-Здравствуйте, - сказала физиономия. - Вам меня?
-Здравствуйте, - отозвалась Аля. - Нет, лучше Валькенштейна.
-Это срочно?
-Да.
-Одну минуту. Но предупреждаю: он будет свиреп. Марк Наумович!
Действительно, возникший Марк был свиреп. Седые кудри обжимал полушлем, на лоб косо сползали странной формы фасетчатые очки. Но, увидев Алю, Марк мгновенно растаял:
-Ох, Алька! Какими судьбами? Где ты?
-На Пандоре. Курорт Оз.
-И девчонки с тобой?
-Ну, разумеется.
-А далеко?
Аля оглянулась. Девчонки в соседнем зале свисали с буфетной стойки.
-Далеко. Марк, у меня серьезное дело. Точнее, странное. Я ничего не могу понять, но мне почему-то жутко. Короче: ты можешь связать меня с Горбовским?
Марк ладонью провел по лбу. Полушлем с очками остался у него в руке. Кудри расправились, брови немного опустились, глаза чуть прищурились. Это был почти прежний Марк - тот, которого она так любила. Сильный и безупречно надежный. Не укатанный еще никакими крутыми горками.
-Рассказывай, - потребовал он, и она послушно стала рассказывать.
СТАС
Они улетели, а я остался.
Погано было на душе - или в том месте, где у человека, по обычаю, располагается душа. Хотелось выпить вина, или подраться, или расколотить что-нибудь. Но ничего этого делать было нельзя, и даже думать об этом было нельзя.
-Ладно, - сказал я Мирону. - Кто куда, а я под душ.
Тони уже спускался по трапу - рапортовать.
-По-моему, получилось все неплохо, - внутренне суетясь, продолжал я. - Вроде бы обошлось, а? Как тебе показалось?
Мирон помолчал, я обошел его и направился к трапу. С Мироном трудно разговаривать. По крайней мере, мне.
-У нее был инсайт, - сказал он. Как выстрелил между лопаток.
-Когда? - обернулся - нет, повернулся всем телом - я.
-На этом дурацком ужине. Когда ты ушел.
-Когда ушел… Глубокий?
-Видимо, да. Ночью я проверил ее медиатроном. Сплошные красные поля.
-Это ни о чем не говорит. После той встряски… - Я понимал, что говорю глупость.
-Это был инсайт. Можешь мне поверить. Надежда только на то, что - не развернется.
Надежда была хилая, и мы это отлично знали.
-Инсайт так инсайт, - сказал я. - Мне же хуже.
Я старался, чтобы голос звучал ровно. Инсайт вкупе с тем, что она - умная женщина - увидела и услышала здесь… это все равно, что взять и рассказать прямо. Хотя… что с того? Иного не дано, разве что - свинцовая пломба…
-Как я устал, - сказал вдруг Мирон. Никогда я от него ничего подобного не слышал. - Знал бы ты, как я устал.
-Извини, - сказал я. - Старайся не стоять рядом.
-Я не от этого, - качнул он головой. - Хотя, может быть, и от этого тоже…
-Я буду у себя, - сказал я. Он не ответил.
Дома я выгнал кибера и сделал уборку - сам. Предварительно включив воспроизведение ночных записей.
Предварительно включив воспроизведение ночных записей. От меня долго все это прятали, и я уже нафантазировал себе неизвестно что. Потом пришел Салазар и разрешил мне их просматривать. Первому. И даже стирать то, что я хочу стереть. Правом цензуры я не воспользовался ни разу. Были и остаются у меня на этот счет свои соображения. Ну а еще потому, что в сравнении с тем, что я ожидал увидеть, мои реальные действия ничего особенного из себя не представляли. Странно я себя вел, это да. Но не омерзительно. Не так, как я ожидал, исходя из запомнившихся обрывков сновидений - и из поведения тех, досалазаровских, психологов.
Изодранные простыни и пропоротую подушку я сунул в утилизатор. Туда же отправил рассыпанные пуховые шарики. Вернул на место кушетку и кресла. Поставил на полку книги. Странно: я никогда не рвал книги. А может, и не странно… Делая все это, я краем глаза поглядывал на экран, прихватывая и монитор медиатрона. Все шло как обычно, и ноограммы светились в полном спектре, но больше - в крайних цветах, красном и синем. И прежде бывало именно так, и этих снов я не запоминал никогда, а только те, что лежали в желто-зеленой полосе. И сам я на экране был обычный: гиббон гиббоном. Короче говоря, ночь как ночь, лишь одно происшествие было: около полуночи кто-то подходил к двери и пытался открыть ее снаружи. Охранная программа это засекла и задала, естественно, вечный вопрос: что делать? И ответа, понятно, не получила. Я вернул это место и просмотрел все подробно. Ноль часов пятнадцать минут. Короткий стук в дверь, кто-то трогает ручку. Я в это время сижу на столе в какой-то дичайшей позе и веду разговор сам с собой, но разными голосами: мужским, взволнованным, задаю короткие вопросы - и отвечаю женским, задыхающимся, как после долгого бега, красивым, глубоким, за один такой голос в женщину можно влюбиться по уши и навсегда - причем все это на языке, которого я не знаю и не знал никогда. На медиатроне желтое с оранжевыми облачками свечение. Ничего не помню… За дверью еще раз пробуют замок и уходят.
Да, чего только не услышишь, стоя под дверью…
Чего только не подумаешь.
Я закончил уборку и пошел мыться. Пустил мозаичный душ и долго крутился под ним, смывая пот и напряжение. Потом пустил просто теплый, с легкой ионизацией. Потом перебрался в сушилку и там, качаясь в гамаке под мягким обдувом, почувствовал наконец, что - расслабился.
Час прошел с их отлета. Может быть, уже сели. На всякий случай - еще полчаса полного покоя.
Не одеваясь, я прошел в комнату, оказался около книжных полок, расслабленно и не глядя протянул руку, взял книгу - это оказался Боэций. И прекрасно, подумал я, падая в кресло. Книга сама собой открылась на первой главке «Утешения».
Как хороши бумажные книги! Они ненавязчиво предлагают тебе любимые тобой страницы, они хранят характеры и запахи своих владельцев, с ними уютно. В книгах есть что-то от пожилых мудрых кошек.
«Тем временем, пока я в молчании рассуждал сам с собою и записывал стилом на табличке горькую жалобу, мне показалось, что над головой моей явилась женщина с ликом, исполненным достоинства, и пылающими очами, зоркостью своей далеко превосходящими человеческие, поражающими живым блеском и неисчерпаемой притягательной силой; хотя она была во цвете лет, никак не верилось, чтобы она принадлежала к нашему веку…»
Очаровательно, подумал я. И как все легло: и над головой, и во цвете лет, и насчет неисчерпаемой притягательной силы очень верно подмечено… Согрел и умаслил меня стойкий мудрец нечаянной своей интрагнозией. Я читал и читал дальше, будто шел по знакомой тропе к дому, а время тоже шло, и вот он, стих десятый: «Сюда, все обреченные, придите в оковах розоватых, тех, что страсти на вас обманчивые наложили.