1
Мы – клоны. Со времени рокового столкновения минуло сто лет. Родители наши давно упокоились на кладбище, что расположено на каменистом склоне с внешней стороны кратера, еще до того как роботы оживили наши замороженные клетки в материнской лаборатории. Я помню день, когда мой Робо‑папа привел нас, пятерых детей, взглянуть на Землю – туманный, запачканный красным шар в черном лунном небе.
– Она выглядит больной, – сказала Диана, сама не своя, взглянув в лицо Робо‑папе, – у нее течет кровь?
– Вся поверхность земного шара кровоточит раскаленной лавой, – объяснил он. – Реки впадают в моря красными железными потоками.
– Мертва, – состроил гримасу Арни, – похоже на то.
– Земля погибла от столкновения. – Робот кивнул пластмассовой головой. – Вы рождены, чтобы вернуть ее к жизни.
– Но мы лишь дети.
– Вы подрастете.
– Ну уж нет, – пробормотал Арни. – Я обязательно должен взрослеть?
– А ты что, – усмехнулась Таня, – навсегда решил остаться сопливым шалопаем?
– Не ссорьтесь. – Скованно, как все роботы, Робо‑папа пожал плечами и обвел своими линзами нас пятерых, теснящихся вокруг него под куполом астрономической обсерватории. – Ваше предназначение – взрастить на Земле новую жизнь. На это уйдет немало времени, но вы будете рождаться вновь и вновь, пока миссия не будет выполнена.
* * *
Непосильная задача для пятерых детей, подрастающих на Луне в полном одиночестве. Мы были единственными людьми во вселенной. Станция Тихо – небольшое гнездышко вырытых на краю кратера тоннелей под куполом обсерватории – стала нашим единственным мирком. Наши биологические родители ушли безвозвратно, а их мертвый мир остался где‑то далеко, за четверть миллиона миль отсюда. Своего отца, человека, из замороженных клеток которого создали меня, я знал лишь благодаря изображениям в голографическом отсеке.
Его звали Дункан Яр. Я любил отца, и мне было жаль, что на его долю выпало столько страданий, что пропахали глубокие борозды на его худом изможденном лице. Заглядывая отцу в глаза, я частенько читал в них беспросветное отчаяние.
– Взгляните на Землю, когда будете в обсерватории, – говорил он. – Вы увидите чужую мертвую планету. Все, что мы когда‑то знали и на что надеялись, погибло. Четыре миллиарда лет эволюции сметено с лица Земли. В мире не осталось ничего, кроме нас. – Плечи его поникли под старым коричневым пиджаком. Плотно сжав губы, отец покачал головой. – Только станция Тихо, главный компьютер, Робо и живые клетки, замороженные в криостате. И вы, – он помедлил, устремив на нас пугающий взгляд, – единственная надежда на то, что Земля будет жить снова. Когда подрастете, это станет вашей работой. Возродить жизнь, уничтоженную тем роковым ударом. Вы – наша единственная надежда. Нельзя остановиться на полпути и все бросить.
В его хриплом голосе звякнула стальная нотка.
– Пообещайте, что не отступитесь.
Мы подняли руки и поклялись.
* * *
Отец был только изображением, неярким светом, вспыхивающим в голографической рубке, появлявшимся по воле главного компьютера. Лишь Робо были настоящими – роботы человеческого роста, клонировавшие нас в материнской лаборатории, которые с тех самых пор ухаживали за нами.
В полной мере сопереживая отцу, я иногда считал данное ему обещание невыполнимым. Ведь мы были лишь детьми. Земля казалась чем‑то нереальным: большим ярким пятном на нашем черном северном небосводе.
Мир, в котором жили наши родители, погиб безвозвратно, остались лишь базы данных и реликвии, завезенные Дефортом на станцию еще до катастрофы.
Подготовив все необходимое для нашего появления на свет, он так и не успел перед смертью записать себя в трехмерном формате. Мы знали отца лишь благодаря видеозаписям и рукописям, что он оставил, да отзывам остальных родителей. Робо устроили в музее стеклянную витрину и поместили туда немногочисленные личные вещи отца: перочинный нож, университетское кольцо, старинные карманные часы, доставшиеся от деда. Был и дневник, который отец пытался вести, – небольшая потрескавшаяся книжка в зеленом кожаном переплете, исписанная от руки и заполненная лишь наполовину.
– Тихо, – закончил Арни, – я видел это на глобусе.
– До чего же он велик! – У Тани захватило дух. Это была худенькая девчушка с прямыми черными волосами, которые она по требованию матери коротко стригла, оставляя челку до самых бровей. Всеми позабытый Клео обвис у нее на руках. – Истинный гигантиссимус!
Она разглядывала зазубренную вершину, возвышающуюся в ярком свете солнца посреди огромной зияющей впадины. Диана отвернулась и смотрела в другую сторону: там, далеко внизу, на усыпанных валунами склонах точно веер развернулись яркие белые лучи, освещая посадочные площадки, ангары и стартовые башни. Лучики простирались и дальше, охватывая рябую пустыню, покрытую черной пылью и серыми обломками скал, что далеко расстилалась во мраке беззвездного неба.
– Гигантиссимус? – передразнила Диана. – А я бы сказала обалдиссимус.
– Болтуниссимус, – посмеялся над девочками Пеп – невысокий проворный мальчишка, кожа да кости, совсем как Таня, только волосы потемнее. Он всегда был не прочь пошалить и никогда не причесывался. – Говорили бы вы на родном языке или хотя бы по‑испански.
Испанский Пеп учил с голографическим образом своего отца.
– Да мы в отличие от тебя свой родной язык знаем неплохо, – парировала Диана – высокая бледная девочка, безразличная к домашним животным. Она стремилась знать все на свете. Робо преподнесли ей в подарок очки в темной оправе, чтобы она могла читать старые бумажные книги в библиотеке. – Я, к примеру, изучаю латынь.
– Что толку‑то от латыни? – вмешался Арни. Всех нас клонировали в один час, и возраста мы были одного, но Арни оказался самым крупным. Белокурый и голубоглазый, он любил все оспаривать. – Латынь мертва, как и сама Земля.
– Латынь – это то, что мы должны непременно сохранить, – ответила Диана, тихая, застенчивая и неизменно серьезная. – Новым людям все пригодится.
– Каким еще новым людям? – Арни отмахнулся. – Все мертвы.
– Там, внизу, в криостате, хранятся замороженные клетки тысяч людей, – ответила Таня.