— Я богослов!.. Богослов, понятно?.. Бо-го-слов!!!
Дмитрий отодвинулся, двумя руками удерживал подпрыгивающую кружку, в то время как Филипп мерно колотил по столу, расчленяя слова для
доходчивости.
Слава сказал примиряюще:
— Филипп, не кипятись... Не видишь, он нарочно тебя заводит. Наверное, пиво кончается. Мне до лампочки, как ты себя называешь. Лишь бы не
гомосеком, все равно я этих гадов не приму за людей.
Дмитрий усмехнулся:
— Неужели за свою долгую жизнь... тебе уже тридцать есть?.. Ого, тридцать два, так и не трахнул ни одного мужика? Ни в жизнь не поверю!
Слава поморщился, глаза стали серьезными:
— Это другое дело. Я и срать хожу в туалет каждый день, но не кричу об этом на улице. И даже делаю вид, что вообще только ручки хожу мыть и
ничего больше... А вот с гомосеками и катакомбниками... Филипп, не бей, это я пошутил неудачно. Все равно для меня любое православие... гм...
Филипп рывком встал, лицо белое, перекошенное, в глазах ярость. Метнулся к холодильнику, открыл дверцу так, что чуть не слетела с петель, а
холодильник чуть отодвинутся от стены. Долго шарил, Дмитрий и Слава видели только широкую спину, Филипп явно выдыхает злость, затем оба услышали
раздраженный голос молодого богослова:
— Пиво есть, это рыба кончилась!.. Вот и злится.
Дмитрий сказал торопливо:
— Там икра в черной банке.
— Эта? — спросил Филипп недоверчиво. — Ого!.. Не подумал бы.
— Тащи, — велел Дмитрий. — Как раз просолилась.
Филипп с осторожностью поставил на стол трехлитровую банку с черной икрой. Слава засуетился, большой ложкой выгреб на тарелку, вопросительно
взглянул на Дмитрия. Тот кивнул, Слава добавил еще, получилось с горкой.
Филипп все еще с недоверием взял руками маленький комок, отправил в рот, пожевал, глаза прищурились. Слава неотрывно смотрел в рот, громко
сглотнул.
— Просолилось, — сказал наконец Филипп. — Можно бы еще соли чуток... но и так хорошо. Везет тебе, Дима! Связи с браконьерами — это не всегда
плохо.
— Налегайте, — ответил Дмитрий. — Хоть и не таранька, но какую гадость не станешь жрать под пиво?
Филипп и Слава засмеялись, а Дмитрий отводил глаза, стараясь не видеть ни голодных глаз Славы, ни его выступающих под ветхой рубашкой острых
лопаток. На самом деле эта икра из валютного магазина, приготовлена лучшими поварами и мастерами. Он купил за баксы, затем вскрыл банки и
переложил в трехлитровую стеклянную, поддерживая легенду, что покупает по дешевку краденую икру у браконьеров, сам умело солит и добавляет
специи...
— Да, — сказал Слава. — Да... Ты соли в следующий раз клади больше. А то после тараньки эта икра и вовсе как несоленая...
Дмитрий вытащил из холодильника еще по бутылке, а на освободившиеся места поставил теплое пиво из ящика под кроватью. Друзья медленно
работали ложками, деликатничали, все-таки черная икра немалые деньги стоит, хоть и у браконьеров купленная, ее на бутерброды тонким слоем даже в
ресторанах намазывают, а тут ложками, да еще столовыми...
— Мы, — сказал вдруг Филипп с нажимом, ложка остановилась на полпути, — мы — катакомбники! Катакомбная церковь. Истинно православная. Именно
мы — православные, а не эта... официальная, угодная власти, лакейская, растерявшая все идеалы и чистоту православия!.
.
— Ты ешь-ешь, — посоветовал Слава, его ложка двигалась как шатл от тарелки ко рту и обратно. — Теперь любое православие в глубокой дупе. Хоть
официальное, хоть неофициальное. Видел, какую мечеть заканчивают на Манежной площади? Кранты твоему православию.
— Пока жива катакомбная, — отрезал Филипп, — не кранты!.. А она жива, пока живы мы.
— Ну и что? — спросил Дмитрий горько. — Мы все живы. А Россия умирает.
— Потому что вера мертва! А мы ее оживим!
Дмитрий отмахнулся:
— Все равно христианство придумали жиды. Христос тоже жид. А что, ариец? Ни фига... Сами они по своей религии равны богу, даже шапок в
синагоге не снимают, а вот для нас придумали: рабы! Господни рабы, божье рабы, хозяйские, сталинские... В России то и погромов никогда настоящих
не было! Таких, чтобы с резней, кровью...
— А на твоей гребаной Украине? —спросил Филипп раздраженно.
— На моей Украине, — ответил Дмитрий медленно, мечтательно. — Украина — это не лапотная Россия, где могли только в морду дать да, ворвавшись
в дом, подушки разорвать! На Украине евреев при каждом восстании вырезали дочиста. Когда проходили казаки Павлюка, Наливайка — на Украине не
оставалось ни одного живого иудея. Хотя знают больше только Хмельницкого, который иудеев не просто велел вырезать, но и казнил люто. А Петлюра,
Бендера?.. Эх, были славные времена...
— Да, — вздохнул Слава, — теперь ихняя власть...
В тишине слышно было как с бульканьем переливается в стакан остатки пива из последней бутылки. Телевизор включен, по экрану беззвучно
метались мордатые игроки с выпученными глазами, все рассчитывали за крышечку от кока-колы попасть в Голливуд.
Дмитрий разгребал гору шелухи в поисках недогрызенного хрящика, поглядывал на приунывших друзей. Они все трое были «центровыми», так в Москве
и пригородах звали тех, кому посчастливилось родиться внутри Садового кольца. Но если до перестройки сынок министра почти не отличался по сына
слесаря, по крайней мере — внешне, то теперь именно в Центре был жуткий контраст между роскошью и нищетой.
Как известно, Центр — это по большей мере коммуналки с множеством комнат и гигантскими кухнями. Большую часть «новые русские» уже выкупили,
щедро отдавая взамен одной такой квартиры десяток крохотных на окраине, расселяя все равно недовольных, хоть и согласных центровиков.
В таких квартирах тут же затевался евроукраинский ремонт, т.е., ремонт по европейским стандартам силами арбайтеров с Украины, на импортных
машинах подвозили драгоценный мрамор, мореный дуб, прочие ценности, и вскоре такие квартиры роскошью и богатством затмевали те, в которых живут
мультимиллионеры западных стран.
Но в море таких квартир оставались островки, где жильцы то ли проявляли непомерные аппетиты, то ли просто не желали покидать именно эту
квартиру: воспоминания детства, то да се, а запугать, или перебить уже шансов не оставалось: успели написать заявления во все инстанции, за ними
следили: от общества по уходу за престарелыми до всемогущего мэра, который опомнился и уже не собирался выпускать из рук эти лакомые куски.
Филипп жил как раз в такой квартире: восемь комнат, каждая с зал, кухня — двадцать пять метров, в ванной можно устроить бассейн, черный ход
для прислуги прямо на кухню, две просторные кладовки. Правда, в каждой комнате по семье, а в двух не по одной, но все-таки почти все желали
оставаться в Центре.