому идумало
нем очень мало или вовсе не думал.
Но мои мысли сразу же обратились кнему,кактолькочуткаядетская
совесть уверенным перстом указала мне этотпуть,ауныниезаставилоеще
сильнее почувствовать, что там мое родное гнездо и моя мать-мойдруги
утешитель.
Эти чувства овладели мною в дороге, и, по мере приближения к дому,чем
более знакомыми становились места, мимо которых мыпроезжали,темсильней
жаждал я добраться до дому и упасть вобъятияматери.ОднакоПегготине
только не разделяла моего волнения, но пыталась (впрочем, очень ласково) его
сдержать и казалась смущенной и расстроенной.
Тем не менее бландерстонский"Грачевник"долженбылпоявиться(как
скоро - это зависело от желания лошади возчика) - и онпоявился.Яхорошо
помню его в тот холодный серый день, под хмурым небом, угрожавшим дождем!
Дверь отворилась, и в радостном волнении, не то плача, не то смеясь,я
искал взглядом мать. Но это была не она, а незнакомая служанка.
- Пегготи! Разве она не вернулась домой? - воскликнул я горестно.