– Браво! Я поддерживаю этот тост.
Фляга Майера пошла по кругу. Всем досталось по полному глотку (не были забыты и часовые снаружи), а потом над котелками замелькали
алюминиевые ложки.
Глоток спиртного и горячая пища, принятые вовремя, творят чудеса даже со смертельно уставшими людьми. С трапезой было покончено в пять
минут (Онищенко и Хейнцу отнесли котелок наружу). Казалось бы, тут на людей и должен был навалиться сон, однако все произошло наоборот:
заблестели глаза, развязались языки, и вскоре плоская коробочка "переводчика" трудилась вовсю.
Вскоре рыжий Шнайдер, немилосердно коверкая слова, запел "Катюшу", и все с воодушевлением подхватили – эту песню любили на фронте не только
русские, но и немцы.
– Странно, – заметил грустно Руммениге, когда песня кончилась, – у вас, русских, столько хороших песен для солдат… С такими песнями и
умирать легко. Вон, даже мы, ваши враги, их знаем и поем. А у нас один "Хорст Вессель" да "Лили Марлен", да и те… – Он безнадежно махнул
рукой.
– А что "Лили Марлен"? – неуверенно нахмурился Дитц. – Хорошая песня…
– Хорошая-то она хорошая, – согласился Оскар, – но только написана еще в Первую мировую. А я про современные песни говорю.
– Это, наверное, потому, – авторитетно заявил Валерка Стихарь, – что русский народ… как это… э-э… лучше сечет в поэзии, чем немецкий. У нас
больше хороших поэтов. Взять, к примеру, Пушкина…
– Бред, – фыркнул окончивший в свое время десятилетку Велга. – А Гёте? Шиллер? Гейне?
– Гейне у нас запрещен, – невпопад вставил Руммениге.
– Да бросьте вы! – вмешался в разговор Курт Шнай-дер. – Развели философию… Так хорошо сидели! А ну-ка… – и он чуть хриплым баритоном запел
"Лили Марлен".
"Лили" пошла хорошо, но хуже, чем "Катюша", в силу незнания русскими слов и мелодии. Разошедшийся Малышев затянул было басом: "Вот мчится
тройка почтовая…", но тут у костра бесшумно возник Петр Онищенко и, хмуро оглядев всю честную компанию, негромко осведомился:
– Вы шо, хлопци, з глузду зихалы? Тыхо будьте, а то слыхать усэ на пьять километров…
Велга и Дитц с некоторым смущением переглянулись через костер.
– Так, – кашлянул Хельмут и поднялся. – День был трудный. Всем почистить оружие и отдыхать.
– А покурить можно, господин обер-лейтенант? – насмешливо спросил Стихарь.
– Можно, можно, – торопливо ответил за Дитца Велга. – Курите.
– А что завтра делать будем, товарищ лейтенант? – поднял русую голову Сергей Вешняк. Он уже положил автомат на колени и даже успел
отсоединить диск и теперь не мигая глядел на своего командира синими круглыми глазами. Красноватые пятна света и темные глубокие тени
вперемежку плясали на его широкоскулом лице. Головы солдат повернулись к Александру. Как-то очень тихо стало у костра – слышно было только,
как потрескивает в огне хворост.
"Там посмотрим", – хотел было ответить Велга, но вовремя понял, что такой ответ не удовлетворит людей. Он был командиром, на него
надеялись, и от него (как, наверное, и от Хельмута) ждали конкретных решений и действий.
Он был командиром, на него
надеялись, и от него (как, наверное, и от Хельмута) ждали конкретных решений и действий.
– Хм-м… завтра… – погладил уже начавший обрастать щетиной подбородок Велга. – Это мы решим. Сейчас вот посовещаемся с тов… с господином
(это слово далось ему с неимоверным трудом) обер-лейтенантом и решим. Командиры мы, в конце концов, или кто?
Кто-то облегченно вздохнул, кто-то невесело улыбнулся, кто-то просто склонился над своим автоматом. Принятие решения о дальнейших
действиях, как всегда, брали на себя командиры, а значит, с любого из подчиненных вроде бы снималась ответственность как за судьбу всего
отряда, так, в общем-то, и за свою собственную судьбу. Все было правильно и все было привычно. Все было так, как и должно быть. Командир
принимает решение и отдает приказ, а солдат этот приказ выполняет. Чего еще? Непривычной и даже фантастической была ситуация, в которой они
оказались, но разве вся война не являлась одной громадной и невероятно-фантастически-ужасной ситуацией? Вся их война, в которой они
принимали столь деятельное участие… И разве каждый из них не смог бы рассказать с десяток абсолютно правдивых случаев, которые нормальному
обывателю показались бы невероятными? Смог бы. А посему чистить оружие и спать – это единственно правильное решение на данный момент
времени, а уж подчиняться правильному решению, решению, с которым ты полностью согласен, одно удовольствие.
– Ну что, Хельмут, – сказал Велга, вставая и оправляя под ремнем гимнастерку, – пошли посовещаемся?
– Пошли, Саша. – Дитц подхватил фонарик и шагнул в темноту.
Велга последовал за ним.
Они отошли шагов на тридцать в глубь пещеры, туда, где свод сливался с полом, и присели там. Дитц достал изрядно помятую пачку сигарет и
предложил Велге. Тот взял сигарету и, в спою очередь, протянул Хельмуту огонь, добытый из самодельной зажигалки (всего делов: пулеметный
патрон, бензин, колесико, кремень, фитиль… а какая полезная вещь!).
Закурили.
Отсюда, из темноты, очень красиво и необычно смотрелся костер, полыхающий у входа. Фигуры солдат отбрасывали на стены и свод пещеры
громадные причудливые тени, а свет от костра дрожал на каменных изломах и гранях оранжевыми, желтыми и красными бликами. Солдаты двигались,
и тени двигались тоже, завораживая офицеров своей немой игрой.
– Я вот о чем все время думаю… – начал неожиданно Хельмут и умолк.
– Ну? – повернул к нему голову Велга.
– Я начал об этом думать еще тогда, в долине, и думаю до сих пор.
– О чем? – терпеливо спросил Александр.
– Почему Карсс со своей бандой не прервали бой, не усыпили или на крайний случай просто не убили нас? Ведь ясно же было, что ситуация
выходит из-под контроля, а при их технической мощи, я думаю, сделать это было бы несложно.
– Признаться, я тоже об этом думал. – Александр сделал последнюю глубокую затяжку и погасил сигарету. – Думал и пришел к определенным
выводам. Или предположениям – назови как хочешь. Во-первых, не забывай, что, кроме Карсса, существует и другая сторона.
– Э-э… что ты имеешь в виду?
– Ну… это… Карсс ведь представитель только одной стороны, а существуют еще их противники – тоже свароги, и не менее сильные, чем сторона
Карсса. Помнишь, он сам признался, что они находятся на грани большой войны?
– Помню, конечно… но при чем здесь эта самая другая сторона?
– А при том, – терпеливо пояснил Велга, – что они могли заартачиться, понимаешь? Могли сказать: "Уговор дороже денег.