ОднакоПегготине
только не разделяла моего волнения, но пыталась (впрочем, очень ласково) его
сдержать и казалась смущенной и расстроенной.
Тем не менее бландерстонский"Грачевник"долженбылпоявиться(как
скоро - это зависело от желания лошади возчика) - и онпоявился.Яхорошо
помню его в тот холодный серый день, под хмурым небом, угрожавшим дождем!
Дверь отворилась, и в радостном волнении, не то плача, не то смеясь,я
искал взглядом мать. Но это была не она, а незнакомая служанка.
- Пегготи! Разве она не вернулась домой? - воскликнул я горестно.
- Нет, нет, она вернулась. Подождите немного, мистер Дэви, и я... я вам
кое-что расскажу... - ответила Пегготи.
Вылезаяизповозки,Пегготиотволненияиповрожденнойсвоей
неловкости зацепилась и повисла, словно самой неожиданной формы гирлянда, но
я был слишком огорчен и растерян и ничего ей не сказал. Спустившисьназемь,
она взяла меня за руку, повела в кухню и закрыла за собой дверь.
- Пегготи, что случилось? - спросил я, перепугавшись.
- Ничего не случилось, дорогой мистер Дэви, - ответила она, притворяясь
веселой.
- Нет, нет, я знаю, что-то случилось! Где мама?
- Где мама, мистер Дэви? - повторила Пегготи.
- Да! Почему она не вышла мне навстречу и зачем мы здесь, Пегготи?
Слезы застлали мне глаза, и я почувствовал, что вот-вот упаду.
- Что с вами, мой мальчик? - воскликнула Пегготи, подхватываяменя.-
Скажите, мой миленький!
- Неужели она тоже умерла? Пегготи, она не умерла?
Пегготи крикнула необычайно громко "нет!", опустилась настул,начала
тяжело вздыхать и сказала, что я нанес ей тяжелый удар.
Я обнял ее, чтобы исцелить от удара или,бытьможет,нанестиегов
надлежащее место, затем остановился перед ней, тревожно в нее вглядываясь.
- Дорогой мой, - сказала Пегготи, - следовало бы сообщить вамобэтом
раньше, но не было удобного случая. Может быть, я должна былаэтосделать,
но китагорически, - на языке Пегготи это всегда означало "категорически",-
не могла собраться с духом.
- Ну, говори же, Пегготи! - торопил я, пугаясь все более и более.
- Мистер Дэви, - задыхаясь, продолжала Пегготи, дрожащими руками снимая
шляпку. - Ну, как вам это понравится? У вас теперь есть папа.
Я вздрогнул и побледнел. Что-то, - незнаю,чтоикак,-какое-то
губительное дуновение, связанноесмогилойнакладбищеиспоявлением
мертвеца, пронизало меня.
- Новый папа, - сказала Пегготи.
- Новый? - повторил я.
Пегготи с трудом открыла рот, словно проглотив что-то очень твердое, и,
протянув мне руку, сказала:
- Пойдите поздоровайтесь с ним.
- Я не хочу его видеть.
- И с вашей мамой, - сказала Пегготи.
Я перестал упираться, и мы пошли прямо в парадную гостиную, где Пегготи
меня покинула.
По одну сторону камина сидела моя мать, подругую-мистер
Мэрдстон. Моя мать урониларукоделиеипоспешно-но,мнепоказалось,
неуверенно - встала.
- Клара! Моя дорогая! Помните: сдерживайте себя! Всегда сдерживайте,-
проговорил мистер Мэрдстон. - Ну, Дэви, как поживаешь?
Я подал ему руку. Поколебавшись одно мгновение, я подошелипоцеловал
мать; она поцеловала меня, нежнопогладилапоплечуи,усевшись,снова
принялась за работу. Я не мог смотреть на нее, не мог смотретьнанего,я
знал, что он глядит на нас обоих; и, повернувшись к окну, я стал смотреть на
поникшие от холода кусты.
Как только я почувствовал, что мне можно уйти, я пробрался наверх. Моей
старой милой спальни уже не было, и я должен был спать в другом концедома.
Я спустился вниз, чтобы найтихотьчто-нибудь,оставшеесянеизменным,-
настолько, казалось мне, все стало другим, - и вышел во двор. Очень скороя
убежал, так как в доселе пустовавшей конуре обитал огромный пес сбольшущей
пастью и с такой же черной шерстью, как у него. Мой вид разъярил пса,ион
выскочил и бросился на меня.
ГЛАВА IV
Я впадаю в немилость
Если бы комната, куда переставили мою кровать, - хотел бы я знать,кто
живет в ней теперь, - была существом разумным и способным даватьпоказания,
я призвал бы ее в свидетели того, с каким тяжелым сердцем отправился я спать
в ту ночь. Взбираясь наверх по лестнице, я все времяслышалзасобойлай
собаки во дворе; озирая комнату таким же печальным и чуждым взглядом,каким
комната озирала меня, я сел, скрестив руки, и задумался.
Задумался я о самых странных вещах. О размерекомнаты,отрещинахв
потолке, об обоях на стене,онеровномстекле,сквозькотороеландшафт
казался подернутым рябью, о расшатанном трехногом умывальнике, словно чем-то
недовольном; он вызывал у меня в памяти миссис Гаммидж, когда онатосковала
о "старике". Все это время я плакал, но почему я плачу - не думал,сознавая
лишь, что мне грустноихолодно.И,наконец,моеотчаяниезавершилось
размышлениями о том, что я безумно влюблен в малютку Эмли и оторванотнее
ради того, чтобы приехать сюда, где я, наверное, никому ненужентак,как
нужен Эмли, и где никтонелюбитменя.Тутмоеотчаяниесталосовсем
нестерпимым, я натянул на себя краешек одеяла и плакал, пока не заснул.
Меня разбудил чей-то голос: "Вот он!" - и с моейразгоряченнойголовы
сняли одеяло. Это мать и Пегготи пришли ко мне,икто-тоизнихоткинул
одеяло.
- Дэви, что случилось? - спросила моя мать.
Странным мне показался ее вопрос, и я ответил: "Ничего". Помню,ялег
лицом вниз,чтобыскрытьдрожащиегубы,которыемоглибыдатьболее
правдивый ответ.
- Дэви! Дэви, дитя мое! - сказала мать.
Не знаю, какое другое слово могло бы растрогать меня больше,чемэтот
возглас: "Дитя мое".