– Есть тут место одно, – сказал Ашмарин, – я мимо как‑то проезжал, видел.
– Давай, давай, – заинтересованно сказал Фомин.
– Далековато будет. Но часа за два обернемся. Кладбище старое.
– Ага.
– А там ложбинка, овражек такой, дождем промытый. Глубокий. И те могилки, что на край попали, вода как ножом срезала.
– Зарубили, – твердо сказал Фомин. – Мы это дело провернем и прямо к декану: так и так, помощь от флотских нашей медицине.
– А парень видный, – одобрительно заметил Фомин, киануа на принца датского. – И на кого он похож?
– На Митьку Калабушкина, вот на кого, – тотчас же ответил Ашмарин, и вскочив на пьедестал, нахлобучил на голову Гамлета свою мичманку.
– Ну, точно Митька! – обрадовался Фомин. – Знаешь чего, мы тут в воскресенье сфотографируемся! А чего? Нашим пошлем в дивизион. Ты понимаешь, что там будет? Да если наши ребята сейчас нас с тобой увидели бы, во бы рты пораскрывали!
Ашмарин и Фомин пришли в восторженное состояние духа, живо представив себе, как их фотография с каменным чудаком посередине, как две капли воды похожим на Митьку Калабушкина, пойдет в кубрике по рукам.
– А Петро скажет, – предположил Ашмарин, – ну, дывы?
– А точно, он так и скажет!
И вдруг позади них раздался негромкий женский голос:
– Я не сомневаюсь, что ваш Петро так именно и скажет, а сейчас снимите, пожалуйста, ваш голозной убор со статуи.
Ашмарин и Фомин медленно повернулись. На каменной скамеечке сидела седая женщина, держа на коленях потрепанную черную сумочку.
– Учительша, – шепнул Ашмарин Фомину и сдернул с головы статуи мичманку.
– А он кто? – вежливо осведомился Фомин, показав на статую. – Родственник вам?
– И мне тоже, – тихо сказала женщина, и в ее черных раскосых глазах мелькнул маленький чертик.
– Всем, значит, родственник, – пояснил Фомину Ашмарин. – Вроде Адама, значит?
– Боже мой, но ведь это же принц Гамлет!
– Принц? – подозрительно переспросил Ашмарин. – Ах, принц, – протянул он. Будто понял что‑то сомнительное, касающееся женщины на скамейке. – И каким царством‑государством он заправлял, этот ваш принц?
– Датским государством, – охотно ответила женщина.
– А чего, датчане ничего ребята, – одобрительно отозвался о подданных Гамлета Фомин.
– Видали мы и датчан и прочих разных шведов, – заметил Ашмерин. – Пришлось мне одному в Макао на пальцах кое‑что разъяснять, – Ашмарин сжал кулак и потряс им перед носом у Фомина.
– Ну, это ты зря так, Ашмарин. Гитлер, вроде, тоже эту самую Данию захватывал, так я говорю? – спросил Фомин у «учительши».
– Послушайте, молодые люди, – сказала женщина. – Что вы мелете? Неужели вы никогда не слышали о драме «Гамлет», о Шекспире?
– Слышали, – живо отозвался Фомин. – Шекспир, Шекспир… Ах, так он у нас в учебнике мелким шрифтом был напечатан.
– Ну и что из того, что мелким? – «учительша» пожала плечами. – Это величайший поэт, величайший драматург.
– А нам, кто в плавсоставе, мелкий шрифт простили, – пояснил Фомин. – Вот стишок там был, так его я выучил, это он тек начинался: «Быть… Быть…» Забыл…
– Быть или не быть, таков вопрос, – подхватила «учительша». – Что благородней духом – покоряться пращам и стрелам яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством? Умереть, уснуть – и только; и сказать, что сном кончаешь тоску и тысячу природных мук… Как такой развязки не жаждать? Умереть, уснуть. Уснуть? И видеть сны, быть может?
– Здорово складено, – восхитился Ашмарин. – Mы тут с другом тоже, как посмотрели на принца, так тоже про это же говорили. Правда, Фомин?
– Оно жаль, конечно, да по науке так выходит, что как умер, так и конец, – ответил Фомин в раздумье. – Вот вы, допустим, женщина, так вам трудней понять. А вог мне приходилось воевать. Посмотришь иной раз на побитых, а я их видал штабелями сложенными, так в голову и ударит: а почему это я жив? Чудно даже сделается. Вчера, можно оказать, из одного котелка вот с этим заправлялись, а сегодня он лежит, будто и не он. А каша, небось, в животе еще не остыла. Что он, у бога теля съел? Такой же парень, как и я, даже лучше, красивее, образованнее.
– Смелого пуля боится, смелого штык не берет, – высказал свою точку зрения Ашмарин.
– По‑моему, это все мысли вредные. Живи, выполняй предписания, и лады. А начнешь думать, так никакого топку. Я вот тоже, как увижу, бывало, что задумался кто, так погоняю крепенько, смотришь, вроде, повеселел парень.
– Ты это умел, – сказал Ашмарин. – Не зря тебя на флоте Погонялой называли.
– Да, видно, вам Шекспир не нужен, – оказала женщина.
– Это почему же? – строго спросил Фомин. – Время придет, и до Шекспира доберемся.
– Я совсем в другом смысле. В обратном смысле. В том самом «стишке», который вы учили, ведь там есть слова: «Так трусами нас делает раздумье и так решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледной…»
– Так трусами нас делает… раздумье, – порвженно повторил Фомин. – Вот уж верно так верно. А я что говорил?
– Ладно, пошли, – тронул Ашмарин Фомина за плечо. – А то еще раздумаешь.
– А вы что, кладоискательством занимаетесь? – спросила женщина, заметив ручку лопаты, выглядывающую из мешка. – Тогда вам спешить нечего.
Фомин и Ашмарин удивленно уставились на нее.
– Это через почему? – спросил Ашмарим.
– Клады в полночь открываются, – серьезно сказала женщина.
– Ну, наш клад от нас не уйдет, – махнул рукой Ашмарин и, увлекая за совой Фомина, скрылся за памятником, теперь уже ярко освещенным уличным фонарем.