..Но что это? Он не поет,онстоит,раскорячившись,опершисьна
барьер, и вертит своей дурацкой коричневой головой, ибегаетглазами,и
все оскаляется, все щерится...Накогооскаляешься,мерзавец?О,как
хочется подойти тяжелым шагом и с размаху, гвардейским кулаком - поэтому
гнусному белому оскалу... Но нельзя, нельзя, это не по-гвардейски:онже
всего лишь псих, жалкий калека, настоящее счастье недоступно ему, он слеп,
ничтожен, жалкий человеческий обломок... А этот, рыжая сволочь скорчился в
углу от невыносимой боли... Э, нет, это другое дело: у вас всегдаболив
голове, когда мы задыхаемся от восторга, когда мы поем свой боевой марши
готовы разорвать легкие, но допеть егодоконца! Воспитуемый, преступная
морда, рыжий бандит, загрудьтебя,затвоюпогануюбороду!Встать,
сволочь! Стоять смирно, когда гвардейцы поют свой марш!Ипобашке,по
башке, по грязной морде, по наглым рачьим глазкам... Вот так, вот так...
Гайотшвырнулвоспитуемогои,щелкнувкаблуками,повернулсяк
господину ротмистру. Как всегда после приступа восторженноговозбуждения,
что-то звенело в ушах, и мир сладко плыл и покачивался перед глазами.
Капрал Варибобу, сизый от натуги, слабоперхал,держасьзагрудь.
Господин штаб-врач, потный и багровый, жадно пил воду прямо изграфинаи
тянулизкармананосовойплаток.Господинротмистрхмурилсяс
отсутствующим выражением,словнопыталсячто-топрипомнить.Упорога
грязной кучей клетчатого тряпья ворочался рыжийЗеф.Лицоунегобыло
разбито, он хлюпал кровью и слабо постанывал сквозь зубы. А Мах-сим больше
не улыбался. Лицо у него застыло, стало совсем как обычное человеческое, и
он неподвижными круглыми глазами, приоткрыв рот, смотрел на Гая.
- Рядовой Гаал, - надтреснутым голосом произнес господин ротмистр.-
Э-э... Что-то я хотел вам сказать... или ужесказал?..Подождите,Зогу,
оставьте мне хоть глоток воды...
<ul><a name=5></a><h2>3</h2></ul>
Максим проснулся и сразу почувствовал, что голова тяжелая. Вкомнате
было душно. Опять ночью закрыли окно. Впрочем,иотрастворенногоокна
толку мало - город слишком близко, днем видна наднимнеподвижнаябурая
шапка отвратительных испарений, ветер несет ихсюда,инепомогаетни
расстояние, ни пятый этаж, ни парк внизу. Сейчас быпринятьионныйдуш,
подумал Максим, да выскочитьнагишомвсад,даневэтотпаршивый,
полусгнивший, серый от гари, авнаш,где-нибудьподЛенинградом,на
Карельском перешейке, да пробежать вокруг озера километровпятнадцатьво
весь опор, во всюсилу,дапереплытьозеро,апотомминутдвадцать
походить подну,чтобыпоупражнятьлегкие,полазитьсредискользких
подводных валунов... Он вскочил, распахнул окно, высунулсяподморосящий
дождик, глубоко вдохнул сырой воздух, закашлялся - ввоздухебылополно
лишнего, а дождевые капли оставляли наязыкеметаллическийпривкус.
.. Он вскочил, распахнул окно, высунулсяподморосящий
дождик, глубоко вдохнул сырой воздух, закашлялся - ввоздухебылополно
лишнего, а дождевые капли оставляли наязыкеметаллическийпривкус.По
автостраде с шипением и свистом проносилисьмашины.Внизублестелапод
окном мокрая листва, на высокой каменной ограде отсвечивало битоестекло.
По парку ходил человечек в мокрой накидке, сгребал в кучу опавшиелистья.
За пеленой дождя смутно виднелись кирпичныезданиякакого-тозаводана
окраине. Из двух высоких труб, как всегда, лениво ползли и никликземле
толстые струи ядовитого дыма.
Душныймир.Неблагоприятный,болезненныймир.Весьонкакой-то
неуютный и тоскливый, как то казенноепомещение,гделюдисосветлыми
пуговицами и плохими зубами вдруг ни с того, ни с сегопринялисьвопить,
надсаживаясьдохрипа,иГай,такойсимпатичный,красивыйпарень,
совершенно неожиданно принялся избивать в кровь рыжебородого Зефа,атот
даженесопротивлялся...Неблагополучныймир...Радиоактивнаярека,
нелепый железный дракон, грязный воздух и неопрятные пассажиры в неуклюжей
трехэтажной металлической коробке на колесах,испускающейсизыеугарные
дымы... и еще одна дикая сцена - в вагоне, когда какие-то грубые, воняющие
почему-то сивушными маслами люди довели хохотом и жестами до слезпожилую
женщину, и никто за нее не заступился, вагон набит битком, но всесмотрят
в сторону, и только Гай вдруг вскочил, бледный от злости, а может бытьот
страха, и что-то крикнул им, и они убрались... Очень многозлости,очень
много страха, оченьмногораздражения...Онивсездесьраздраженыи
подавлены, то раздражены, то подавлены. Гай, явножедобрыйсимпатичный
человек, иногда вдруг приходил в необъяснимуюярость,принималсябешено
ссориться с соседями по купе, гляделнаменязверем,апотомтакже
внезапно впадал в глубокую прострацию. И все в вагоне вели себя нелучше.
Часамионисиделиилежаливполнемирно,негромкобеседуя,даже
пересмеиваясь, и вдруг кто-нибудьначиналсварливоворчатьнасоседа,
сосед нервноогрызался,окружающиевместотого,чтобыуспокоитьих,
ввязывались в ссору, скандал ширился, захватывал весь вагон, и вот уже все
орут друг на друга, грозятся, толкаются,икто-толезетчерезголовы,
размахивая кулаками, и кого-то держат за шиворот,вовесьголосплачут
детишки, им раздраженно обрывают уши, а потом все постепенно стихает,все
дуются друг на друга, разговариваютнехотя,отворачиваются...аиногда
скандал превращается в нечто совершенно уж непристойное: глаза вылезают из
орбит, лица идут красными пятнами, голоса поднимаются до истошноговизга,
и кто-то истерически хохочет, кто-топоет,кто-томолится,воздевнад
головой трясущиеся руки... Сумасшедший дом...Амимооконмеланхолично
проплывают безрадостные серые поля, закопченные станции,убогиепоселки,
какие-то неубранные развалины, и тощие оборванные женщины провожаютпоезд
запавшими тоскливыми глазами.