Новый король, взошедший на престол после кровопролитных волнений, не пожелал видеть при своем дворе венецианца, все богатство которого составляла очаровательная дочь.
Иосифа служба не обременяла: к юной графине была приставлена еще одна служанка – она заботилась о ее платье и столе, – Иосифа держали на побегушках, но ему доставляло удовольствие оказывать услуги доброй и кроткой 14‑летней девушке.
Сознавая временность своей службы, Иосиф забавлялся, вел подчас раскованные разговоры с графом и держался весьма смело по отношению к юной графине.
Час назад он написал ей записку, в которой признавался в искренней любви. И как было не любить это очаровательное, добрейшее создание, высоко и трепетно верившее в божий промысел и божью защиту?
Иосиф слонялся по палубе, когда его окликнула старая служанка Умберта.
– Зовет госпожа!
Иосиф вошел в крохотную каюту.
Юная графиня сидела на койке, держа на коленях книгу, и обмахивалась веером. На ней было голубое платье со множеством складок. Она старалась придать своему лицу строгое выражение, но получалось плохо: глаза графини смеялись. Иосиф видел это, но не подавал вида: знал, что госпожа считает долг высшей заповедью благородного человека. Долг и еще достоинство, которое должно во всякий час оттенять долг.
– Удивительно, как много мух на этом корабле.
– Не заметил, госпожа, – Иосиф пожал плечами.
– Кто не гребует, тот не боится бога, – подняв брови, сказала графиня.
– Чего же гребовать? На корабле обычно много протухшей солонины, – ею кормят гребцов. А мухи любят порченое. Они ничего не понимают в поварском искусстве.
– Ты держишься со мною недопустимо вольно. Запомни, гордыня до добра не доводит… Я получила твою записку. За дерзость тебя, конечно, следует крепко высечь… Но я простила, приняв во внимание хороший слог твоего письма… У какого монаха ты учился грамоте?
– Меня учило, моя госпожа, множество учителей. Я окончил девять полных классов средней школы в одном из столичных городов Европы…
Графиня закрыла лицо веером.
– Да ты настоящий шут! Твои слова и поступки порой просто забавны. Ты говоришь, тебя учило несколько учителей, отчего же ты столь невежественен? Ты не умеешь толково отвечать на вопросы, застегиваешься не на все пуговицы и ходишь, запустив руки в карманы. А порою и насвистываешь. Так не держат себя грамотные люди… – Тут она, сколько ни крепилась, не выдержала и расхохоталась… – Вот тебе, шут, шутовской вопрос: много ли чертей могут сесть на кончик иголки, которой вышивают икону?
– Я не верю в силу иконы, моя госпожа. Я не верю в бога. Его нет. Мы хотим, чтобы он был. И было бы, пожалуй, хорошо, если бы он был. Но его нет. Человек сам отвечает за все, что происходит на земле. И ему не на что опереться, кроме как на правду.
Графиня нахмурилась. В серых глазах сверкнули лучики неподдельного гнева.
– Замолчи, несчастный! Тебя надо распять на кресте!.. Кто дает нам правду, если не высшая воля?.. Поднимая руку на бога, еретики хотят сокрушить святое и праведное: священность семейных уз, почтение к отцу, уважение к матери. Они соблазняют на ложь и вероотступничество, зовут губить ближнего, отнимать у бедного и наслаждаться слезою несчастного. Ступай же прочь с глаз, и доколе не прояснится твой разум, затемненный твоими безнравственными учителями, не являйся!
Она поднялась и топнула ножкой.
Раскаиваясь за свой неосмотрительный поступок, Иосиф вышел на шкафут и присел за бухтой аварийного каната. Паруса были безжизненны, море пустынно. Мерно ударяли весла, кокотали куры в клетках, в нос били запахи корабельной кухни – там кок стучал ножом и ругался на всех языках мира.
Казалось, вместе с ветром замерло и остановилось время, – странный уют ощущала душа.
Казалось, вместе с ветром замерло и остановилось время, – странный уют ощущала душа.
Иосиф подремывал, когда возле него встали два пассажира. Один – массивный, рыжебородый, другой – низенький и щуплый, с длинным носом, торчавшим из‑под берета. Они разговаривали вполголоса по‑гречески, но Иосиф великолепно понимал их.
– Не трусь, – сказал рыжебородый, отирая лицо шарфом. – Неуч, что дремлет в тени, – слуга венецианской семьи. Он кое‑как говорит даже на своем языке. И вообще, все тайные разговоры лучше всего вести на виду у возможных шпионов.
– Зачем ты позвал меня?
– Затем, что ты, дорогой сородич, можешь заработать целое состояние, едва пошевелив пальцем… Что ваши лекарские ухищрения в сравнении с этим умением – заставлять золото течь струйкой, поковыривая в носу!
– Короче!
– Слыхал ли ты что‑нибудь про людей, которые покупают место на корабле для того, чтобы корабль никогда не пришел в порт назначения?
– Что ты имеешь в виду? И отчего столь многозначительно рассмеялся? Уж не хочешь ли ты сказать, что наш корабль обречен? – обеспокоился носатый.
– Есть замечательное изречение, господин эскулап: «Мир желает быть обманутым. Что ж, пусть его обманывают!» Слова слетели с уст Ромула Августула, последнего римского императора, когда он узнал, что его окружение подкуплено и готово предаться врагам. Император невзначай выразил великую тайну: нельзя строить храм из дерева, если оно источено червями.
– Ты слишком обстоятелен, – сказал носатый. – Давай же, говори о сути, не тяни!
– Успеется. Видишь, корабль снова дрейфует? Гребцы выбились из сил и требуют отдыха. Скотина должна получать отдых, иначе с нее ни шерсти, ни мяса… Так вот, дружище, корабль на рассвете станет добычей пиратов. Это так же верно, как то, что ты следуешь в Калабрию, везя рекомендательное письмо от известного проходимца, и надеешься получить место княжеского лекаря.
Носатый покачал головой.
– Доносчики тебе не солгали. Если корабль захватят пираты, я никуда не попаду!
– Испугался. Зря. Как раз только тогда ты и попадешь прямиком к своему князю…
Иосиф внимательно прислушивался к беседе заговорщиков. Он догадывался, что оба этих человека – недобрые, корыстолюбивые, лживые, и все различия между ними – один побаивается идти на преступление, а другой – подбивает на него.
– Что я должен сделать?
– Почти ничего, и куча денег – твоя. Клянусь самой страшной клятвой… Сейчас мы оба пойдем к капитану, и я стану говорить. При этом временами буду обращаться к тебе. Твоя задача – важно кивать, полагаясь во всем на меня. Понял?.. Смотри же, не подведи, я умею мстить не менее щедро, чем благодарить за услуги!..
Они пошли на ют. Иосиф незаметно последовал за ними. Окно капитанской каюты было растворено настежь, он подобрался к окну, спрятавшись под трап, который вел к гафелю бизань‑мачты.
– Что угодно господам? – послышался голос капитана, человека довольно пожилого, опытного, участвовавшего, говорят, даже в кругосветном плавании.
– Господин капитан, – нагло сказал рыжебородый, – беседа у нас очень важная, и ставка в беседе – наши жизни. Ваша жизнь и наши жизни.
– Что это значит? Вы, кажется, угрожаете?
– Не угрожаем, почтеннейший, вы сами угрожаете себе слишком громким голосом. Если в каюту постучат люди, я тотчас разобью здесь эту колбу. Вот она. В колбе экскременты человека, в муках скончавшегося от черной чумы. Видите?.. Завтра, на рассвете, корабль будет захвачен пиратами алжирского эмира Барбароссы.