— На базу от вас можно позвонить?
— С территории можно, а отсюда нельзя.
— Арсеньев когда должен вернуться?
— Кто их знает. Может, сегодня, а может, завтра. Он мне не докладывается.
Я не знал, что предпринять. Нечего сказать, приятная перспектива: добравшись с таким трудом
до цели, просидеть всю ночь в проходной!
— А этой барышне можно позвонить?
— Звоните, — сказал он, указывая на полевой телефон в углу.
Я покрутил рукоятку и снял трубку.
— Слушаю.
— Здравствуйте, — сказал я. — Моя фамилия Шеманский. Арсеньева должны были предупредить о
моем приезде.
— А-а-а. Вы в проходной?
— Да. Меня не пропускают. Требуют справку о какой-то прививке.
— Разве вам ее не сделали на базе?
— Нет.
— Ну, хорошо, — сказала она после долгой паузы, — сейчас я к вам выйду.
Через несколько минут в караульное помещение вошла девушка в накинутом на плечи пальто. В
левой руке она несла брезентовую сумку с красным крестом. Забинтованная правая рука была
подвешена к шее на темной повязке.
— Здравствуйте, — сказала она, кладя сумку на стол. — Меня зовут Беата.
— Здравствуйте. Извините, что побеспокоил, но я попал в глупейшее положение. Никто мне не
сказал, что требуется прививка.
— Да. Против лучевой болезни. У нас здесь зона повышенной радиации.
— Что же делать?
— У меня есть ампулы и шприц. Только... — она посмотрела на свою руку, — придется вам уж
как-нибудь самому.
Беата вынула из сумки спиртовку, никелированный бачок, налила из чайника воды и приступила
к стерилизации иглы.
Укол был очень болезненным. Может быть, сказалась моя неловкость.
— Надеюсь, все? Теперь меня пропустят?
— Через четыре часа. Сейчас вам нужно лечь. Не возражаете, — обратилась она к вахтеру, —
если он полежит тут у вас?
— Пускай лежит.
Я лежал на узком жестком топчане, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившему по крыше. После
укола болела и чесалась рука. Вахтер курил одну самокрутку за другой. От табачного дыма и
тепла чугунной печурки, на которой стоял солдатский котелок, трудно было дышать. Ломило виски
и затылок. Кажется, у меня начинался жар.
— Поешьте грибного супа, — сказал вахтер, ставя на стол котелок.
— Спасибо, не хочется. Я лучше посплю.
***
Меня разбудил треск подъехавшего мотоцикла. Вахтер оправил гимнастерку и метнулся в
проходную.
Через открытую дверь я увидел высокую, широкоплечую фигуру в плаще с капюшоном.
Вернулся вахтер.
— Алексей Николаевич приехали.
Вскоре в проходной появилась Беата.
— Пойдемте, — сказала она, — я вас проведу к Арсеньеву.
Мы поднялись по лестнице во второй этаж.
Освещенный одной тусклой лампочкой коридор был завален ящиками и частями каких-то
аппаратов. Ловко лавируя между ними, Беата подошла к двери, обитой черной клеенкой.
— Вот здесь.
В глубине комнаты, за столом, сидел бородатый человек в комбинезоне и пил чай.
Перед ним
красовался большой, начищенный до блеска самовар.
— Это Шеманский, — сказала Беата. — Он приехал вечером.
— И что же?
Вопрос был задан совершенно безразличным тоном.
— Мне говорил Лабковский...
— Я вас сюда не приглашал, — перебил он меня, — и мне совершенно не интересно, что вам
говорил Лабковский. Туда я вас все равно не пущу.
— Вот разрешение комитета.
Я подошел к столу и положил перед ним запечатанный конверт.
— Комитета, комитета! — Его лицо покрылось красными пятнами. — А что они там понимают, в
вашем комитете? Попробовали бы влезть в мою шкуру, а потом давали бы разрешение всяким...
— Алексей Николаевич!
— Ладно, — Арсеньев виновато взглянул на Беату, — садитесь пить чай, переночуете у нас, а
утром я вызову с базы машину и отправлю вас обратно.
Я молча сел за стол. Беата налила мне чаю в толстую фарфоровую кружку и придвинула тарелку
с печеньем.
— Послушайте, Шеманский, — в голосе Арсеньева звучали мягкие, мне показалось, даже
заискивающие нотки, — я хорошо знал вашу жену. Понимаю чувства, которые вами руководят. Но в
зоне вам делать нечего. Не так там... — он на мгновение запнулся, — не так там все просто.
— Поймите, — сказал я, стараясь сохранять спокойствие, — что мне...
— А почему вы не хотите понять, — перебил он меня, — что ваше присутствие здесь никому не
нужно? Мы топчемся, не решаясь даже выяснить, что же там произошло, и вот является человек,
который... Впрочем, все это пустые разговоры, — махнул он рукой, — не пущу, и все тут! Можете
жаловаться на меня в комитет.
— Я отсюда не уеду, не побывав там.
Мне хотелось быть твердым и решительным, но выдал голос.
Беата кинула на меня сочувственный взгляд.
Мое волнение привело Арсеньева в ярость.
— А кто вы такой?! — загремел он, ударив кулаком по столу. — Может, вы физик и объясните,
почему уровень радиации не падает, а повышается? Или вы — биолог, разбирающийся в этих, как
их, дендритах и светлячках с температурой в триста градусов? Да, кто вы такой, кроме того, что
муж Шеманской? Можете мне сказать? Почему вы молчите?
— Я... лингвист...
— Лингвист! — захохотал он. — Вы только подумайте! Лингвист! Нет, — сказал он, неожиданно
переходя на серьезный тон, — к счастью, лингвист пока не требуется.
Я молчал. Арсеньев допил чай и встал.
— В общем, все ясно. Завтра я вас отправлю назад. Беата покажет вам, где можно
переночевать. Спокойной ночи!
Дойдя до двери, он обернулся, посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом и вышел.
Несколько минут мы сидели молча.
— Скажите, — нерешительно спросила Беата, — вы... очень любили Марию Алексеевну?
— Очень.
— Тогда... действительно, вам лучше туда не ходить.
— Но почему? Объясните мне, ради бога, что это все значит. Честно говоря, я меньше всего
ожидал такого приема.
Беата задумчиво мешала ложечкой остывший чай.
— Не сердитесь на Алексея Николаевича. Ему тоже не легко. Вчера он опять получил нагоняй в
комитете.
— За что?
— За все, по совокупности.