.. Сумасшедший дом...Амимооконмеланхолично
проплывают безрадостные серые поля, закопченные станции,убогиепоселки,
какие-то неубранные развалины, и тощие оборванные женщины провожаютпоезд
запавшими тоскливыми глазами...
Максим отошел от окна, постоял немного посередине теснойкомнатушки,
расслабившись, ощущая апатию и душевнуюусталость,потомзаставилсебя
собраться и размялся немного,используявкачествеснарядагромоздкий
деревянный стол. Так и опуститьсянедолго,подумалонозабоченно.Еще
день-два я, пожалуй, вытерплю, а потом придется удрать, побродитьнемного
по лесам... в горы хорошо бы удрать, горы унихздесьнавидславные,
дикие... Далековато, правда, за ночь не обернешься... Как их Гайназывал?
"Зартак"... Интересно, это собственное имя или горы вообще? Впрочем, какие
там горы, не до гор мне. Десять суток я здесь, а ничего еще не сделано...
Он втиснулся в душевую и несколькоминутфыркалирастиралсяпод
тугим искусственным дождиком, таким же противным, какестественный,чуть
похолоднее, правда, но жестким, известковым, и вдобавок еще хлорированным,
да еще пропущенным через металлические трубы.
Он вытерся продезинфицированным полотенцем и, всемнедовольный-и
этим мутным утром, и этим душным миром, исвоимдурацкимположением,и
чрезмерножирнымзавтраком,которыйемупредстоитсейчассъесть,-
вернулся вкомнату,чтобыприбратьпостель,уродливоесооружениеиз
решетчатого железа с полосатым промасленным блином под чистой простыней.
Завтрак уже принесли,ондымилсяивонялнастоле.Рыбаопять
закрывала окно.
- Здравствуйте, - сказал ей Максим на местном языке. - Не надо. Окно.
- Здравствуйте, - ответила она, щелкая многочисленными задвижками.-
Надо. Дождь. Плохо.
- Рыба, - сказал Максим по-русски.Собственно,еезвалиНолу,но
Максим с самого начала окрестил ея Рыбой-заобщеевыражениелицаи
невозмутимость.
Она обернулась и посмотрела на него немигающими глазами. Затем, уже в
который раз, приложила палец к кончику носа исказала:"Женщина",потом
ткнула в Максима пальцем: "Мужчина",потом-всторонуосточертевшего
балахона,висящегонаспинкестула:"Одежда.Надо!".Немоглаона
почему-то видеть мужчину просто в шортах. Надобылоейзачем-то,чтобы
мужчина закутывался с ног до шеи.
Он принялся одеваться, аоназастелилаегопостель,хотяМаксим
всегда говорил, что будет делать это сам, выдвинуланасерединукомнаты
стол, который Максим всегда отодвигал к стене, решительноотвернулакран
отопления, который Максим всегда заворачивал до упора, и всеоднообразные
"не надо" Максима разбивались о ея не менее однообразные "надо".
Застегнув балахон у шеи на единственнуюсломаннуюпуговицу,Максим
подошел к столу и поковырял завтракдвузубойвилкой.
Застегнув балахон у шеи на единственнуюсломаннуюпуговицу,Максим
подошел к столу и поковырял завтракдвузубойвилкой.Произошелобычный
диалог:
- Не хочу. Не надо.
- Надо. Еда. Завтрак.
- Не хочу завтрак. Невкусно.
- Надо завтрак. Вкусно.
- Рыба, - сказал ей Максимпроникновенно.-Жестокийвычеловек.
Попади вы ко мне на Землю, я бы вдребезги разбился, но нашел бы вам еду по
вкусу.
- Не понимаю, - с сожалением сказала она. - Что такое "рыба"?
С отвращением жуя жирный кусок, Максим взял бумагу иизобразиллеща
анфас. Она внимательно изучила рисунок и положилавкарманхалата.Все
рисунки, которые делал Максим, оназабиралаикуда-тоуносила.Максим
рисовал много, охотно и с удовольствием: в свободноевремяипоночам,
когда не спалось, делать здесь было совершенно нечего. Он рисовал животных
и людей, чертил таблицы и диаграммы, воспроизводил анатомическиеразрезы.
Он изображал профессора Мегу похожим на бегемота и бегемотов,похожихна
профессора Мегу, он вычерчивал универсальные таблицы линкоса, схемымашин
и диаграммы исторических последовательностей, он изводил массубумаги,и
все это исчезаловкарманеРыбыбезвсякихвидимыхпоследствийдля
процедуры контакта. У профессора Мегу, он же Бегемот, была своя метода,и
он не намеревался от нее отказываться.
Универсальная таблица линкоса, с изучением которой долженначинаться
любойконтакт,Бегемотасовершеннонеинтересовала.Местномуязыку
пришельца обучала только Рыба, да и то лишь дляудобстваобщения,чтобы
закрывал окно и не ходил без балахона. Эксперты к контакту не привлекались
вовсе. Максимом занимался Бегемот и только Бегемот.
Правда,вегораспоряжениинаходилосьдовольномощноесредство
исследования - ментоскопическая техника, иМаксимпроводилвстендовом
кресле по четырнадцать-шестнадцатьчасоввсутки.Причемментоскопу
Бегемота был хорош. Он позволял довольно глубоко проникать ввоспоминания
иобладалвесьмавысокойразрешающейспособностью.Располагаятакой
машиной, можно было, пожалуй, обойтись ибеззнанияязыка.НоБегемот
пользовался ментоскопом как-то странно. Своиментограммыонотказывался
демонстрироватькатегорическиидажеснекоторымнегодованием,ак
ментограммам Максима относился своеобразно. Максимспециальноразработал
целуюпрограммувоспоминаний,которыедолжныбылидатьаборигенам
достаточно полное представление о социальной, экономическойикультурной
жизни Земли.ОднакоментограммытакогороданевызывалиуБегемота
никакого энтузиазма. Бегемот кривил физиономию, мычал, отходил, принимался
звонитьпотелефонуили,усевшисьзастол,начиналнуднопилить
ассистента, часто повторяя приэтомсочноесловечко"массаракш".