К полудню Иосиф добрался до реки. Возле нее решил провести три‑четыре дня – пока хватит продуктов.
У реки было древнее название – Вйлия. И место было умиротворяющее, тихое, красивое. Лес и кустарники подступали к самому берегу, единственная дорога, которая вела сюда, просматривалась издалека.
«Даром время не потрачу, – думал Иосиф, перебирая взятые с собой учебники. – Подгоню историю и литературу, порешаю задачи – все подряд…»
Он понимал, что поступил нехорошо, что родителям придется страдать и волноваться. Но иного выхода не оставалось, так он считал.
Как всякий городской житель, Иосиф не был приспособлен к походной жизни – такая жизнь сулила одни лишения и неприятности. И даже то, что зима до самого конца простояла теплая и бесснежная, не спасало положения: ночевать в апрельском лесу все равно было неприятно.
Беспокоило, что могут нагрянуть хулиганы, которым ничего не стоит чикнуть ножом по горлу или толкнуть в воду с обрыва, чтобы завладеть трешкой или зажигалкой.
Особенно пугали алкоголики и наркоманы. Отец не раз повторял: «Там, где хищения и нетрудовые доходы, полно тех, кто паразитирует. Эти несчастные люди не жалуют других несчастных…»
Иосиф не вполне понимал, как обогащение одних вызывает обнищание и одичание других, но отец, конечно, был прав: у их соседа, например, организовавшего шарашкину «контору по сбыту», названную «кооперативом», и таскавшего домой деньги в авоське, спился сын, бросил институт, а недавно, говорят, ограбил своего приятеля…
Кроме хулиганов в лесу можно было встретить и диких зверей – волка или рысь…
Но решение было принято: побоку все страхи!
На небольшой поляне возле разлапистой сосны Иосиф соорудил шалаш, сложил свои вещи и провизию, купленную за деньги, заработанные летом на заводе.
Едва стало смеркаться, Иосиф лег спать. Но сон долго не давался: было холодно, сыро, а главное – как‑то не по себе.
Мало‑помалу усталость и свежий воздух взяли свое.
Иосиф уснул, но спал недолго, не более часа, прохватился в тревоге, выбрался из шалаша, залез на дерево и сидел там, думая о доме, о матери, об отце, крепко сердился на них, вынудивших его переменить привычное течение жизни и забраться в глушь, где столько опасностей и не с кем перемолвиться словом.
«Ну, и пусть пропаду, – шептал он, испытывая временами почти отчаяние, – вам же будет хуже!..» Но все же понимал, что пропасть не имеет права: какой толк гибнуть, когда жизнь только начинается и нужно еще столько увидеть и столько сделать?..
На рассвете, закоченевший от холода и ветра, Иосиф спустился на землю, забрался в шалаш и, едва лег, тотчас уснул.
Приснилось, будто сидит он на дереве, прислонившись спиной к шершавому стволу, и вдруг видит, что от дороги свернула к лесу легковая машина.
Вот она остановилась, двое с фонариками полезли через кусты – прямо к сосне, где прятался Иосиф.
– Эге, – сказал один, – да тут расположился какой‑то фрайер. Конура, однако, пуста.
– Позырь, может, где‑то рядом. Свидетели нам ни к чему.
Они стали шарить вокруг. «Бандиты!» Иосиф так перетрусил, что уже готов был признаться: «Тут я, на дереве, не трогайте меня!» Но губы не повиновались.
А бандиты стали копать лопатами яму, потом притащили из машины что‑то тяжелое, похоже, тело убитого человека, и, бросив в яму, закопали.
– Хана, – сказал один, потирая руки. – Обштопали и это дельце. Сюда легавые не сунутся. Ну, пойдем!
– Постой, – сказал его сотоварищ. – Для верности нужно три раза воткнуть нож в землю. Тот самый. Примета.
– Примета так примета, – первый достал нож. Нож был в крови…
Проснувшись, Иосиф пытался понять, куда делись бандиты.
Вокруг стояла тишина. Все было в тумане, даже ближние сосны угадывались еле‑еле. Над ними, вверху, чуть просвечивалось солнце.
Нигде не было ни следа разрытой земли.
«Сон, – догадался Иосиф. – Кто и зачем попрется в такую даль, да еще ночью?..»
Видимо, организм как‑то приспособился к холоду – почти уже не чувствовал его. Вспомнились слова отца: «Разве то сон – на мягких кроватях, за окнами, не пропускающими ничего, кроме пыли? Настоящий сон – под звездами, на голой земле. Там человек действительно отдыхает, а мы только накапливаем усталость…»
Прав был отец – такой бодрости, такой свежести во всем теле Иосиф не ощущал давно.
Редкие птицы тенькали и пищали по‑весеннему, хотя впереди их наверняка еще ожидали заморозки.
«Продержусь, – подумал Иосиф. – Дрожать больше не буду. Хотя осторожность не повредит…»
Он пошел к реке, поражаясь, как гулко отдается в тишине каждый шаг.
Широкая, терявшаяся в тумане река с хрустальным перезвоном несла свои нескончаемые воды. Иосиф освежил лицо.
И вдруг рядом послышалось громкое, уверенное пение необыкновенной птицы – кенора или соловья: «Ти‑ти‑ти, фьюить, фьюить!..»
«Какая красотища!.. Когда помирятся родители и я наверстаю упущенное в школе, непременно приедем сюда, на Вилию. Доберемся автобусом, а потом пешком. Нет большего удовольствия, нежели ходить по земле своими ногами…»
Словно подтверждая свою мысль, он легко поднялся по крутому, осыпистому берегу, стараясь не спугнуть птицу. Но не птицу увидел – велосипед и рюкзак. Чуть поодаль к реке спускался полноватый лысый мужчина босиком, в закатанных по колено спортивных штанах и без майки. Вот он приостановился и засвистел – ай да ловкач!
Мужчина вошел в воду, ступая осторожно, с кряканьем и бормотанием омыл руки и грудь, поболтал ногами.