Нажрался командир, слабоват он на выпивку, небось и в самом деле поэтов последыш.
– Леший. Скоро все будем как лешие. Грязные, заросшие, жопу лопухами подтирать... – жирно сплюнув на пол, сказал Костик.
В глазах его стояла непроходимая тоска, и я подумал, что вот точно такую тоску видел в свое время в глазах двух пленных украинских
спецназовцев. В новеньком камуфляже, только что не с эмблемами своего «Кобзаря» на рукавах – какой дурак, интересно, дал отряду спецназа
такое название? – они сидели подле штабной палатки прямо на раскисшей земле. Спецназовцев взяли случайно: они только что расстреляли экипаж
нашего подбитого бэтээра, возвращавшийся через линию фронта, и предвкушали уже, наверное, как будут сосать горилку и жрать сало у себя
дома, но нарвались на разведгруппу. Четверо полегли, двух тяжело раненных разведчики добили на месте, а еще двух поймали почти невредимыми.
Их даже не били. Разведчики, насмотревшиеся всякого и пережившие всякое, повязали «кобзарей» и приволокли в штаб.
Теперь они знали, что их расстреляют. Двое парней лет двадцати пяти, одинаковых с лица, коротко стриженных. Один, с перевязанным запястьем,
что-то бубнил себе под нос – не то пел, не то молился. Второй молчал, озираясь. И в глазах у них была непроходимая тоска – такая, как
сейчас у Костика...
Я вздохнул, взял водку и маханул несколько больших глотков прямо из горлышка.
– Вот это по-нашему, – сказал прапорщик уважительно. – А то: провокации, мать их ети...
7
Кладовщики, особенно армейские, все похожи друг на друга: пыльные, лысеющие, занудливые. Читал где-то, как раньше думали, что мыши сами по
себе заводятся в старом тряпье. Не знаю, как мыши, а кладовщики-каптерщики точно заводятся.
Сонный дядька лет сорока в звании лейтенанта посмотрел на наши верительные грамоты, протянутые прапорщиком Колей, и бесцветно произнес:
– Ох и понавыписывали вам тут... Ну, идите, берите.
Мы пошли и взяли.
На складе было всё: видно, натовцы загрузили. Но мы не стали обольщаться и взяли привычные «калаши» и «стечкины». Лейтенант, правда, уцепил
еще и «орла пустыни», на что Костик сказал:
– Жидовская пукалка.
Пукалка, возможно, и жидовская, но неплохая. Я не стал устраивать полемику и тоже взял «орла», так, на всякий случай, раз уж дают. Прапор
взял гранатомет. Молодец, прапор, штука нужная, но я бы такую на себе не попер.
Вещмешки мы набили под завязку, особенно поусердствовав насчет еды. И тронулись в путь.
Нас выгрузили из мятого японского микроавтобуса с правым рулем на окраине, прямо возле леса, и уехали, даже не попрощавшись. Только
водитель, вроде как гражданский, буркнул что-то типа:
– Удачи...
Окраина была как окраина: недостроенные огромные цеха, узкоколейка, платформы на ней, тут и там разбросаны железобетонные конструкции,
через дырки в которых местами проросли деревца.
Лес тоже был как лес: смешанный, нехоженый, опутанный паутиной. Мы шли по еле видной тропинке цепочкой: впереди Костик, потом лейтенант,
потом прапор, потом я.
Вокруг тропинки, шаг шагни, то и дело сидели группками грибы красноголовцы, не говоря уже о сыроежках.
– Набрать да поджарить потом на костерке, – мечтательно сказал прапорщик.
– Да ну на хрен... – усомнился Беранже.
– Да ну на хрен... – усомнился Беранже. – Грязное всё, активное...
– А что ты дома жрал? Не думаю, что эти грибочки хуже. Хоть белых, но насобираю, – решил прапорщик.
– А вот у нас сыроежки не ели никогда, – вспомнил Костик. – Сорный гриб, мамка говорила. И крошится в пакете.
– Надо с корзиной потому что ходить или с ведром. По грибы-то.
– Консервы жрать будем, – резюмировал старлей, – а о грибах вспомним, как жрать нечего станет.
– Так грибы же... – жалобно сказал прапорщик, но Беранже только махнул рукой.
Часа через полтора из лесу вышли на просеку: видать, когда-то хотели тянуть ЛЭП, вон даже мачта валяется, да потом не до электричества
стало. На просеке, метрах в пятидесяти левее нас, стояли горелые танки – вроде как вперемешку наши «Т-80» и «леопарды». Сколько ж тут
битого железа поразбросано!
– Передохнем, может? – спросил Костик.
– Еще с километр, потом отдых, – решил старлей. – На просеке не хрен вертеться, сверху видно всё...
– Ты так и знай, – закончил, хихикнув, прапорщик.
Через километр (это по мнению старлея Беранже, мне лично показалось, что чапали раза в три больше) мы уселись на мягком мшистом бугорке под
дубками и принялись трапезничать. Всё-таки натовские консервы есть натовские консервы – вкусно... Не то что наши крупы с непрожевываемыми
мясными волокнами.
Прапорщик не удержался и схрупал несколько рыжиков, хорошенько посолив их и дождавшись, пока грибки пустят ярко-оранжевый сок. Смотреть на
то, как он закусывает и восхищенно вертит головой, было очень приятно, но примеру Коли никто последовать не решился.
– Полдень, – сказал старлей, посмотрев на часы. – Рандеву состоится через три часа, осталось идти десять кэмэ. Ориентир – церковь.
– Интересно, живет тут кто? – пробормотал Костик.
– Живут бабки какие-нибудь. Они чуть ли не в эпицентрах живут.
– Вот шмальнут эти бабки из-за куста очередью... Расселись тут, жрем... – задумчиво сказал я.
– Да ладно тебе, – отмахнулся старлей. – Доедаем, курим и в путь.
Я задымил сигаретой, вспоминая инструктаж у Салуцкого. Собственно, ничего внятного нам так и не сказали: дали направление, пояснили, что
нас будут ждать там-то и там-то. И всё. Кто будет ждать, зачем ждать – это уже было не про нас. Как и в свое время в милиции, мне ярко
продемонстрировали, что доверяют, но до определенных границ.
– А что там у вас за происшествие было в кабаке? – поинтересовался тогда сидевший в углу молчаливый полковник.
– Я Бродского почитал вслух, – встал Костик.
– «Дорогой Карл Двенадцатый»? – усмехнулся полковник. – Читал... Напрасно по мелочам грызетесь. Тем более вы, Логвинов. Вы же по
национальности украинец. Так и в паспорте записано.
– Ну и что?
Я покосился на прапорщика – тот подмигнул мне. Ну и Костик.
– Да нет, ничего, Логвинов. Кончать войну надо. Навоевались.
– А вы в лагере не сидели, товарищ полковник? – напористо спросил Костик.
– Я не сидел, – согласился полковник.