Одну создают механические колебания, другую – импульсы наших мозговых клеток. И если закон Гришина о незатухающих звуковых волнах применим к телепатии, значит, можно создать прибор для записи таких пси‑посылок из прошлого.
– Но ведь человек мыслит и образами, – усомнился Вадим. – Как же их запишешь?
– Никак. Но мысль, выраженную в словах, записать можно. И представь себе, не так уж гигантски сложно: тот же принцип амплифера. При этом прибор оказался особенно чувствительным к перенапряженной мозговой деятельности, создающей порой огромные скопления мыслей – ну как бы тебе сказать? – какие‑то своеобразные психогалактики. Не улыбайся, я не поэт. Это понятие из другого ряда здесь очень уместно. Именно галактики, звездные системы в мире информации, которой пользовалось и обменивалось человечество на протяжении всей его сознательной жизни. Такие «галактики» образуются в процессах интенсивной творческой деятельности, в периоды одиночества, заключения или болезни, обрекающей человека на длительную изоляцию. Представь себе мысленную «галактику» слепого Мильтона или глухого Бетховена, гениев вынужденного одиночества. Я не нащупал их: еще ненадежен для записи сам прибор, еще сложнее настройка. Но все же мне удалось записать какого‑то безвестного узника в римском замке Святого Ангела, потом я открыл Фибиха и последние полгода – Наполеона. Вот послушай…
Вадим всегда любовался столом Криса с перемежающимися панелями из металла и пластика разных цветов и форм. Каких только знаков не было на этих панелях – римские и арабские цифры, латинский и греческий алфавит, математические символы! На этот раз выдвинулась миниатюрная панель с золотистым отливом и дисковой системой набора.
– Не удивляйся смысловой бессвязности записи, – сказал Крис. – Это еще не речь. Мысль часто хаотична, ассоциативна, причем ассоциации подчас понятны только мыслящему. И обрати внимание на паузы: это зрительный образ вторгается в ассоциативную цепь.
Он включил запись.
– …конечно же, виноват Груши… не сумел догнать пруссаков… одного Веллингтона я бы раздавил, как козявку… на правом фланге замок Угумон… слева Сен Жан, чем левее – тем выше, а в тылу лес Суаньи – вообще отступать некуда… и Ней так удачно начал атаку… а Груши ждал приказа… идиот… это писец из префектуры кланяется приказам, а военачальник думает… только дурак не мог сообразить, что повторяется ситуация при Маренго… ему бы дерзость Дезе, тот сообразил, пришел вовремя… а Бурмон просто падаль… почему так больно в желудке… Что я ел?.. Да‑да, Бурмон… под Неем убивают пятую лошадь, а этот шакал продает императора… а потом смеялись, что я мог спать под канонаду… а меня неудержимо клонило ко сну, как вчера у камней… спать, спать – а тут принимай исторические решения…
– Явная гипотония, – сказал Крис, воспользовавшись паузой. – Одна таблетка ксеногина, и кто знает, чем бы окончилась битва при Ватерлоо. Выключить? – спросил он и, не дожидаясь ответа, нажал кнопку. – Дальше муть, все перепутано.
– А при чем здесь битва при Ватерлоо? – спросил Вадим.
– Он же о ней вспоминает. Генерал Дезе выручил его при Маренго: подоспел вовремя. А Груши при Ватерлоо не спешил. Ждал приказа. Тактический просчет. А Наполеон был уже болен и не может забыть об этом. Таких записей у меня тысячи. Вру: десятки тысяч. А это миллионы импульсов нервных клеток. Одного лишь Бонапарта. – Крис вздохнул. – Только зачем? Чтобы помочь какому‑то чудаку уточнить биографию великого императора?
Что‑то в тоне Криса насторожило Вадима. «Он и сам, кажется, не понимает, как это гениально.
Даже одна только запись мышления. А Фибих? – вдруг вспомнил он. – Как же можно разговаривать с записью?»
Он повторил это вслух.
– Нельзя, конечно, – согласился Крис. – Общения не было да и не могло быть.
– А у медиумов?
– Тоже не было. Даже у самых честных. Мозг работал односторонне, как амплифер. Принимал телепатические посылки и переводил на речевой механизм. Вот и все! Остальное домысливалось, по‑актерски доигрывалось. Сочетание самовнушения с жульничеством.
– Пример: Фибих, – усмехнулся Вадим. – Только я все‑таки не понимаю, как ты заставил его разговаривать. Ведь это же не запись.
– Конечно, нет. Просто следующий шаг. Моделирование психологии мышления. Записав миллионы нейроимпульсов и проанализировав на их основании исследуемую психологию мышления, не так уж трудно было найти принципы устройства, ее моделирующего. Ты говорил не с духом, а с электронным агрегатом типа «Нил» из серии вероятностных машин, изготовляемых каирским комбинатом. Я не слишком, доволен: Фибих малость ограничен – не хватило записей. Но с императором получилось удачнее. Это почти уникальная модель искомого мышления. Удалось передать даже эмоции, правда, определенной окраски – все записи относятся к последним шести годам его жизни на острове Святой Елены. Ты можешь разговаривать с ним, как с человеком, только беседа будет носить, как мы говорим, когитационный характер. Живой человек может быть с тобой искренним или неискренним, откровенным или неоткровенным, может о чем‑то умалчивать, что‑то недоговаривать или просто лгать, говорить не то, что думает. Здесь же тебе отвечает чистая мысль, не отягощенная никакими изменяющими ее побуждениями. И еще: обладая какими‑то заложенными в ней эмоциями, модель лишена способности удивляться. Ты можешь говорить с ней, как человек из будущего, не маскируясь под современника. Только не забывай, что узник Святой Елены, хотя и бывший, но все‑таки император.
– Он уже здесь? – спросил Вадим.
– Конечно, – сказал Крис.
– Тоже мне историк – в треуголке! Это у камина? И в кресле?
– Ну, без треуголки. Ты робко кланяешься и почтительнейше произносишь что‑нибудь, добавляя при этом «ваше величество».
– Обязательно?
– Обязательно: этикет.
– А где этот чертов камин локально?
– Перед вами, шевалье.
Перед Вадимом ничего не было. Но он невольно приподнялся с кресла и, буквально выдавливая из себя слова, спросил по‑французски:
– Мы вам не помешали, ваше величество?
В ответ послышался властный мужской голос, не ослабленный и не усиленный механической записью, – живой голос человека, находившегося в двух шагах от вас. Он говорил не спеша, без неприязни, но и без особой симпатии к собеседнику, однотонно, скорее задумчиво, чем равнодушно, как говорят обычно пожилые, много видевшие и усталые люди.