Лампа была заключена в матовый стеклянный шар, рассеивавший ее лучи.
Мое внимание привлекли книги Виктора. Тут стояли старинные, переплетенные в телячью кожу тома Серапиона, Корнелия Агриппы и Парацельса, много книг по алхимии. Но намного больше было совсем новых изданий по химии, электричеству, гальванизму и натурфилософии. Среди неизвестных мне имен континентальных ученых, таких, например, как Вальдман и Кремпе, я с интересом обнаружил и британцев, в частности Джозефа Пристли, представленного своей «Историей электричества» 1767 года, и Эразма Дарвина с его «Ботаническим садом», «Фитологией» и «Храмом природы». Многие книги лежали открытыми, как попало разбросанные там и тут, на их полях мне были видны пометы Франкенштейна.
Я поднял коробку с письмами и начал проглядывать их; за этим занятием меня и застал вернувшийся сверху Франкенштейн. Я сказал:
– У вас здесь недурная библиотека.
– В эту башню я перенес все необходимое. Это единственное место, где я могу пребывать в уединении и без помех предаваться своей работе. У вас в руках письма великого Генри Кавендиша. К сожалению, он ныне мертв, а как много он знал об электричестве! Хотел бы я иметь его мозги. Не знаю, почему он так и не потрудился обнародовать свои познания, разве что как аристократ он, чего доброго, считал ниже своего достоинства публиковаться в печати. Мы переписывались, и именно ему я обязан практически всеми своими знаниями в том, что касается электропроводности и воздействия электричества на тела, через которые оно проходит. Кавендиш намного опередил свое время.
Я не смог удержаться от пошлости.
– Вы, похоже, тоже намного опережаете свое.
Он не обратил внимания на мое замечание.
– Я продолжаю переписываться с Майкл Фарадеем. Вам знакомо это имя? Он посещал меня здесь, в Женеве, в 1814 году вместе с лордом и леди Дейви. Лорд
Хэмфри Дейви – просто кладезь замечательных познаний. Например, он научил меня, как использовать закись азота – веселящий газ, – чтобы победить физическую боль. Я так и делаю. Кто еще во всей Европе на это способен? Но гораздо более важным для поставленной мною перед собой цели…
Он запнулся.
– Ну вот, я оседлал своего любимого конька. Мистер Боденленд, что нам с вами делать? Скажу вам напрямую: я вас здесь не хочу и в вас не нуждаюсь.
Если у вас есть некая информация, которую вы желаете продать, будьте добры, назовите вашу цену, чтобы я мог остаться в одиночестве. Я должен продолжать свою работу.
– Нет, как раз этого и не должно произойти! Я здесь для того, чтобы предупредить вас: ваша работа должна быть остановлена. Мне доподлинно известно, что она приведет лишь к все новым бедам. Немало бед она за собой уже повлекла, но это только начало.
Лицо его было мертвенно бледно в резком свете дуговой лампы, руки сжаты.
– Кто вы такой, чтобы выступать в роли моей совести? Откуда вы взяли, что знаете что‑то о будущем?
– Не думайте обо мне как о своем противнике – таковой уже рыщет по нашей планете. Я просто хочу помочь вам – и прошу вашей помощи. Поскольку я из‑за вас попал в тюрьму, элементарная человеческая благожелательность требует, чтобы вы теперь мне помогли. Прежде всего скажите, что стряслось на свете, пока я был в тюрьме? Скажите, какое сегодня число и что это за новые земли появились на том месте, где некогда красовалось Леманское озеро?
– Вы даже этого не знаете? – Он расслабился, словно почувствовав, что если не с вызовом, то с неведением вполне может справиться. – На дворе все еще июль, хотя в это не так‑то просто поверить. Температура упала, как только появились эти насквозь промерзшие земли. Они примыкают к Женеве почти со всех сторон. Ну а о том, что же это такое, до сих пор спорят ученые. Они писали и барону Кювье, и Гете, и доктору Бакленду, и не знаю еще кому, но так и не получили ни от кого ответа.
Они писали и барону Кювье, и Гете, и доктору Бакленду, и не знаю еще кому, но так и не получили ни от кого ответа. На самом деле возникло и все крепнет подозрение, что Париж и Веймар, как и многие другие города, прекратили свое существование. А эта мерзлая местность, на мой взгляд, очень удачно подтверждает теорию катастроф в эволюции Земли.
Вопреки Эразму Дарвину…
– Так сейчас июль 1816 года?
– Ну да.
– Но если озеро исчезло, что стало с его восточным побережьем? В частности, меня интересует вилла Диодати, где однажды останавливался поэт
Мильтон. Не поглотила ли мерзлота и ее?
– Откуда мне знать? Меня это не интересует. Ваши вопросы…
– Подождите! Вы, конечно, знаете о лорде Байроне. А знакомо ли вам имя другого поэта – Перси Биши Шелли?
– Естественно! Поэт науки наподобие Марка Аврелия, последователь Дарвина и писатель получше, чем этот авантюрист от стихов лорд Байрон.
Позвольте я докажу вам, сколь хорошо знаю своего Шелли!
И он принялся декламировать, мелодраматически жестикулируя, как того и требовала его эпоха:
И здесь, среди руин забытых храмов,
Где меж колонн видны изображенья
Существ нечеловечески прекрасных,
Где мраморные демоны хранят Мистическую тайну Зодиака
И на стенах немых запечатлелись
Немые мысли тех, кого уж нет,
Кто говорит сквозь тьму тысячелетий, –
Здесь медлил он, пытливо созерцая
Обломки дней былых, тех дней, когда
Был молод мир…
Без сомнения, гигантские кости допотопных животных.
Как там дальше?..
И все глядел – глядел, до той поры
Пока значенье символов неясных
Не вспыхивало искрой светоносной
Во тьме его пытливого ума, –
И в этот краткий миг проникновенья
Он понимал весь смысл, весь скрытый ужас
Рождения времен.
Поэтический отзвук моих собственных исследований! Разве не здорово написано, а, Боденленд?
– Могу понять, как это вас привлекает. Виктор Франкенштейн, будущая жена Шелли, Мэри Годвин, опубликует о вас роман, где выведет вас в качестве ужасного примера того, как человек, стремясь управлять природой, от природы отрывается. Поостерегитесь – воздержитесь от своих экспериментов!
Он взял меня за руку и по‑дружески обратился ко мне:
– Следите за своими словами, сударь.
Йет как раз проходил через комнату, поднимая по винтовой лестнице в лабораторию последний ящик.
– Нет никакой нужды просвещать не только меня, но и моего слугу. Когда он спустится, чтобы приготовить нам поесть, следите за своими словами.
– Он же, наверное, знает о… о том, что снаружи рыщет ваш doppelganger[6]?
– Он знает, что в лесу скрывается демон, который хочет меня погубить.
О его подлинной сущности ему, похоже, известно меньше, чем вам!
– Неужели этой ужасной тени, омрачающей вашу жизнь, недостаточно, чтобы вы наконец осознали, что необходимо отказаться от дальнейших экспериментов?
– Шелли лучше вашего оказался способен понять страстный поиск истины, который превозмогает любые иные соображения в сердце того, кто тщится раскрыть секреты природы, будь то ученый или поэт. Я несу ответственность перед этой истиной, а не перед развращенным обществом. Пусть другие возьмут на себя разглагольствования о моральных соображениях; я озабочен только прогрессом знания. Разве тот, кто впервые впряг ветер в парус, думал о том, что в результате его открытия армады парусников отправятся в захватнические походы? Нет! Как он мог это предвидеть? Он одарил человечество новым открытием, а то, что оно могло оказаться недостойным этого дара, – совсем другой вопрос.
Заметив, что в комнату вернулся и тут же скрылся за занавесом, чтобы приготовить нам обещанную Франкенштейном еду, Йет, он понизил голос и продолжал:
– Я дарю, я награждаю человечество свои даром – секретом жизни.