Как вы производите вызов, по селектору?
Цезарь Николаевич набрал номер телефона, и в динамике, по которому до этого приглушенно транслировалась Москва, раздался голос:
– Гусар слушает…
– Борис Дмитриевич, зайдите на медпункт, вас хотят осмотреть. – Цезарь Николаевич положил трубку на место. – Он сейчас придет, – сказал он, – сами увидите.
Не прошло и двух минут, как дверь распахнулась и в комнату, сильно прихрамывая, вошел очень высокий человек.
«Действительно гусар», – подумал Платон Григорьевич, внимательно разглядывая вошедшего: шапка вьющихся черных волос, ясные карие глаза под густыми, будто нарисованными бровями, лицо доброе, мягкое.
– Борис Дмитриевич, с вами тут хотят познакомиться, – сказал Цезарь Николаевич.
Ладожский издал неопределенное восклицание и вдруг громко застонал, схватившись за поясницу.
– Что с вами, Борис Дмитриевич? – забеспокоился Цезарь Николаевич. – Опять радикулит?
– Сил нет! – выразительно и громко сказал Ладожский. – Сил моих больше нет. Если бы не моя перечница – конец!
Ладожский твердо взглянул в глаза Платону Григорьевичу и торжественным жестом протянул ему какой‑то округлый белый предмет.
– Что это? – немного растерянно спросил Платон Григорьевич.
– Рекомендую, единственное проверенное средство от радикулита. – Ладожский со стуком поставил перед Платоном Григорьевичем белую фаянсовую перечницу. – Не узнаете? – спросил он. – Ресторан «Арарат». Больше таких нет нигде. Обратите внимание на форму. Похищена, признаю совершенно открыто, в сорок шестом году.
– Сколько же лет вы страдаете от радикулита? – спросил Платон Григорьевич.
– Всю жизнь, всю мою горькую жизнь. Только вот перечницей и спасаюсь.
– Он массирует ею крестец, – сказал Цезарь Николаевич. – Утверждает, что это ему помогает.
– И вы никогда серьезно не лечились?
– Лежал в госпитале в пятьдесят втором, в госпитале высшего комсостава. Да, да, я тогда был капитаном войск связи, но счастливая случайность, счастливейшая, я бы сказал, случайность привела меня в этот госпиталь. Проездом был в Москве и прямо на улице меня взял патруль из‑за этого проклятого радикулита.
– Из‑за радикулита? – удивился Платон Григорьевич. – Патруль?
– Да, патруль… Я забыл свою перечницу в гостинице, а меня прямо иа улице скрутило. Жара вокруг, а тут еще боль невыносимая. Я расстегнул ворот – было это прямо против здания Манежа, – и тут патруль. Старший лейтенант, парень кровь с молоком, что ему до чужих страданий, подходит ко мне и просит предъявить документы. Я ему говорю; так, мол, и так, дай человеку спокойно умереть, а он в амбицию. «У вас воротник расстегнут, выстраиваете тут неприличные позы, извольте пройти за мной». Приводит меня в. комендатуру. Сам в кабинет к начальству, докладывает громко, мне слышно из приемной: «Задержали… не по форме… Ведет себя вызывающе…» Потом выходит и говорит: «С генералом будете разтоварибать, хоть застегните ворот!» А у меня и пуговицы нет. Так взяло, что с мясом ее оторвал. Ну, захожу к генералу, а тот пржилой такой, вот вроде вас. «Садитесь, – геворит. – Что с вами, товарищ капитан?» А я ему: «Разрешите стоять, товарищ генерал, боли невыносимые…» – «А что у вас, разрешите узнать?» – «Радикулит, товарищ генерал». – «Радикулит?! Дорогой мой – так и сказал „дорогой мой“, – так у меня же тоже радикулит!»
Платон Григорьевич не выдержал и коротко хмыкнул.
– Показываю ему документы, так, мол, и так, направляется для лечения в госпиталь, все по форме… Ну, мы тут побеседовали всласть. Я ему про перечницу рассказал, как ею спасаюсь. Он, – Ладожский взмахнул рукой, – темнота, даже не слыхивал. Сидим мы и задушевно беседуем, боли у меня поуспокоились, а тут дверь тихонько так раскрывается, и начальник патруля заглядывает. Как увидел, что мы мирно, по‑товарищески беседуем, так у него глаза на лоб полезли, а генерал ему: «Верните капитану Ладожскому удостоверение и занимайтесь своими делами, товарищ старший лейтенант!»
Ладожский улыбнулся, и под пушистыми усами сверкнула белоснежная шеренга зубов.
«Ну, – говорит генерал, – я тебя устрою в самый что ни на есть замечательный госпиталь, только звание у тебя маловато. Ты, смотри, там скажи, что… Ну, в общем не ниже полковника. Пижамы у всех одинаковые…» Так, знаете, за кого меня приняли? За капитана первого ранга, за старого морского волка! Все допытывались, где служу. А я: «Представитель девятого комитета на Дальнем Востоке».
– А такой комитет действительно существовал? – спросил Платон Григорьевич.
– Вот именно, что не существовал, но сошло. А потом меня украли…
– Как украли?
– Ночью украли, спящего, прямо вместе с койкой. Просыпаюсь, а палата совсем другая, балкон настежь, деревья шумят, в палате шесть человек, одни моряки, понимаете ли. Так я им понравился, что выкрали меня по секрету ото всех.
– Ну, а когда выписывались? Я догадываюсь, в каком госпитале вы были; там когда выписываются, то проходят вестибюль, чтобы проститься с товарищами, сестрами, обслуживающим персоналом.
– Совершенно верно. Дверь там стеклянная, так к ней мои дружки носами приплюснулись, когда меня в общевойсковой гимнастерке увидели. Ужас, что там делалось. Только я за угол завернул, смотрю – сестра бежит, записку в руку сует. А в записке: «Что ты только капитан, прощаем, но ты же и не моряк!»
Три года ничего, никаких болей, а потом пришлось опять достать перечницу, если бы не перечница – крышка.
Ладожский потряс перечницей перед носом улыбающегося Платона Григорьевича и заковылял к двери.
– Старая перечница! – донесся его смеющийся голос из коридора.
– А вы, Платон Григорьевич, забыли его осмотреть, – сдерживая ликование сказал Цезарь Николаевич.
– Действительно… – Платон Григорьевич осекся. – Вот опростоволосился… Старая перечница…
КОСМИЧЕСКИЙ ЛИФТ
Прошла неделя, а Платон Григорьевич еще не напал на след тех «слухов», для выяснения которых он приехал на эту отдаленную базу. Самому начинать разговор было нельзя: Платон Григорьевич убедился в том, что весь коллектив пилотов и «технарей», локационников и метеорологов, конструкторов и математиков‑вычислителей жил слаженной и размеренной жизнью. Разговор с одним из них стал бы достоянием всех. А потому он предоставил случаю подтвердить или опровергнуть те сведения, о которых ему говорил Василий Тимофеевич. Достаточно было допустить малейшую ошибку в разговоре, чтобы вызвать нежелательные толки. Все‑таки он был здесь человек новый, временный. «Побудет и уедет», – так, ему казалось, думали окружающие его люди.
Платон Григорьевич добился расширения медпункта, составил список необходимого оборудования. В помощь Цезарю Николаевичу был прислан опытный врач‑рентгенолог. Вообще особенной необходимости во всем этом не было, так как та молниеносная связь, которая осуществлялась на самолетах базы, могла ‑быть использована для транспортировки тяжелобольных в любую из клиник страны.
Совершенно неожиданно пришла счастливая мысль: он должен прочесть лекцию, ну, например, на тему «Влияние перегрузок на организм пилота при взлете и посадке».