Явления в них зеркально перевернуты. Это касается не
только образов, но и понятий.
Его слова меня несколько озадачили. Я ему сказал, что не могу представить себе зеркального
отображения понятий.
— Не понимаю, что вас смущает, — возразил он. — Возьмем хотя бы понятие о добре и зле. Они
складываются из суммы представлений о том, что хорошо и что плохо. Дикарь делит таким образом
только явления внешнего мира: живой тигр это плохо, убитый тигр это хорошо. Современный
человек прибавил сюда еще массу этических и моральных категорий, но сущность остается той же:
что нам во вред — это плохо, что на пользу — это хорошо. В антимире иные взаимодействия этих
слагающих.
— Значит, там убитый тигр — это плохо, а живой тигр — хорошо?
— Почему бы и нет, если тигр там не враг, а друг?
— Ну, а другие миры? — спросил я.
— Они вообще недоступны нашему воображению, — ответил он, подумав. — Нельзя представить
себе того, что не имеет аналогий, хотя бы отрицательных. Только наш антимир может быть еще
как-то воспринят человеческим мозгом, но для этого требуются совершенно новые органы чувств,
вроде тех, которыми меня наградила природа.
У него был вид тяжело больного человека. Особенно поразили меня его глаза, воспаленные, с
кровавыми прожилками. Казалось, они были обожжены видением того, что недоступно воображению.
Я сказал ему, что нужно на время прекратить все эксперименты и полечиться. По-видимому,
напряжение последних дней губительно сказалось на его нервной системе.
— Неужели вы думаете, что я могу сейчас остановиться на полпути? — невесело рассмеялся он.
— Я уверен, что нахожусь уже у порога самой увлекательной тайны мироздания. Пройдет еще
несколько дней, и мне, наверное, удастся раскрыть ее при помощи своего антидвойника.
Он поднялся на ноги, но зашатался от слабости, и я был вынужден взять его под руку.
Впервые за наше знакомство я проводил его до дома.
Он жил в старом, запущенном доме на берегу Обводного канала. Мы долго шли по мрачным
дворам, загроможденным штабелями дров, пока не остановились у двери под одной из
многочисленных арок.
— Дальше меня провожать не нужно, — сказал он, подавая мне руку. — Извините, что не
приглашаю вас к себе, но в настоящее время это просто невозможно. Думаю, что вы поймете меня
правильно и не обидитесь.
Прошло две недели. Горст не появлялся.
Я был уверен, что он заболел, но не решался явиться к нему без приглашения.
Мне казалось, что его нежелание видеть меня у себя было как-то связано с тайной талисмана,
которую он тщательно оберегал.
Все эти дни я обдумывал разные способы навестить его без риска показаться назойливым.
Однажды вечером, тщетно прождав его в сквере больше двух часов, я набрался смелости и
отправился к нему на дом.
С большим трудом на полутемной лестнице я отыскал дверь с нацарапанной надписью: «И. П.
Горст».
Мне открыла дверь девочка лет двенадцати. Я спросил, как здоровье Изекииля Петровича. Она
молча провела меня в конец коридора и также молча указала на дверь.
Я постучал, но никто не отозвался.
Зайдя в комнату, я увидел Горста, сидящего в кресле у стола. Сначала меня испугал его
остановившийся взгляд. Мне показалось, что он мертв. Однако это было только первым
впечатлением. Его ноздри раздувались в медленном ритме дыхания йогов.
Его ноздри раздувались в медленном ритме дыхания йогов. Очевидно, он был целиком
погружен в созерцание загадочного антимира.
Я понял, что мой приход оказался очень некстати, и сделал уже несколько шагов к двери, но
непреодолимое любопытство заставило меня вернуться, чтобы взглянуть на таинственный талисман,
к которому был прикован взгляд Горста.
Это была обыкновенная рюмка, наполненная до краев. О ее содержимом было легко догадаться по
этикеткам многочисленных уже опорожненных бутылок, стоявших на столе.