О большей благодарности я и мечтать не смел. – М‑да… Теперь у нас есть целый набор оригинальных имен: Артист, Самсон, Баварец, Лекарь, Филимон, Клиент, а также некая группа бандитов, обитающая в «преисподней». Самая интересная фигура среди них – это, безусловно, Артист. Теперь наверняка можно сказать, что человек, оставивший пустые ампулы в туалете, и Артист – одно и то же лицо. Осталась самая малость – снять с этого лица маску, и тогда клубок распутается сам собой. Правда, есть еще одна загадочная личность – Клиент. Его здесь ждут, ждут с нетерпением, и он должен объявиться, иначе все это сборище теряет смысл. Вспомни, что говорил тебе Сотников: некий Клиент скупает камешки, причем торг с ним ведет исключительно Артист. Кто стоит – вернее, стоял – за спиной Артиста, мы знаем: это так называемые «алтайцы», то есть непосредственные поставщики камешков, но кого представляет Клиент, нам неизвестно. Думаю, Клиент – это лишь подставная фигура, нити от которой тянутся высоко наверх.
– А Баварец? Какова роль Баварца в вашей схеме?
– Баварец, по всей видимости, возглавляет группу отъявленных негодяев, – продолжал Щеглов, – которые засели в подвале, или «преисподней», как мы теперь знаем, и ведут гнусный и бесшабашный образ жизни. Здесь у них что‑то вроде притона, откуда они иногда выползают наружу и оставляют за собой кровавые следы. Они кормятся за счет сделок между Клиентом и Артистом и в то же время выполняют что‑то вроде роли арбитра при этих сделках… Теперь о тебе, Максим, – Щеглов нахмурился. – Алтайцы наверняка узнали тебя, поэтому будь предельно осторожен. Я никогда не прощу себе, если с тобой что‑нибудь случится. Во‑от, – он прошелся по номеру, – такие, брат, дела. Надо заметить, что ты провел свои полчаса в душевой с гораздо большим успехом, чем я здесь, опрашивая свидетелей. Словом, мне не повезло.
– Так и не удалось узнать ничего нового? – спросил я с сожалением.
– Ни‑че‑го, – покачал он головой.
Щеглов достал из кармана очередную папиросу и направился к двери.
– Я пойду покурю, – сообщил он. – Ладно?
В этот момент в дверь кто‑то робко постучал.
– Да‑да! – крикнул Щеглов, весь собравшийся, словно для прыжка. – Входите, открыто.
В номер вошла молоденькая девушка, в которой я не сразу признал практикантку Катю, работавшую в столовой.
– Здравствуйте, мне нужен товарищ из уголовного розыска, – обратилась она ко мне, теребя в руках косынку.
– Я – товарищ из уголовного розыска, – шагнул к ней Щеглов. – Капитан Щеглов, Семен Кондратьевич. Вы хотите мне что‑нибудь сообщить?
– Может быть, мне не стоило вас беспокоить, товарищ Щеглов, – застенчиво начала она, краснея, – но мне показалось, что… что… вас это может заинтересовать.
– Знаете что, Катя, – вас ведь Катей зовут, не так ли? – я тут покурить собрался, давайте выйдем в коридор – вы мне все расскажете, а я тем временем покурю. Идет? – Она кивнула. – А ты, Максим, – повернулся он ко мне, – зайди к Григорию Адамовичу, поинтересуйся его самочувствием, а то совсем захандрил наш герой.
Я последовал совету Щеглова и отправился к Мячикову.
– Кто там? – раздался глухой голос в ответ на мой стук.
– Это я, Максим! Вы позволите, Григорий Адамович?
Дверь открылась, и передо мной предстал Мячиков – бледный, осунувшийся, с капельками пота на лбу, с дрожащими руками. Видимо, больной зуб причинял ему немало хлопот.
За последние часы Мячиков заметно изменился.
За последние часы Мячиков заметно изменился. От его былого оптимизма, жизнерадостности и вечной, не сходящей с круглой физиономии ни днем ни ночью улыбки не осталось и следа. Он стал раздражителен, мрачен, а порой даже груб, но я отлично понимал, что это его состояние – результат зубной боли, что в душе он – добряк, весельчак и прекрасный собеседник. Зная, каким он был еще сегодня утром, я прощал ему все и искренне жалел этого человека.
– Простите, если я побеспокоил вас, Григорий Адамович, но нас с Семеном Кондратьевичем очень тревожит состояние вашего здоровья. Как ваш зуб?
– Адская боль, – промычал Мячиков, качая головой, – я согласен вообще не иметь зубов, чем терпеть такую боль.
– Я искренне сочувствую вам, – произнес я, сознавая, что мое сочувствие для него все равно что мертвому припарка; похоже, он был того же мнения.
– А‑а, – махнул Мячиков рукой и сел на кровать, – если б ваше сочувствие могло излечить меня…
Разговор явно не клеился. Собственные заботы, видимо, настолько завладели им, что Мячиков даже не поинтересовался ходом расследования и вообще состоянием дел на данный момент – для него существовал только его зуб. Не желая более докучать ему, я покинул номер.
На часах было половина восьмого.
В коридоре я столкнулся с Щегловым и практиканткой Катей. Их беседа подходила к концу.
– Спасибо вам, Катя, вы правильно сделали, что пришли ко мне, – с чувством сказал Щеглов, и по блеску в его глазах я понял, что время им потрачено не зря. – Вы нам очень помогли.
Вернувшись в номер, Щеглов впервые за последние несколько часов улыбнулся.
– Побольше бы таких свидетелей, как эта девушка, – сказал он, прохаживаясь от двери к окну и обратно. – Она одна сообщила мне больше, чем все предыдущие, вместе взятые.
Я поинтересовался, в чем же заключается суть ее сообщения, но Щеглов не стал вдаваться в подробности и лишь уклончиво ответил:
– Придет время, я тебе все расскажу, а сейчас запомни одно: из ее сообщения следует, что Потапова отравили случайно.
– Значит, отравления не было и это всего лишь несчастный случай? – спросил я.
– Нет, – покачал головой Щеглов, – отравление было, но Потапов – жертва случайная. Яд предназначался другому.
– Кому же?
Щеглов пожал плечами.
– Если бы я это знал…
События последнего дня настолько стремительно сменяли друг друга, что я не успевал следить за ними, не говоря уж о вдумчивом, неспешном их анализе. В отличие от моего гениального друга, капитана Щеглова, я ровным счетом ничего не понимал. Как все запуталось в этом проклятом доме отдыха, сплелось в замысловатый, загадочный клубок… Какая‑то тайная жизнь протекала за нашими спинами, и меня не покидало смутное ощущение, что мы с Щегловым оказались как бы вне событий, чем‑то вроде сторонних наблюдателей, которым кроме всего прочего накрепко завязали глаза и заткнули уши. Я чувствовал себя совершенно беспомощным что‑либо изменить. Но то, что назревает какое‑то событие, у меня не вызывало сомнений.
– В смерти Потапова есть и доля моей вины, – нахмурился Щеглов, думая о чем‑то своем. – Ни в чем не повинный человек убит буквально на моих глазах, а я не только не смог предотвратить убийство – я даже помыслить не смел о чем‑либо подобном.
– Вы не правы, Семен Кондратьевич, – возразил я. – Вашей вины здесь нет. Потапов убит, и только убийца в ответе за его смерть.
– Курить охота, – вздохнул Щеглов. – Пойду на лестницу, покурю, а ты меня здесь подожди. В восемь выход в эфир, попытаюсь еще раз связаться со своими.