– От навязчивых идей избавляются сейчас легко и быстро. Один сеанс энцефалогена.
Крис не ответил, вернее, ответил чуть позже и не по существу. Он поиграл пальцами на пульте хранилища, набрал нужный индекс, и где‑то в соседнем зале искомый кристаллик записи автоматически подключился к звуковоспроизводящей сети.
– Прослушай внимательно, – сказал Крис, – это запись спиритического сеанса у князя Вадбольского в Санкт‑Петербурге в 1901 году. Кстати говоря, запись отличная, чистота ноль девять. А тебе, наверно, будет особенно интересно то, что среди участников несколько артистов императорских театров. Да и медиум тоже корифей, хотя и не из крупных, – актер Александринки Фибих. У спиритов он, между прочим, знаменитость да и вообще личность по тем временам примечательная. Лет пять до этого убил из ревности свою жену и был оправдан судом присяжных. А жена – артистка того же театра Карелина‑Бельская. О ней что‑то в истории есть. Помнишь, наверное. Да ты не кривись, все проверено. Сам декодировал.
Он включил звук, и в комнату словно издалека донеслись голоса и смех. Сначала едва слышные, почти неразличимые, они звучали все ближе и громче, как будто вместе с ними входили люди, смеясь и переговариваясь. Не прошло и полминуты, как Вадим уже отчетливо различал в этой разноголосице:
– Пожалуйста, пожалуйста, господа, располагайтесь.
– Ой, как много свечей! Даже семисвечник.
– Как в церкви.
И укоризненный шепот:
– Не надо таких сравнений, Люба.
Люди, должно быть, расходились по комнате: голоса звучали уже отовсюду.
– За этот стол, господа. Прошу.
– Я не вижу блюдечка, ваше сиятельство.
– Сегодня без блюдечка.
– Значит, что‑нибудь особенное, да?
– Неужели общение душ?
– Ой!
А из угла комнаты осторожным, откровенно насмешливым шепотком:
– Чудит его сиятельство. Ты веришь?
– Тес… все‑таки меценат.
– А ужин будет?
Снова чей‑то голос из‑за стола:
– А где же Фибих? Аркадий Львович!
– Я здесь, господа.
– Вы остаетесь на том диване? Так далеко?
– Должна быть дистанция, господа. Между миром живым и миром загробным.
– Бархатный голос модулировал, играл интонациями.
– А можно не тушить свечи? Я боюсь.
– Ни в коем случае. Оставьте только одну свечу. И где‑нибудь в углу, подальше.
Барственный, хозяйский голос из‑за стола:
– Ваше слово – закон, Аркадий Львович. Я сейчас позвоню дворецкому.
– Зачем, ваше сиятельство? Мы сами. Мигом.
– Туши, Родион.
Шаги по комнате. Стук каблучков. Визг.
– Ай! Палец обожгла.
– Сядьте, шалунья.
И снова модулирующие интонации избалованного вниманием гостя:
– Руки на стол, господа. Цепь. Не разомкните ее, пока я в трансе. И тишина. Я засыпаю быстро… минуту, две… Когда почувствуете чье‑то присутствие в комнате, можете спрашивать. И еще: попрошу не шутить. Неверие нарушает трансцендентальную связь. Так к делу, господа… Начинаем.
В наступившей тишине слышалось чье‑то покашливание, поскрипывали стулья, кто‑то астматически тяжело дышал. С закрытыми глазами Вадим представлял себе хозяина с седой эспаньолкой и блудливым взглядом, его гостей – артистов со следами грима на лицах, не очень тщательно стертого после спектакля, и медиума с уже заметной синевой на впалых щеках и дергающимся ртом неврастеника. Он даже угадывал, где сидит этот великосветский плут и где стоит единственная непогашенная свеча.
– Не жмите так руку… больно, – услышал он подавленный женский шепот.
– Тише!
И вновь покашливающая, поскрипывающая тишина.
– Зачем тебе эта петрушка? – спросил Вадим.
– Погоди, – предупредил Крис. – Слушай.
И тотчас же вслед за ним как будто ничем не отделенная реплика князя:
– Я чувствую чье‑то присутствие. Он среди нас.
– Кто, кто?
– Ой!
– Тише!
Сквозь тишину еще один голос, явно женский, но приглушенный, словно что‑то его экранировало, тушило его:
– Где я?
– Вы у меня в гостях. Я князь Вадбольский.
Глуховатый женский голос отвечал в той же однотонной, мертвой манере:
– Мой князенька… такой добряк. Никогда не сердится… Прощает даже мое увлечение Зиги… А на рождение… подарил мне такой чудесный кулон… Агат с бриллиантами. И Аркадий даже не разгневался…
И сейчас же за столом чей‑то взволнованный тихий шепот:
– Ей‑богу, я ее знаю!
– Катрин!
– Она помнит вас, ваше сиятельство.
– Господи боже мой, как страшно…
– Екатерина Петровна, здесь все ваши друзья…
Снова глухой, однотонный голос:
– Разве у меня есть друзья? Меня все, все ненавидят… Все нашептывают Аркадию. Обо мне и о Зиги…
И опять шепот за столом:
– Кто это Зиги?
– Сигизмунд, не знаешь разве?
– Какой Сигизмунд?
– Корнет Вишневецкий, балда! Из‑за него ее и зарезали.
– Кто, Аркадий?
– А кто же? Я, по‑твоему?
– Тише! Она опять говорит. Слышите?
– …вчера Аркадий нас видел на Невском. На лихаче. Зиги встал, чтобы поправить полость, и я узнала Аркадия… Он стоял у елисеевской витрины… Вы ему не говорите, о князе он не знает. И Зиги не знает… Он, глупенький, даже не догадывается, что мы с князем весной уезжаем в Виши…
Смятение за столом.
– Это неправда, господа.
– Души не лгут, ваше сиятельство.
– Мы вас не выдадим, князенька.
– И потом, он спит.
– Но это неправда, ей‑богу, неправда! Я никогда никому…
– Екатерина Петровна!
Тишина.
– Вы здесь, Катрин?
Тишина. Потом звук отодвигаемого стула.
– Доктор, вы разомкнули цепь.
– Сомкните ее без меня. Я иду к нему.
– Не делайте этого, доктор. Вы ее спугнете!
– Все равно. Я должен проверить. Он не спит. Не верю.
Шаги, минутная тишина и удивленный голос издалека:
– Представьте себе, господа, спит. Пульс замедленный.
Крис щелкнул тумблером.
– Дальше разрывы. Фон. Я выключил.
Вадим молчал.
– Ну, что скажешь?
– Ничего.
– А все‑таки?
– Балаган.
– И медиум?
– Подумаешь, загадка! Плут и чревовещатель.
– А доктор?
– Одна шайка‑лейка.
– Так… А ты обратил внимание на то, что Фибих не знал об ее отношениях с князем? Тем более о поездке в Виши?
– Кто поверит, – сказал Вадим. – Древняя история.
Крис улыбнулся загадочно и лукаво.
– Тогда спросим у него самого.
«О чем он?» – подумал Вадим. Но Крис уже пояснил:
– Устроим сейчас еще один спиритический сеанс. Я за медиума. А ты спрашивай.
– Кого?
– Сейчас услышишь. Я только выключу свет, как полагается на каждом порядочном спиритическом сеансе.