Но наш лорд Меганвэйл спешит сообщить, что самое страшное только начинается! Остальные лорды тут же
прекратили сдавать в казну налоги, расходуют собранное на свои войска, начинают войны друг с другом, отнимая земли, деревни, угоняя скот и
людей… Моментально начали собираться шайки разбойников…
Сэр Герард сказал отчаянным голосом:
– Граф Меганвэйл настоятельно просит вас, буквально умоляет, прибыть немедленно в страну, король которой называл вас сыном!..
Я проговорил в нерешительности:
– Я понимаю ваши некоторые трудности…
Сэр Дарси охнул и задохнулся от избытка чувств, а сэр Герард вскрикнул отчаянным голосом:
– Трудности? Страна уже полыхает пожарами гражданской войны за королевский трон!..
– Ну, – пробормотал я, – все только начинается… гм… но у меня тут тоже некоторые дела, как бы сказать вот так прямо вслух… Даже не знаю… а
не будет это моим грубым вмешательством во внутренние дела суверенного государства, маленького, но гордого и всячески отстаивающего?
Сэр Дарси сказал твердо:
– Дураков, каких мало, у нас много, но в такое время становится все меньше. Одно дело покричать, когда все сыты, другое – когда дом горит!
Это не столько желание лордов обратиться к вам, как жажда самого народа, что увидел в вас… уж и не знаю что, но явно больше, чем все
мудрецы Варт Генца!
– Народ мудер, – сказал я в задумчивости. – Может быть, он зрит даже то, что не видим мы?.. Хорошо, не будем затягивать разговор на всю
ночь. Информация к размышлению получена, а во сне, как говорят, приходят решения. Только бы не таблица какая-нить бесполезная… А утром,
господа, я дам четкий и взвешенный ответ, если, конечно, мое подсознание во сне взвесит правильно, а то его у меня иногда заносит до та-а-
а-аких оргий, ну вы понимаете… Ах да, сейчас вы такое не понимаете… Лорды?
Они поднялись, разом поклонились и отступили к двери. Сэр Вайтхолд учтиво распахнул перед ними обе створки и поклонился, как бы выражая
глубокое и даже искреннее соболезнование.
Я выждал, когда затихли их шаги, приоткрыл дверь и шепотом велел гвардейцам больше никого, а то и ночь кончится, это же такая потеря.
Оба заверили, что костьми лягут, я закрыл дверь и начал быстро раздеваться. На кровати возмущенно вспискнуло, я видел краем глаза, как
существо в одеяле торопливо отвернулось, а когда я лег со своего края кровати, прошипело, как злой барсук из норки:
– Хотя бы свечи задул!
– Так темно же будет, – ответил я резонно. – Только одну и оставил, она еще мельче, чем ты.
– Зачем?
– Чтоб ты лоб не расшарашила в темноте, – объяснил я, – когда пойдешь лунатничать и безобразничать на карнизе.
– Чего это я вдруг встану ночью и полезу на крышу?
Я ответил искренне:
– Да кто вас, эльфов, знает!
Она приподнялась на локте и смотрела в меня огромными блестящими в полутьме глазищами. Голубизна потерялась, превратившись в темный
фиолетовый цвет невероятной глубины и насыщенности.
– А ты… разве не эльф?.. Если у тебя жена Гелионтэль…
Я опустил взгляд, развел руками в сильнейшем смущении:
– Ты права, я эльф, и жена у меня Гелионтэль… Но я, исполненный мультикультуризма и состыка разных культур и прочих суеверий, вынужден
бывать и человеком, как бы вот подоступнее о сложном… Ну, ты же эльф, ты меня понимаешь.
Она переспросила тревожно:
– Ты сейчас… совсем не конт Астаральмэль?
Я развел руками:
– Увы, тогда бы я не залез с тобой под одно одеяло.
Моя высочайшая и просто предельная нравственность и целибат не позволили бы мне, ага,
но если я человек… сама понимаешь, человеку можно все и даже больше! Широк человек, широк, как сказал лорд Федор, и вот, глядя на тебя, мне
совсем не хочется этого человека суживать…
Она в ужасе отодвинулась на край кровати.
– Ты что… чудовище?
– Необязательно широк в ту сторону, – сказал я скромно. – Можно быть широким и в другую сторону… ну там, нежность, вздохи, томление, сю-сю,
ням-ням, патя-патя, еще что-то. Но ты не бойся, я, как крупный государственный деятель, на простые человеческие крайности не имею права, я
центрист, как и должен быть глава титульной нации людей.
В ее глазищах, сейчас совсем темных, странно и ярко отражается пламя единственной свечи, мне показалось, что здесь оно ярче, чем наяву.
– А как же… Гелионтэль?
Я пробормотал:
– Очень важно жить в ладу со своей совестью и не совершать нехороших поступков. Я думаю, конт Астральмэль делает все верно. Аменгерство –
святая вещь! За себя и за того парня…
Она приподнялась снова на локте, одеяло соскользнуло с худенького плеча, глаза тревожно поблескивают в сумраке.
– Так ты сейчас…
– Ричард, – заверил я. – Джеймс… тьфу, просто Ричард. У меня нет на совести недостойных поступков. У меня мораль очень строгая! Просто для
разных ситуаций она разная… Ты озябла? Да, у нас здесь прохладно, это не Геннегау…
Я подгреб ее ближе, настолько трусит, что вся трясется, а зубешки стучат, но я уложил ее голову себе на предплечье и лежал спокойно, давая
ей возможность хоть чуть пообвыкнуться.
И в самом деле, через некоторое время она сама приподняла голову и с недоверием посмотрела мне в лицо.
– Так вот вы какие… люди?
Я одними кончиками пальцев начал почесывать ей спинку, сперва там все вздрогнуло и напряглось, но я продолжал чесать так же нежно, и она
снова медленно успокоилась, даже перебралась головой с предплечья на плечо, чтобы моя загребущая доставала до самой поясницы.
– От тебя хорошо пахнет, – сообщил я. – И вообще ты такая вкусненькая…
Она вздрогнула.
– Ой, я уже боюсь…
– Чего? – спросил я. – Это называется комплиментами, существо.
Глава 3
Она легонько щекотала мне грудь длиннющими ресницами, дыхание ее теплое, в самом деле вся вкусно пахнет лесом, древесной смолой и
муравьями, а это так свежо и мило после приторных ароматов придворных дам.
– А тебе можно, – спросила она, – как человеку, вот так под одним одеялом с эльфийкой?
– Простому человеку нельзя, – объяснил я, – но можно мультикутуристу и мультикультурнику, что есть связующее звено между народами,
культурами, религиями, конфессиями… не знаешь, что это?.. и даже видами… потому мне можно все.
Она вздрогнула под моей все более разогревающейся ладонью и попыталась отодвинуться.
– Все?
– И даже больше, – сообщил я.
Она в страхе и в то же время пытливо, решившись на что-то отчаянное, посмотрела в мое лицо. Я старался держать его честным-пречестным. Мне
даже показалось, что в ее огромных дивных глазенапах мелькнуло некое разочарование, словно «можно» не так интересно, как попробовать
нарушить то, что «запретно».
– И даже больше, – повторил я.
Она, как показалось, так и лежит, распластанная, как лягушка, в той же позе, в какой я ее оставил. На лице изумление, но когда я
пошевелился и начал подниматься, вздрогнула и распахнула изумительные громадные озера синих глазищ, ясных и чистых, хотя и слегка
заспанных.