Мейрик Оусли был доволен собой. Он долго ждал грядущего мгновения. Считал дни и часы, надеясь и молясь о его скорейшем приближении. Он ждал много месяцев, и вот наконец для Чудовища настал смертный час. Сегодня ему в последний раз предстояло увидеть Варавву живым.
- Сэр?
Узник лежал в углу камеры, слоноподобный, едва ли не голый, наслаждаясь пропитавшей его порочностью и греховностью. Он только что извлек из тайника коллекцию и разложил на полу перед собой с десяток самых любимых безделушек - колец, монет и даже булавку для галстука, что подарил ему этот Мун.
- Входи же.- Толстяк даже не сподобился повернуть голову.- Я любуюсь моим собранием. Отблески, осколки красоты в мире ничтожества и неволи.
Оусли с презрением скользнул взглядом по жалкой кучке.
- Я позабочусь, чтобы после вашей смерти они пошли на нужды благотворительности.
- Моей смерти... Значит, срок все-таки настал.
Бывший адвокат ухмыльнулся. Внезапно на его лице появилось голодное, жестокое выражение, и маска раболепия спала.
- Можно и так сказать.
Боюсь, я не был полностью откровенен касательно мистера Оусли.
Варавва, казалось, не заметил перемены, произошедшей с учеником.
- Когда? - выдохнул он. Оусли облизнул губы.
- Сейчас.
Узник не сделал ни малейшей попытки отпрянуть или вскочить. Напротив, Варавва еще больше растекся на полу. Он лишь сгреб коллекцию и прижал к колыхающейся, жирной груди.
- Значит, это ты? - спросил заключенный, хотя уже знал ответ.
- Я,- отрезал Оусли.- Это всегда был я. Он склонился над Вараввой, исходя мерзкими черными волнами злобы.- Вы должны были принять наше предложение. Вы могли получить Элизиум! Но вы предпочли вот это!
- Я знаю мой уровень,- прошептал смертник. Затем, почти как бы между прочим, поинтересовался:
- Могу я кое о чем тебя спросить?
- Думаю, да.
- Почему именно сейчас? Я надеялся посмотреть, что из этого всего выйдет.
- Вы не должны были отдавать ему эту книжку.
- Эдвард поймет. Его способности почти не уступают моим.
Оусли рассмеялся. Из кармана он вынул длинный тонкий хирургический нож, холодный и жестокий. Совершенное орудие убийства.
- Ваш приговор вынесен,- прорычал он, наслаждаясь драматизмом момента.- И этот приговор - смерть!
Варавва зевнул, вяло махнув жирной рукой.
- Тогда покончим с... - начал было он, но не успел договорить.
Оусли с перекошенным от восторга лицом глубоко всадил в него нож. Узник влажно ахнул. Бывший адвокат повернул ланцет, вырвал его, затем вонзил снова. Толстяк застонал, кровь хлынула у него изо рта потоком раскаленной лавы, окрасив губы и зубы темно-алым, разбрызгалась по подбородку.
Все еще живой, Варавва прохрипел последнюю просьбу. Оусли, бесчисленное множество раз проигравший в уме сцену вожделенной расправы, ничего подобного не ожидал, а потому на мгновение впал в легкий ступор.
- Поцелуй меня.
Мейрик никогда прежде не убивал людей. Мощь происходящего момента буквально оглушила его. Наслаждаясь греховностью содеянного, он не устоял перед головокружительным безумием душевного перерождения. И конечно, в силу всего вышеперечисленного, бывший адвокат возомнил, будто ему ничто не угрожает. Уверенный в собственной неуязвимости, он склонился к Варавве, прильнув губами к его губам. Торжествующий, опьяненный убийством, Оусли уже вознамерился подняться на ноги, когда тело умирающего пришло в движение. Огромной рукой Варавва крепко прижал голову ученика-изменника к груди, а второй дотянулся до груды сокровищ и схватил булавку, подаренную Эдвардом. Острую, специально заточенную для этого неизбежного мгновения. Собрав последние силы, узник вонзил ее в горло отчаянно сопротивлявшегося Оусли и безжалостно надавил. С удовлетворением ощутив, как лопаются артерии, он устало закрыл глаза. Кровь бывшего адвоката хлынула ему на лицо липким потоком. Мейрик Оусли пытался закричать, смешав воедино ярость, боль и отчаяние, однако лишь забулькал. Он беспомощно завалился на тело учителя-убийцы, и они так и остались лежать, заключив друг друга в смертельные объятия.
Изуродованные грязные твари, вместе отправившиеся в ад.
Следует заметить, что прямо перед смертью Варавва попытался прошептать имя человека, которого любил. Ему всегда казалось, что именно так и следует поступить, перед тем как отправиться в небытие. Проигрывая на досуге собственную гибель, он всегда представлял ее себе в несколько пафосных тонах. Словно некую странную, трагическую сцену, способную вдохновить какого-нибудь художника на этюд в багровых тонах или поэта на пару горестных стансов. К собственному разочарованию, он лежал, захлебываясь кровью, и жизнь уходила из него по капле, но с ужасающей скоростью. Кроме того, от слабости Варавва не мог даже пошевелить губами.
А потому Чудовище умерло молча.
Мерривезер и мистер Мун нашли Сомнамбулиста в первом же заведении, куда удосужились заглянуть. Паб "Удавленник" от пожара не пострадал, однако здание театра напротив него по-прежнему высилось закопченным скелетом, черным свидетельством провала его владельца.
Иллюзионист купил другу пинту молока и спросил как можно вежливее, почему он исчез. Сомнамбулист взял доску.
УВИДЕЛ СПЕЙТА
- Спейта? - Мерривезер заглянул через плечо мистера Муна.- Бродягу?
Великан кивнул.
- И как он? - немного удивленно спросил Эдвард.
КОСТЮМ
- Он был в костюме? - осторожно уточнил мистер Мун.
ЩЕГОЛЬСКИЙ
- Ты уверен?
Сомнамбулист кивнул, явно сокрушенный.
БАНК
- Он был возле банка? - предположил инспектор. Сомнамбулист помотал головой.
- Он служит в банке? - недоверчиво спросил Эдвард.
Сомнамбулист кивнул. Мерривезер фыркнул.
- Чушь собачья.
МАСКИРОВКА
- Маскировка? - Иллюзионист уже собрался приступить к более подробному расспросу, когда снаружи послышался крик мальчишки - разносчика газет.
Услышав его, мистер Мун выскочил из паба на улицу.
- Ужасное убийство в Ньюгейте! - снова выкрикнул юнец.- Чудовище мертво!
Эдвард, буквально выхватив у него газету, принялся бешено листать ее. Когда друзья подбежали к нему, он тупо глядел на бумажные листы полными слез глазами. Инспектор с великаном тихонько отступили. Газета выпала из рук мистера Муна под ноги прохожим, где ее тут же затоптали, размесили в грязь, превратив в очередную песчинку среди пены городского прибоя. Иллюзионист стоял в полном одиночестве, ощущая с особой остротой, как силы, ответственные за совпадения в реальном мире, дружно ополчилась против него. Затем, неожиданно для самого себя, он рассмеялся. Смех его нельзя назвать радостным, но на фоне всего, произошедшего с ним, подобная реакция представляется мне более чем закономерной. Правда, сторонний наблюдатель вполне мог решить, будто разум мистера Муна, подобно пересохшей земле, пошел трещинами, не выдержав последней нагрузки.
Все это время под городом спит старик.
Какая-то часть его сознания понимает, что наверху, на улицах, происходят перемены. Что события катятся к неминуемому кризису. Возможно, он догадывается, что ему вскоре придется пробудиться ото сна и вернуться в мир бодрствующих. Но пока он вяло колышется в болоте сновидений.
В первом из них он снова молод, снова в компании друзей. Они еще не столкнулись с подлинными испытаниями жизни, С ним Саути, отважный, славный Саути, еще до предательства и раздоров. Они ведут горячий спор, наверное чересчур серьезный, но тогда казавшийся им нормой.
Старик вздыхает и тревожно шевелится во сне, вспоминая более счастливые времена.
Молодые люди делятся своими надеждами и стремлениями, говорят о великом эксперименте. Саути высокопарно упоминает о каком-то братстве, об их планах удалиться от мира, чтобы совершенствовать себя.
А вот и он сам - с огнем в глазах горячо вещает о поэзии и метафизике. О необходимости создания лучшего мира.
Сасквеханна. Слово неожиданно всплывает в памяти. Оно ничего не значит для старика, но ему нравится звук, ему приятен его ритм. Спящий повторяет его - Сасквеханна.
Затем рядом с Саути появляется Эдит. В руках у нее вино и печенье. Она прерывает их разговор, и старик видит, как пропасть между ними сделалась еще шире. Рядом с ним оказывается Сара, и он отвлекается. Сон снова ускользает.
Теперь он старик, его дружеские связи усохли подобно виноградинам на гнилой лозе. Ясное зрение молодости затуманилось и угасло с годами. Он совсем другой человек. В тисках нужды, сраженный жалким существованием. Он обнажен до пояса, брюки его спущены ниже колен, он сидит в нужнике, тужится и стонет, больной от осознания того, что сам стал причиной своих мучений и что его нынешнее состояние - лишь его собственная вина.
- Мое тело больно,- пишет он.
Его безумие есть последствие пристрастия к некоему снадобью, предательской привязанности, в сетях которой он запутался слишком надолго. Все это старик бормочет самому себе, униженно тужась.
Наконец он возвращается в мансарду в Хайгейте, к Джиллмену и тому мальчику. Нэд здесь, но уже не такой юный. Он протягивает руку. Умирающий, охваченный лихорадочным жаром старик хватает ее. Он приказывает Джиллмену оставить их, и доктор, повинуясь капризу давнего пациента, уходит.
Теперь, когда смерть смотрит из глаз старика, Нэд не боится его. Старик хочет сказать мальчику, как много он значит для него, как он снова вернул его к жизни и возродил мечты. Удивительно, но настолько красноречивый в жизни, он не может подобрать слов. Он некоторое время что-то бормочет, заикаясь, затем удовлетворяется тем, что просто сжимает руку мальчика. Тем не менее старик уверен, что мальчик - этот особенный, избранный мальчик - понимает. Он завещал ему наследство. Нэд будет его преемником, его поборником. Он стискивает его руку, смаргивая последние слезы.
Всхлипывая во сне, тревожно ворочаясь на железной койке, спящий понимает, как близок конец.
Возможно, если бы старик чувствовал ход времени, знал истинный срок своего заточения, он мог бы поинтересоваться, сколько же в точности ему осталось до пробуждения.
Но я уверен в вас. Я уверен, что вы уже все поняли. Четыре дня. Четыре дня до пробуждения. Старик проснется, и город падет.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Профессиональные уличные художники - феномен относительно недавний. В Лондоне они появились лишь с того момента, когда блюстители улиц и магистралей из соображений экономии перешли от причудливой непрактичности булыжника к асфальту. Ко времени последнего дела мистера Муна рябой и щербатый лик старого города уступил место асфальтовой безупречности нового века. Соответственно, в город хлынули бродяги и проходимцы, зарабатывающие на кусок хлеба изображением из себя уличных художников. Особо вредная порода заработала прозвание "мазилы". Так называли бедолаг, чье состояние немногим отличалось от обычных нищих. Не обладай мазилы крохой таланта, они, несомненно, торговали бы спичками или сидели с протянутой рукой и пустым взглядом.
На другой день после смерти Вараввы мистер Дэдлок прокладывал себе путь через толпы народу, почему-то решившего именно сегодня утром запрудить улицы Лаймхауса и перегородить ему дорогу. Все они толкались и пихали друг друга, словно какая-то футбольная команда с дальнего Ист-Сайда, пробивающаяся после матча к бару за выпивкой. Может, приключился религиозный праздник, какое-то всеобщее языческое торжище или что там еще, от чего на улицах некстати образовалась подобная сутолока и беспорядок. Обливаясь потом, человек со шрамом добрался до знакомой лавки, где ему пришлось остановиться и перевести дыхание. Годы регбистской славы остались далеко позади. Теперь она принадлежала другим, более молодым, здоровым и тренированным.
В нескольких шагах от двери сидел мазила. Почти гротескно неряшливый, он нехотя елозил мелком по мостовой. Дэдлок торопливо прошел мимо, не желая даже намеком выразить, будто мог заинтересоваться столь примитивным творчеством, однако тренированное боковое зрение заставило его притормозить.
ДЭДЛОК
Сморщив нос от вони, человек со шрамом сверху вниз посмотрел на мазилу.
- Мы знакомы?
- Опасность,- прошипел бродяга, затирая буквы на асфальте.- Опасность.
- Опасность? Что за опасность?
- Опасность.
Дэдлок смерил его надменным взглядом.
- Ты пьян.
- Вы не узнаете меня, сэр?
Сотрудник Директората презрительно фыркнул и уже почти собрался продолжить путь, но тут образ нищего вызвал у него какое-то неприятное воспоминание. Он присмотрелся ближе.
- Грищенко? Это вы?! Мазила глуповато кивнул.
- Какого черта вы тут сидите?
- Опасность,- серьезно повторил тот.- Опасность.
- Вы уже сказали.
- Опасность. Дэдлок закатил глаза.
- Сотрите с морды эту грязь и идите за мной. Что бы там ни было, расскажете все внутри.
Бродяга поднялся на неверные ноги и последовал за помпезно вступившим в лавку Дэдлоком. Внизу за круглым столом уже сидел мистер Скимпол, злой и нетерпеливый. Человеку со шрамом даже почудилось, будто альбинос нынче выглядит как-то особенно болезненно. Хотя он и так всегда отличался бледностью кожи.
По прибытии коллеги Скимпол жестом отослал группу гражданских служащих в гриме китайцев, сгрудившихся вокруг него в ожидании, пока он ознакомится с их отчетами, подпишет прошения и даст добро на организацию новых заговоров и интриг.
- Это кто? - с подозрением взглянув на мазилу, поинтересовался альбинос. Тон его с тем же успехом мог адресоваться и кошке, приволокшей на диван в гостиную задавленную, но еще истекающую кровью мышь.
- Это мистер Грищенко,- пояснил Дэдлок.
Мазила рассеянно кивнул. Он имел воровато-испуганный вид и постоянно зыркал по сторонам, словно во всех углах его подстерегала какая-то незримая опасность.
- Один из твоих? - презрительно уточнил Скимпол.
- Один из моих,- без тени смущения ответил человек со шрамом.
- Кто?
Дэдлок понизил голос до абсурдного театрального шепота.
- Он наш "крот" у русских. Двойной агент.
- Какого черта он здесь делает? Мне кажется, что история со Слаттери должна была чему-то научить не только меня!
- А мне кажется, у него для нас есть информация.- Дэдлок кивнул на кресло и рявкнул: - Садитесь!
Грищенко, все еще поскуливая и не до конца избавившись от грима бродяги, повиновался.
- Зачем вы пришли? - резко спросил человек со шрамом.- Почему такой нелепый маскарад?
Грищенко заговорил. Медленно и тщательно подбирая слова. Вероятно, словарный запас его устарел, и потому речь агента грешила некоторой аляповатостью.
- Я должен предупредить вас,- начал он.- Я пришел сюда в самом лучшем своем гриме, ибо те, кто преследует меня, опасны весьма. Вероятнее всего, наблюдают за нами даже сейчас. Мне нет возможности позволить себе раскрыться им как Грищенко. Вы понимаете?
Дэдлок скрестил руки.
- Здесь вы в полной безопасности, смею вас заверить. И я подозреваю, что мы с мистером Скимполом более чем способны постоять за себя.
- Нет-нет,- внезапно оживился Грищенко.- Конечно, я понимаю, что мои соотечественники не соперники людям столь отважным, как вы. Но не они преследуют меня. Не русские. Нет, сэр, этих людей вы не знаете, хотя, думаю, об их деятельности вы имеете осведомленность. Они сильны, господа. Они обладают очень большой властью. Они давно уже затевали заговор против города. Думаю, вы знаете, о ком я.
- Возможно,- ровно ответил Скимпол.
- Мы слышали кое-что. - Кивок Дэдлока вышел немного резче, нежели у его коллеги.- Мы будем вам благодарны за любую информацию. Директорат - могучий союзник. Мы можем гарантировать вашу безопасность. Кто эти люди? Как они себя называют?
- Нет у их сообщества названия, сэр, но я уверен, что они не остановятся ни перед чем. Они наняли того самого ирландца, Слаттери, чтобы убить вас. Я знаю, что он потерпел неудачу, но они непременно попытаются еще раз. Не остановятся они, пока Директорат не будет побежден и уничтожен.
- Вы-то откуда знаете?
- Мистер Дэдлок,- прошипел русский,- я знаю это потому, что они пытались перевербовать меня.
- Вас?
- Меня,- повторил Грищенко с некоторой гордостью.- Конечно, я отказался. Я швырнул их грязные деньги им же в лицо. Я - человек принципа.
- Без сомнения.
- Это не все.
Дэдлок кивнул, выражая согласие слушать дальше.
- Со мной у них ничего не вышло, но с другим человеком им повезло. Со старинным моим помощником.
- То есть?
- У них есть "крот".
- Крот?
- Опаснее людей не бывает. И теперь этот человек, этот убийца, которого мы сами в вашу страну заслали много лет назад, перешел на их сторону.
- Кто? - рявкнул Дэдлок.- Назовите имя!
- У него много имен.- Русский досадливо пожал плечами.- Настоящее имя давно утрачено.
Дэдлок нахмурился.
- Но у него есть оперативный псевдоним,- просиял вдруг Грищенко.
- Назовите.
Агент пробормотал что-то, похожее на "мангуст".
- Мангуст? - недоверчиво переспросил Скимпол. Дэдлок подавил смех.
- Мангуст?
Русский снова пожал плечами.
- У нас просто кончались клички.
- Это имя ничего для меня не значит,- фыркнул человек со шрамом.
- Он уже убил несколько десятков человек и ни разу не потерпел неудачи. Это самый страшный человек, мистер Дэдлок. И будьте уверены, джентльмены, он за вами придет.
- За нами? - отозвался Скимпол. Грищенко горячо закивал.
- Как бледный всадник,- прошептал он.- На бледном коне.
Скимпол вздрогнул. Русский с трудом поднялся на ноги.
- Я должен идти,- сказал он и поспешил к двери, на ходу поправляя грим.
- Подождите,- окликнул его альбинос, но Грищенко никак не отреагировал.
Он остановился перед дверью.
- Будьте бдительны. Обещайте мне, господа. Будьте бдительны.- С этим последним афористическим советом он проследовал наверх и вскоре растворился в толпе.
- Мы должны были задержать его,- воскликнул Скимпол.- Забрать. Допросить как следует.
- Пусть идет. Он рассказал нам все, что знает.
- Ты веришь ему?
- Похоже, он рисковал жизнью, предупреждая нас. Честно говоря, мне кажется, нам и вправду следует ожидать самого худшего.
- Кто эти люди? - сердито спросил Скимпол,- Чего им надо? Господи, если бы мы не потеряли Бэгшоу!
- Ты плохо выглядишь. Иди-ка домой. Я буду тебя информировать о ходе расследования.
- Я лучше останусь.
- Иди,- настойчиво, хотя и довольно сердечно повторил Дэдлок.- Но будь осторожен. Мы оба должны быть осторожны. Похоже, с этой минуты в Директорате объявляется осадное положение.