– А в этом зелье вы уплываете!
Он вскочил и закружил по комнате в танце. Собаки с пронзительным лаем и рычанием путались у него под ногами. Он не обращал на них никакого внимания, но Байрон, пошатываясь, встал на ноги и взревел:
– Немедленно убрать этих паскудных псов из моей комнаты!
Пока слуга выпихивал их вон, вошла Мэри Годвин, и я почувствовал, как кровь прилила к моим щекам – отчасти, без сомнения, под действием вина, но в основном из‑за до боли острой радости от встречи с автором «Франкенштейна, или Современного Прометея».
Поэты всегда были на стороне людей. Для них, как и для некоторых пренебрегаемых романистов, Время постоянно оставалось чем‑то своенравным, расползающимся по жизни, как прихотливая путаница плюща по стенам старого особняка. Или как судьба Мэри Шелли, чье имя прославляют и лелеют немногие, но чья разносторонняя репутация при всех переменах оставалась неоспоримой.
Она подошла к Шелли, и протянула ему книгу, упомянув, что с маленьким Уильямом – Уилмышкой, как она его назвала, – осталась посидеть – и написать письма домой – Клер Клермонт. Шелли начал было расспрашивать ее о Тассовом «La Geru‑salemme Liberata»[5], но Байрон подозвал ее к себе.
– Можете поцеловать меня, дорогая Мэри, – у вас ведь скоро день рождения.
Она поцеловала его, но как‑то по обязанности. Он легонько шлепнул ее и обратился ко мне:
– Полюбуйтесь, сколь благородно воплощены здесь наследственные достоинства. Эта юная леди, мистер Боденленд, – плод союза двух великих умов нашего времени, философа Уильяма Годвина и Мэри Уолстонкрафт, одного из величайших женских философских умов, – под стать моему другу мадам де
Сталь, которая, как вам, вероятно, известно, живет на противоположном берегу озера. Так что к огромной всеобщей выгоде здесь соединились друг с другом красота и мудрость!
– Не позволяйте лорду Байрону настраивать вас против меня, сэр, – сказала, улыбаясь, Мэри.
Она оказалась миниатюрна, мила и чуть напоминала птицу; у нее были блестящие глаза и крохотный, задумчиво сложенный ротик. Как и Шелли, стоило ей засмеяться, и она становилась неотразима, ибо освещалось все ее лицо – и она одаривала вас своей радостью. Но она была намного спокойнее Шелли и в целом очень молчалива, причем в молчании ее присутствовало что‑то скорбное.
Мне было понятно, почему Шелли ее любит, – а Байрон поддразнивает.
Но одно в ней поразило меня в первый же миг. Она оказалась поразительно юной. Позже я навел справки и узнал, что ей едва исполнилось восемнадцать. В мозгу у меня сверкнула мысль – она не сможет мне помочь! Должно быть, только спустя годы возьмется она писать свой шедевр.
– Мистер Боденленд расскажет тебе историю о маленьких детях и могилах, – обратился к ней Шелли. – От нее у тебя мурашки пойдут по коже.
– Я не буду рассказывать ее заново – даже ради такой достойной цели, – сказал я. – Остальным станет от этого еще скучнее, чем в первый раз.
– Если вы здесь задержитесь, сэр, вам придется рассказать ее мне наедине, – сказала Мэри, – ибо я как раз собираюсь открыть лавочку как знаток замогильных историй.
– Мистер Боденленд – знаток швейцарской погоды, – вмешался Байрон. – Он считает, что нынешнее кровотечение облакам причинила канонада при Ватерлоо!
Я даже не успел оспорить столь превратное толкование своих слов, как заговорила Мэри:
– О нет, все совсем не так – это совершенно ненаучное замечание, если мне позволено будет заметить, сэр! Повсеместно установившаяся в этом году в северном полушарии плохая погода всецело обусловлена необычайной прошлогодней вспышкой вулканической активности в полушарии южном! Не правда ли, интересно? Это доказывает, что ветры, распределяясь по всему земному шару, обеспечивают планету единой системой обращения – наподобие…
– Мэри, моя система кровообращения приходит в полное расстройство, когда вы щеголяете позаимствованными у Перси идеями, – перебил ее Байрон.
– Пусть погода вмешивается во что угодно – кроме кларета и беседы! А теперь, Шелли, расскажите, что вы начитали, таясь сегодня средь лесов?
Шелли прижал к груди все десять своих длинных пальцев, а затем вскинул их к потолку.
– Не в лесах я был, не на Земле. Я бежал сей планеты. С Лукианом из Самосаты мы странствовали по Луне!
Они пустились в обсуждение преимуществ лунной жизни; Мэри, смиренно слушая их разговор, продолжала стоять рядом со мной. Потом она негромко, чтобы не потревожить собеседников, обратилась ко мне:
– Сегодня на ужин у нас будет барашек – точнее, у лорда Байрона и
Полидори, поскольку мы с Перси избегаем мяса. Если хотите, присоединяйтесь к нам. Я как раз собираюсь проверить, не забыл ли повар об овощах.
И с этим она направилась на кухню.
Произнесенное ею имя Полидори напомнило мне, что щуплый итальянец‑доктор пришел сюда вместе с Мэри.