Ходил бы, как Рефик, по воскресеньям на прогулку, играл бы в гостиной в лото!» Он представил себе дом счастливого семейства Ышыкчи, шум, веселье за праздничным столом… «Мне не нравится эта легкая атмосфера, это невозмутимое спокойствие, эти уравновешенные люди! И Рефик — один из них. Хотя раньше он…»
— Купим семечек?
Они помахали продавцу семечек — сгорбленному старику с сумкой на плече. Протягивая молодым людям кулек с семечками, он ласково улыбался.
«Разве раньше Рефик был таким? Конечно, был… Или он все-таки изменился? А я, интересно, могу так измениться?» Мухиттин попытался вспомнить, каким Рефик был пять-шесть лет назад. «В инженерном училище он вечно шутил и смеялся. Играл с нами до утра в покер, а потом, кажется, немного об этом жалел. Когда мы однажды пошли в бордель — как он потом раскаивался! Он больше на христианина похож, чем на мусульманина. Но малый добросердечный… Сколько лет уже нашей дружбе…»
— Что это ты на меня так смотришь?
— Как?
— А вот так! — И Рефик, прищурившись и вытянув шею, изобразил Мухиттина.
Перихан впервые засмеялась. Мухиттин не обиделся, напротив, ему стало весело. Теперь он знал, как выглядит со стороны.
— Как твоя близорукость, прогрессирует?
— Нет.
Рефик повернулся к Перихан:
— Знаешь, когда мы были в училище, Мухиттин все время говорил, что через пять лет ослепнет. И это, кстати, ему кое в чем помогало. Например, он иногда говорил: «Закончи-ка за меня чертеж, я хоть на мир немного посмотрю!»
— Моя близорукость тогда действительно быстро прогрессировала… — сказал Мухиттин и подумал: «Мои тогдашние проделки теперь превратились для него в веселые воспоминания». Он вдруг рассердился на Рефика. Заметив, что Перихан смотрит на толстые стекла его очков, быстро прибавил: — Но сейчас у меня с глазами все в порядке! — и, желая это доказать, посмотрел вокруг.
Лысый человек все еще листал свою газету. Мухиттин начал читать заголовки:
— Хатай не может больше оставаться в сирийском рабстве… Вчера президент Ататюрк… Бомбардировки Мадрида… Поэт Назым Хикмет и двенадцать его сообщников… Толщина выпавшего в Артвине снега — полтора метра… «Фенербахче» — «Понеш» — 5:2…
— Молодец, даже я не вижу! — сказал Рефик.
Лысый человек понял, что его газету рассматривают, улыбнулся и продолжил чтение.
— Как матч? — спросил Рефик и зевнул.
Лысый человек опустил газету.
— «Фенер» выиграл!
И они по-приятельски улыбнулись друг другу, наслаждаясь беззаботной атмосферой погожего выходного дня. Рефик протянул Мухиттину пригоршню семечек.
Мухиттин положил свои семечки на стол. «Все такие мирные и спокойные, потому что не знают, что умрут! — думал он. — Точнее, знают, конечно, но не думают об этом. Никто не думает о смерти. Если не думать о смерти, то станешь спокойным, как они, будешь относиться ко всему равнодушно, не будешь бояться и переживать… И не будешь думать о том, что надо же что-то делать!» Он посмотрел на лежащие перед ним семечки. На первый взгляд все они были совершенно одинаковыми, но если приглядеться, можно было заметить маленькие отличия. «А как я стал таким, каков я есть?» Смерть и страх перед ней были одним из главных мотивов его поэзии. «Думать о смерти я научился у Бодлера. У него и у других французов. Научился и стал таким… Впрочем, хватит забавляться пустыми мыслями. Пора идти домой!»
— Что пишет Омер?
— Ничего. После того как сообщил о своем решении жениться, стал писать гораздо реже.
После того как сообщил о своем решении жениться, стал писать гораздо реже. Должно быть, побаивается меня. Шучу, шучу! Но ничего интересного он не пишет. Да и то письмо, из которого я узнал, что он сделал предложение, было совсем коротеньким. Ты знаешь, кто эта девушка?
— Какая-то родственница, седьмая вода на киселе. Ты знал, что ее отец — депутат от Манисы?
— Вот чертяка! — воскликнул Мухиттин. — Наш Растиньяк стреляет прямо в яблочко! Нет, этого я не знал.
— Ты у нас тоже парень не промах. Да и какая разница, депутат или не депутат?
— Или все, или ничего!
— На днях его тетя и дядя поедут в Анкару. Что бы там Омер с этой девушкой ни решили, у дела есть и официальная, так сказать, сторона. Встретятся, все обговорят…
— Смешно, тебе не кажется?
— Почему? Мои тоже ходили к родителям Перихан свататься. И видишь, как славно все вышло. — Рефик улыбнулся жене. — Почему над этим обязательно нужно смеяться? Родители хотят познакомиться друг с другом, поговорить… Что в этом плохого?
«Нет-нет, ему меня уже не понять! — думал Мухиттин. — Жаль… Дружба умирает». А Омер? «Мне нравился его насмешливый характер, но я знаю, каким он станет… Он уже освоился в роли богатого красавца инженера. Не люблю я людей, которые умеют всем нравиться. Люблю тех, кто прячется по углам и ненавидит… Взять, например, этих двух вояк». Он был знаком с двумя курсантами военного училища, которые время от времени делали вылазку в Бешикташ, чтобы выпить. Они интересовались литературой, и Мухиттин думал, что произвел на них некоторое впечатление. «Зачем я до сих пор здесь сижу? Пойду! В крайнем случае поболтаю с теми курсантами. У нас с ними есть кое-что общее. Оттачиваем свою ненависть…»
К пристани, покачиваясь, подходил пароход из Каракёя, и все вокруг стали на него смотреть. Мухиттин сразу разглядел название и номер: «Халас-47».
— Как поживает твоя мама? Ты о ней совсем не говоришь.
— Хорошо поживает. Сидит дома. Ходит в гости, принимает гостей, ест, смеется, спит, дышит. Выращивает цветы в горшочках.
— Здоровье в порядке?
— Да.
— Она, помнится, жаловалась на почки?
— Ну и память у тебя.
— Отец у меня плох, — сказал Рефик и замолчал. Лицо его стало задумчивым и грустным.
— Что с ним?
— Ты ведь знаешь, у него был сердечный приступ. Легкие, кажется, тоже не в порядке. Он очень нехорошо кашляет. И слышит все хуже. В конторе он уже ничем не занимается. В последнее время стал совсем плох. Сердится, нервничает, сердце начинает болеть, да еще этот кашель… Память тоже начинает сдавать. Все забывает и поэтому сердится. Делами он больше заниматься не может. Осману пришлось ограничить его право подписи. Но хуже всего, что Осман теперь определяет, кому причитается сколько денег. Я тебе рассказываю, потому что меня все это очень расстраивает. Заботься о своей маме получше.
— Что поделаешь, старость! — сказала Перихан.
— Жаль, жаль, — пробормотал Мухиттин. «Я рано или поздно тоже таким стану — думал он. — И мой отец перед смертью сильно сдал. Потом раз — и всё. Все мы умрем. Я, если не стану хорошим поэтом, в тридцать лет убью себя сам. Это правильное решение. Чем жить дряхлым стариком, трястись в ожидании конца, дрожать над своей вставной челюстью — лучше самому бросить смерти вызов. Как я, однако, разволновался! Пришло время писать стихи, а я все сижу!»
— Ой, посмотрите на этого мальчика! — воскликнула Перихан.
Все повернулись и посмотрели.
Глава 12
ДЯДЯ И ПЛЕМЯННИК
— Сынок, я тебя никак не могу понять, — говорил Джевдет-бей.