Они вошли на церковный двор.
Капитан толкнул женщину за контрфорс, задыхаясь от волнения. Внутри пели гимны богу Азоиаксику. От восторга Фашналгид больно схватил Торес за
предплечье.
– Эти скопцы и здесь нас настигли... Даже в этом ледяном болоте...
– Отпустите меня. Мне больно.
– Отпущу, отпущу. А ты войдешь в церковь и позовешь Шокерандита. Скажи ему, что сол-даты пытались схватить нас в доме его приятелей. На корабль
нам больше дороги нет. Если он уже договорился насчет упряжки, то нужно ехать в Харнабхар как можно скорее. Иди и скажи это ему.
Он подтолкнул Торес в спину, чтобы та поторапливалась.
– Скажи ему, что они собираются нас повесить.
К тому времени, как Торес Лахл появилась на улице с Шокерандитом, вокруг прошло много народу, и не только мирных прохожих. Глядя на выбегающих с
криками ужаса Одимов, Фашналгид спросил:
– Лутерин, ты уже договорился насчет упряжки? Мы можем уехать немедленно?
– Зачем ты разрушил дом Одимов? И это после того, что они сделали для нас? – разгне-ванно спросил Шокерандит, тоже с тревогой наблюдая за
беспорядком.
– Не стоит так доверять Одимам. Они ведь купцы. А нам нужно уносить ноги. Армия ищет нас. Не забывай, твоя драгоценная Торес Лахл числится
беглой рабыней. Ты знаешь, какое за это полагается наказание? Так что с упряжкой?
– Мы сможем получить упряжку в конторе, когда взойдет Беталикс. Что-то ты слишком быстро передумал... почему?
– И где нам придется прятаться до утра?
Шокерандит поразмыслил.
– У меня тут есть знакомый, друг отца, по имени Хернисарах. Он и его жена примут нас и спрячут до рассвета... Но мне нужно сходить к Одимам,
попрощаться.
Фашналгид наставил на него толстый палец.
– Не вздумай сделать такую глупость. Тебя повесят. Там везде полно солдат. Но ты ведь ни при чем, верно?
– Ладно, безумец. Оставим перебранку, лучше скажи, отчего ты так внезапно изменил планы? Еще утром ты собирался отплыть в Кампаннлат.
Фашналгид улыбнулся.
– Предположим, мне внезапно захотелось приблизиться к Богу. Я решил отправиться с то-бой и с твоей рабыней в Священный Харнабхар.
Глава 10
Мертвые не говорят о политике
В шестой день шестого теннера шестого малого года синод Церкви Грозного Мира собрался в Аскитоше.
Более мелкая церковная рыбешка почитала за счастье встречаться в задних комнатах дворца верховного священника. Встреча пятнадцати дигнитариев,
составляющих синод, происходила в самом дворце. Они представляли как духовную, так и мирскую и военную ветви церковной организации. Тяготы
конторской работы лежали на них тяжким грузом. Этим людям не разрешалось почивать на лаврах. И они не были расположены шутить.
Но человек остается человеком, и у каждого из пятнадцати были свои слабости. Один регулярно напивался, начиная с четырех часов дня. Кто-то
прятал в своих покоях юных рабынь или рабов. Другие имели иные диковинные пристрастия и практиковали иные способы растления. Тем не менее
большая их часть преданно служила церкви и отстаивала ее интересы. А поскольку в эти времена тяжело было найти хороших людей, эти пятнадцать
слыли хорошими людьми.
Самым преданным из пятнадцати считался Чубсалид, уроженец Брибахра, взращенный святыми отцами в лоне церкви, ныне старший верховный священник
Церкви Грозного Мира, полномочный представитель бога Азоиаксика на Гелликонии, бога, который существовал прежде жизни, стержня коловращения
мира.
Самые внимательные духовные лица ни разу ни одним глазком не подглядели, чтобы рука Чубсалида подносила к его губам бутылку. Если у него и были
какие-либо необычные сексуаль-ные пристрастия, то они оставались тайной между ним и создателем.
Если он когда-нибудь ис-пытывал страх, гнев или
печаль, то даже тень этих эмоций никогда не отражалась на его розовом лице. И он был умен.
В отличие от олигархии, устраивавшей собрания на Ледяном Холме, менее чем в миле от храма, синод опирался на широкую поддержку масс. Церковь
открыто отстаивала нужды народа, поднимала дух людей и поддерживала их в минуту испытаний. И хранила нейтральное молчание касательно паука.
В отличие от олигарха, которого никто и никогда не видел и чей образ в устрашенном общественном воображении более всего соответствовал огромному
ракообразному с пугающе гипертрофированными клешнями, верховный священник Чубсалид снисходил до пешего хождения среди бедных и был популярным и
частым гостем на службах своей паствы. Он выглядел до последней черточки верховным священником – гордая осанка, грубоватая, но представительная
внешность и гордая грива седых волос. Когда Чубсалид говорил, люди с готовностью и желанием внимали ему. Его речи часто были далеки от
благочестия, но неизменно исполнены мудрости: он мог заставить аудиторию и смеяться, и возносить молитвы.
Дискуссии на синодальных собраниях велись на высоком сибише и изобиловали оговорками, изысканно-сложными вводными, разноцветными, словно радуга,
глагольными формами. Однако нынешняя встреча преследовала совершенно практическую цель и касалась ухудшения отношений между двумя великими
правящими силами Сиборнала – государством и церковью.
Церковь с волнением следила за тем, как раз от раза указы государства становились все бо-лее жестокими. Один из синодальных священников говорил
об этом, обращаясь к собранию:
– Новое ограничение прав личности актом «О проживании» и подобные ему указы госу-дарство выдает/продолжает выдавать за борьбу с надвигающейся
чумой. Но эти указы повлекли за собой не меньше/столько же потерь, сколько повлекла/влечет/могла бы повлечь чума. Бедные подвергаются обвинениям
и арестам за бродяжничество или умирают от холода.
Священник был стар и сед и говорил звонким, серебристым, как его волосы, голосом, и убежденность, звучавшая в этом голосе, была различима в
самом дальнем конце комнаты.
– За этим жестоким актом легко просматривается движение политической мысли. По мере того как фермы на севере приходят/будут приходить в упадок,
крестьяне и фермеры начнут про-двигаться к городу, где станут искать для себя убежище всеми возможными способами, чаще всего в условиях
человеческой скученности и нужды. Там им неминуемо грозит голод. Я надеюсь, что не прослыву циником, если скажу, что гибель стольких людей
вполне соответствует целям государства. Мертвые не говорят о политике.
– И в случае неприменения указа городам, по-вашему, грозил бы упадок? Или даже вос-стание? – спросили священника с дальнего конца стола.
– В дни моей молодости говорили, что сиборнальцы работают для того, чтобы жить, же-нятся для продолжения жизни и всю жизнь мечтают о хорошей
жизни, – ответил серебристый голос. – Вот только восстания нам неизвестны. Это не в нашем стиле. Смуту мы оставим на долю людей с Дикого
Континента. До сих пор церковь никак не высказалась об этих ограничительных указах. Теперь, я думаю, мы можем обсудить наиболее выдающийся в
реакционном смысле указ «О запрете на паук».
– В пауке нет никакой политики. Как у нас нет никакой заинтересованности в пауке.
– До сих пор государство тоже никак не было политически заинтересовано в пауке. Ввиду того, что мертвые не интересуются политикой, это ровно в
той же мере имеет/будет иметь отно-шение к пауку, и государство это отлично понимает.