И откуда они, и кто они, и зачем им понадобилась Земля… Я вам больше скажу, Платон Григорьевич… Не исключена возможность, что эти тела имеют земное происхождение. И чем больше я думаю об этом, тем больше мне становится не по себе. Ни я, ни мои товарищи не допускают в своих рассуждениях никаких мистических объяснений. Мы заняты почетным и трудным делом. Но в этой новой ветви техники с первого мгновения ее существования было нечто загадочное… И тоже, к сожалению, во многом субъективное.
– Вы, наверно, старожил этой базы? – спросил Платон Григорьевич с интересом. – Мне очень хотелось бы поговорить с теми товарищами, которые создавали этот, как его…
– Компенсатор?
– Да, так его называли пилоты. Насколько я понимаю, все дело в нем. Кому принадлежит это открытие, вы, вероятно, знаете?
– Это не открытие, это просто изобретение. А сделал его я.
– Вы? Это вы изобрели компенсатор?
– Я, видимо, очень не похож на человека, способного на такие дела, Платон Григорьевич? Это верно… Но что делать?
– Сколько вам лет, Михаил Антонович?
– Мне сорок пять… Будет в декабре.
– А когда вы сделали свое изобретение?
– В апреле 1961 года… Семнадцатого числа…
– Я понимаю: пришлось его «пробивать», вероятно, с трудом…
– Все было, Платон Григорьевич. Не в этом сейчас дело.
– Я чувствую, что вы недоговариваете… Вам трудно начать?
– Трудно… Но вам я почему‑то верю.
– Вы хотите, чтобы наш разговор остался в тайне? Я могу вам смело обещать…
– Спасибо за обещание, но дело все в том, что ваше вполне естественное недоверие ко всему, что вы наблюдали, как‑то очень тонко, очень сложно складывается с моими субъективными ощущениями… Со всей моей жизнью… Для меня это изобретение было невероятно тяжелым испытанием. И вовсе не потому, что кто‑то не понимал, мешал мне, нет. Я испытал что‑то очень напоминающее сильнейший нервный шок. Возможно, что вы подберете более точное название, когда узнаете все. А сейчас, когда я уже совсем успокоился, когда идет такая интересная работа и по многим направлениям, – вы еще не со всеми нашими точками познакомились, Платон Григорьевич, – сейчас вновь выйти из строя… Это было бы несправедливо.
– Тогда рассказывайте по порядку, Михаил Антонович. Может быть, я смогу помочь… Итак, апрель 1961 года…
– Да, это было в апреле… В тот год была удивительная весна. Такой весны, пожалуй, с тех пор мы и не видели… Я жил тогда в Подмосковье, преподавал в школе физику и астрономию… И мысль о компенсаторе пришла мне в голову прямо на уроке. Мы занимались повторением всего материала за последние три года. Ребят, как выражался наш директор школы, я «распустил», то есть давным‑давно разрешил им задавать мне самые различные вопросы. Это трудно для учителя, но если чурствуешь себя в силах, то очень полезно… В то время много писали о пресловутой «дегравитации», приложили к этому руку и писатели‑фантасты. Буквально ни одна повесть не обходилась без «гравилетов» и «гравипланов» самых удивительных конструкций.
– Если можно назвать «конструкцией» свободный вымысел?
– Конечно, ничего конкретного не предлагалось, но и статьи в газетах, а было несколько сообщений о якобы сделанных открытиях, и книги, которые читали ребята, – все было полно каким‑то предчувствием, ожиданием нового… И новое пришло…
– Вы сказали, что сделали свое изобретение семнадцатого апреля?
– Да, семнадцатого, а двенадцатого апреля поднялся в космос Юрий Гагарин, так что буквально каждый вопрос так или иначе был связан с космосом, с полетами… А тут как‑то все так сложилось, совпало… Понимаете ли, Платон Григорьевич, я вот сейчас только могу припомнить целый ряд подробностей, на которые вначале не обратил внимания, а потом уже не до воспоминаний стало.
На предыдущих уроках все время раздавался какой‑то странный шум. Будто кто‑то громко, с хрипотцой разговаривает, но невнятно так, будто сквозь зубы.
«Ребята, – говорю, – кто это мешает?»
«Мы ничего, Михаил Антонович, мы ничего не делаем…» – отвечают ребята, а минут через десять опять этот же звук. И вот на последнем уроке кто‑то из ребят догадался. Слышу голос: «Михаил Антонович, а звук из‑за решетки идет…»
Прислушались, действительно будто кто‑то за вентиляционной решеткой скребется.
«Достать? – спрашивают. – Посмотрим, кто там такой».
«Достать, – отвечаю. – Все равно с самого утра этот звук мешает».
Только ребята открыли решетку, а оттуда – галка, класс ахнул, а галка испугалась и пошла носиться по классу. Что тут началось!.. – Диспетчер улыбнулся, а Платон Григорьевич наставительно сказал:
– Обождать нужно было, на переменке достали бы…
– На переменке? Ну, тогда, Платон Григорьевич, я не имел бы удовольствия познакомиться с вами и вообще всего этого не было бы, – он развел руками, и Платон Григорьевич понял, что не было бы ни этого дома на берегу далекого сибирского озера, ни удивительных самолетов, ни многого другого, о чем он только догадывался. – И вот я говорю:
«А ну, ребята, испытаем свою волю, давайте не обращать на эту галку никакого внимания. Тишина! Чтоб никто не пикнул…»
– И послушались?
– Да, затихли, но с галки глаз не сводят. А она уселась на портрет Ньютона, что был над классной доской, на самый краешек, и на ребят поглядывает. Глаза черные, блестящие… Вызываю лучшего своего ученика, как сейчас помню имя – Алик Паролин. Задаю ему вопросы, он отвечает, а сам глаз с галки не сводит: она голову в одну сторону наклонит, и Алик мой в ту же, в другую – и он в другую…
«Так нельзя, – говорю. – Вышел отвечать, так отвечай!»
А сам чувствую, что тоже не могу оторвать взгляда, от этой галки, будь она неладна. Тут Алик меня спрашивает, так, вдруг: «Михаил Антонович, а галка, когда летает, от воздуха отталкивается?»
«От воздуха», – отвечаю.
«А от земли она отталкивается?»
И тут какое‑то смутное воспоминание ожгло меня, и вдруг показался мне этот вопрос чрезвычайно важным, необычайно важным…
«Стоп, – говорю, – вопрос всему классу. Птица по воздуху летит, работает крыльями, представили?»
«Что ж представлять? Сами только что наблюдали…»
«Так вот, Алик спрашивает, от чего птица отталкивается крыльями – от воздуха или и от земли тоже?»
«Конечно, от воздуха! – отвечают. – Земля далеко…»
«Нет, ребята, – говорю, – нет, ребята, для того, чтобы летать, птица должна отбросить вниз секундный импульс, равный ее весу, а иначе она не сможет получить нужную подъемную силу», – говорю так, а сам все на галку поглядываю, все на галку, а потом и вижу: весь класс не отрываясь на нее же смотрит. Тут я подымаюсь и говорю: «Лови ее, негодницу, все равно не дает заниматься».
Что тут поднялось! Все как сигнала ждали, с мест вскочили, кто на стол, кто как, а галка, испуганная, носится над нами, носится. Поймали ее в конце концов, спрашивают меня: «Что с ней делать?»
А на мне, видно, лица не было… Потому что затихли все… Вот в тот самый момент, когда гомон и шум стояли в классе, у меня как что‑то порвалось внутри; я понял, мысль была простой до глупости. Мысль, которая вобрала всего меня без остатка; со всеми моими мечтаниями, со всеми разностями, со всем, что видел или испытал, продумал или прочел…
«Что с вами, Михаил Антонович? – встревожились ребята.