Еще вчера… да что там вчера – сегодня утром! – они были готовы в прямом смысле слова перегрызть друг другу глотки, а
теперь вот… Бой и общий враг уже объединили солдат и сделали их если и не друзьями пока, то уже соратниками, что зачастую значит ничуть не
меньше, а иногда и гораздо больше.
– Саша, – Хельмут Дитц остановился и вскинул к глазам свой полевой цейссовский бинокль, – взгляни-ка туда!
Дождь все еще сеялся с неба, но страшная черная гроза ушла, и за их спинами, на западе, там, где уже садилось солнце, небо ощутимо
посветлело.
Дитц протянул "цейсс" Велге, и лейтенант принял из рук немца теплый и влажный от дождя корпус бинокля.
– Там, – Хельмут протянул длинную руку по направлению к горам. – Видишь, где деревья зацепились за склон? По-моему, это пещера.
Александр чуть тронул настройку, приспосабливая бинокль к своему зрению, и мощная оптика приблизила – рукой подать – черный, неправильной
формы провал в скале километрах в полутора от них.
Пещера, точно.
И подобраться к ней можно было по длинному и открытому со всех сторон склону, на котором там и сям росли какие-то невысокие разлапистые
деревья.
– Кажется, то, что надо, – оторвался от окуляров бинокля Велга, – Во-первых, склон довольно длинный и отлично просматривается на всем
протяжении. Сверху не подберешься – скалы, а вход не такой уж и большой – можно замаскировать камнями и теми же ветками от деревьев. Если
внутри достаточно места, то лучшего ночлега и пожелать нельзя.
– И я так думаю, – устало улыбнулся Дитц и, обернувшись к отряду, громко объявил:
– Солдаты! Нам нужно добраться вон до той пещеры! Там устроимся на ночь. Потерпите, осталось немного…
И они зашагали быстрее, словно близость отдыха придала сил. Темень стремительно надвигалась на них из-за гор, и никто не знал ночных
опасностей этого мира.
Дождь, было притихший, снова усилился.
Казалось, во всем мире не осталось ничего, кроме этого нудного холодного дождя, а его равномерный безнадежный шелест не обещал ничего,
кроме насквозь мокрого мундира и гимнастерки да зябкого ночлега на каменном полу. Впрочем, десять измученных землян были сейчас рады любому
ночлегу.
Пещера оказалась громадной – пришлось даже послать вглубь на разведку Вешняка и Шнайдера с фонариком – и, главное, сухой. Еще час ушел на
то, чтобы завалить вход камнями, оставив лишь узкий, выходящий вбок, лаз для часовых и замаскировать все это песком и ветками. Нашелся
неподалеку и ручей с чистой вкусной водой, а из собранного хвороста получилась внушительных размеров куча.
– Вот черт, промокло все насквозь! – чертыхнулся ефрейтор Карл Хейниц, без толку истратив уже третью спичку из тщательно сохраненного в
сухости коробка. – Бензину бы сюда… Не могу зажечь, хоть убей!
– Дай-ка я попробую, – мягко сказал присевший рядом Михаил Малышев и протянул свою громадную ладонь.
– Ну-ну, – покосился на гиганта ефрейтор и осторожно положил на эту ладонь коробок.
Михаил разгреб сложенную немцем растопку и не торопясь начал ее складывать снова, приговаривая:
– Та-ак… а теперь вот эту положим сюда… хорошо. – Стоящий рядом Руммениге освещал будущий костер фонариком, притоптывая то ли от холода, то
ли от нетерпения.
– Бензину бы сюда… Не могу зажечь, хоть убей!
– Дай-ка я попробую, – мягко сказал присевший рядом Михаил Малышев и протянул свою громадную ладонь.
– Ну-ну, – покосился на гиганта ефрейтор и осторожно положил на эту ладонь коробок.
Михаил разгреб сложенную немцем растопку и не торопясь начал ее складывать снова, приговаривая:
– Та-ак… а теперь вот эту положим сюда… хорошо. – Стоящий рядом Руммениге освещал будущий костер фонариком, притоптывая то ли от холода, то
ли от нетерпения.
Наконец хитрая операция таежника Малышева была закончена, и он, чиркнув спичкой о коробок, сунул огонек куда-то в середину растопки…
Через две минуты костер полыхал вовсю. Дым утягивался в глубь пещеры, и можно было не опасаться, что его заметят или учуют снаружи.
Озябшие и промокшие люди потянулись к огню, и Малышев сноровисто разложил костер в длину – так раскладывают костры аляскинские индейцы,
чтобы в холодную зимнюю ночь места у живительного тепла хватило всем. И вот уже кто-то со стоном облегчения стянул сапоги, а кто-то
насквозь мокрую гимнастерку. Солдаты протягивали к огню руки, оружие и одежду. А когда в трех котелках, поставленных прямо среди горящих
веток, вскипела вода и Оскар Руммениге, взявший на себя обязанности повара, высыпал туда что-то явно очень вкусное из собранных у всех
запасов провизии, напряжение последних часов почти окончательно покинуло измученные тела и нервы бойцов.
Полностью расслабиться, однако, не удалось – Велга и Дитц назначили первую смену часовых снаружи (по двое каждый час, включая и самих
лейтенантов, что было встречено с молчаливым одобрением), и это напомнило людям, что они – на враждебной территории.
Вернулись Шнайдер с Вешняком.
По их словам, пещера тянулась очень далеко – им не удалось дойти до противоположного конца.
– Еда готова! – радостно сообщил Руммениге, в очередной раз сняв пробу. – Накрывай на стол!
Семь человек (Петр Онищенко и Карл Хейниц попали в первую смену часовых) расселись с ложками наготове у соблазнительно дымящихся котелков.
Но пулеметчик Рудольф Майер остался стоять, баюкая в руках флягу с водкой.
– Я хочу выпить! – сказал он громко, и эхо его голоса заметалось под сводами пещеры. – Сегодня мы сражались бок о бок и доказали этим
ублюдкам сварогам, что с нами не так-то легко справиться. Я хочу выпить за те робкие ростки дружбы, которые пробились сегодня сквозь
коросту нашей вражды. Я хочу выпить за нашу общую победу на этой богом проклятой планете и при этих воистину фантастических
обстоятельствах. Я хочу выпить за наших товарищей, которые остались там, в безымянной долине, прикрывать наш отход и скорее всего погибли,
спасая нас. Я хочу выпить в память о тех, кто погиб раньше, и в память о тех, кто погиб потом, когда мы прорывали окружение. Я хочу выпить
за Михаила Малышева, который тащил на себе сегодня мой пулемет, потому что мне было больно и трудно идти из-за раненой ноги, и за всех нас,
русских и немцев, которых сплотила общая беда. Сегодняшний бой показал, что мы – люди. Люди, несмотря ни на что. Выпьем же за то, чтобы и
дальше оставаться людьми. И да поможет нам бог!
Скрывая подступившие слезы, Майер запрокинул голову и, сделав хороший глоток из фляги, передал ее сидящему рядом и смотрящему на него с
приоткрытым ртом Валерке Стихарю.
– Да ты у нас прирожденный оратор, Руди! – воскликнул Хельмут Дитц.