Они уснули рядышком и спали долго и крепко в столице эльфов Эллесмере, окутанной ночной мглой.
Он так залюбовался этим зрелищем, что даже вздрогнул, когда Сапфира, извиваясь, проползла мимо него, нырнула в свой люк и высоко взлетела, кружа над деревьями и радостно приветствуя утро. Эрагон улыбнулся, глядя на нее. Он чувствовал себя счастливым уже потому, что так счастлива была она.
Отодвинув прозрачную перегородку, заменявшую дверь, он обнаружил на пороге два подноса с едой (в основном это были фрукты), рядом с которыми лежал сверток с одеждой и записка. Эрагону пришлось помучиться, разбирая летучий эльфийский почерк, — ведь читать на древнем языке ему уже более месяца ничего не доводилось, и он многое подзабыл. Но, в конце концов, он все же разобрал написанное. Письмо гласило:
Приветствую вас, Сапфира Бьяртскулар и Эрагон, Губитель Шейдов!
Я, Беллаэн из Дома Миоландра, смиренно прошу прощения — и прежде всего у тебя, Сапфира, — за столь скромное угощение. Эльфы не охотятся и не убивают животных, так что в Эллесмере, как и в других наших городах, к столу никогда не подают мяса. Но ты, Сапфира, если захочешь, можешь чувствовать себя совершенно свободной и, как это делали в прошлом все прочие драконы, охотиться на любую дичь в лесах Дю Вельденвардена. Мы просим лишь об одном: оставляй свою добычу в лесу, чтобы вода и воздух в Эллесмере оставались чистыми, не замутненными кровью.
Эрагон, эту одежду в дар тебе соткала Нидуэн из Дома Имиладрис.
Да сопутствует вам удача,
Да пребудет мир в ваших сердцах,
Да хранят вас звезды.
Беллаэн дю Хльёдхр
Когда Эрагон пересказал Сапфире содержание письма, она сказала: «Насчет дичи пусть не беспокоятся: после вчерашнего пира я могу еще несколько дней вообще не есть». Позавтракала она тем не менее с аппетитом, особенно налегая на печенье с тмином и объясняя это тем, что не хочет казаться невежливой.
После завтрака Эрагон разложил на кровати подаренную одежду — две длинные туники желтовато-коричневого цвета с каймой из зеленых ежевичных листьев, две пары узких штанов кремового цвета, отлично на нем сидевших, и три пары носков, таких мягких, что они ласкали кожу, как вода. Вся одежда была из ткани столь высокого качества, какого Эрагон никогда не видел ни в Карвахолле, ни даже у гномов, хотя подаренную гномами одежду, что была на нем и сейчас, он считал очень хорошей.
Эрагон с благодарностью переоделся. Его рубаха и штаны здорово поизносились за время путешествия и пропитались потом и грязью после пребывания под дождем и палящими лучами солнца. Прикосновение мягчайшей эльфийской ткани к телу доставляло ему несказанное наслаждение.
Он как раз обувался, когда в дверь постучались.
— Войдите, — сказал он, беря в руки Заррок.
В люк осторожно просунулась голова Орика. Он влез внутрь, потопал ногой, пробуя крепость пола, осмотрел потолок и заключил:
— Да я лучше в самой грязной пещере ночевать останусь, чем в этом птичьем гнезде! Как у вас прошла ночь?
— Хорошо, а у тебя? — осведомился Эрагон.
— Я спал как камень, — хмыкнул гном и коснулся рукояти своего топора. — Но, я вижу, вы уже поели, так что идемте со мной, внизу вас уже ждут Арья, королева и еще кое-кто из эльфов. — Он смерил Эрагона оценивающим взглядом. — Происходит нечто такое, о чем они нам пока не сообщили. Это явно что-то серьезное. Я не уверен, что именно им нужно от тебя, но Имиладрис выглядит очень напряженной и раздраженной, точно волк, которого в угол загнали. Жаль, что я не успел предупредить тебя раньше.
Эрагон поблагодарил Орика, и они вместе спустились по лестнице вниз, а Сапфира слетела, выбравшись через люк в спальне. Их встретила Имиладрис в мантии из пышных лебединых перьев, точно снег оттенявших ее алую тунику. Сдержанно поздоровавшись, она сказала: «Следуйте за мной» — и вскоре привела их на окраину Эллесмеры, где дома-деревья попадались гораздо реже, а тропинки между ними были почти незаметны. У подножия какого-то холма, густо заросшего деревьями, Имиладрис остановилась и сказала с некоторой угрозой в голосе:
— Прежде чем мы сделаем хоть шаг дальше, вы трое должны поклясться на нашем языке, что никогда и никому не расскажете о том, что увидите сейчас, — во всяком случае, без моего на то разрешения, или же без разрешения моей дочери, или же того, кто сменит нас на эльфийском троне!
— А почему я должен приносить какие-то клятвы эльфам? — заносчиво спросил Орик.
«А действительно — почему? — поддержала его Сапфира. — Неужели вы нам не доверяете?» Королева ответила ей вслух:
— Это вопрос не доверия, а безопасности. Мы любой ценой должны сохранить эту тайну, ибо в ней — самое большое наше преимущество перед Гальбаториксом. И если вы будете связаны клятвой, произнесенной на древнем языке, то никогда по собственной воле этой тайны никому не откроете. Ты, Орикводхр, явился сюда, чтобы наблюдать за обучением Эрагона. Но если ты откажешься поклясться мне сейчас, то можешь сегодня же возвращаться в Фартхен Дур.
И Орик, хоть и не сразу, но проворчал примиряюще:
— Я полагаю, ты, Имиладрис Дрёттнинг, не желаешь зла ни гномам, ни варденам, иначе я ни за что бы не согласился. Но честью твоего Дома и твоего рода заклинаю тебя: не вздумай обмануть нас! Говори, какие слова я должен произнести.
Пока королева учила их правильно произносить необходимую клятву, Эрагон все же успел спросить у Сапфиры:
«И мне тоже следует поклясться?»
«А разве у нас есть выбор?» — ответила она, и Эрагон вспомнил, что вчера Арья ответила ему примерно так же. Было очевидно, что Имиладрис не желает оставлять им ни малейшей возможности для самостоятельного маневра.
Когда Орик успешно справился с произнесением нужных слов, королева эльфов выжидающе посмотрела на Эрагона. И он, немного поколебавшись, тоже произнес требуемую клятву, а следом за ним и Сапфира.
— Благодарю вас, — промолвила Имиладрис. — А теперь продолжим наш путь.
Они поднялись на вершину холма, сплошь покрытую густым красным клевером. В стороне Эрагон увидел отвесный каменный утес, нависший над лесом. Отсюда открывался удивительный вид — казалось, они стоят на краю света, а перед ними лишь бескрайнее зеленое море, на горизонте сливающееся с небом.
«Я же знаю это место!» — вдруг вспомнил Эрагон. Именно этот холм и этот утес являлись ему в бредовых видениях после того, как он убил Дурзу.
Послышался глухой удар. Казалось, сам воздух содрогнулся. Затем последовал еще один удар, и Эрагону пришлось стиснуть зубы; еще удар — и он заткнул уши, опасаясь, что лопнут барабанные перепонки. Эльфы же стояли совершенно неподвижно. Еще удар — и поле клевера словно прогнулось под неожиданным порывом ветра.
Еще удар, последний, и из-под нависшего утеса появился огромный золотистый дракон. И на спине у него сидел Всадник.
ПОСЛЕДСТВИЯ ПРИНЯТОГО РЕШЕНИЯ
Утром, проснувшись после своей пылкой речи, Роран увидел в окно вереницу людей, направлявшихся из Карвахолла к водопадам Игвальды. Зевая и прихрамывая, он спустился вниз, на кухню, и увидел Хорста, который в одиночестве сидел за столом над кружкой с элем.
Поздоровавшись с ним, Роран взял кусок хлеба и тоже присел к столу. Заметив покрасневшие глаза Хорста и его нечесаную бороду, он догадался, что кузнец не спал всю ночь, и спросил:
— Ты не знаешь, почему столько людей в горы отправились?
— Надо же им с родными посоветоваться! — почти сердито ответил Хорст. — Многие еще на рассвете в Спайн ушли. — Он с грохотом поставил кружку на стол. — Ты даже не представляешь, Роран, что ты натворил своим предложением бежать отсюда! Вся деревня на ушах стоит. Многие тебя уже попросту возненавидели за то, что ты людей своими идеями в угол загнал, а выход предложил один-единственный — который тебе самому по нраву. Ну и, конечно, за то еще, что ты на Карвахолл такую беду навлек.
Хлеб, который с таким удовольствием ел Роран, сразу приобрел вкус пыли; в душе вновь вспыхнули обида и возмущение: «Это ведь Эрагон притащил сюда тот камень, а вовсе не я!»
— А еще что в деревне говорят? — спросил он. Хорст отхлебнул эля и поморщился:
— А остальные за тобой в огонь и в воду готовы пойти! Вот уж никогда не думал, что сыну Гэрроу удастся до такой степени воспламенить мое сердце своими речами! Но тебе это удалось, мальчик. Ей-богу, удалось! — И Хорст хлопнул себя по макушке узловатой ручищей. — Вот только как же дом мой и кузня? Я ведь его для Илейн и сыновей целых семь лет строил! Вон, видишь, балка над дверью? Я три пальца на ноге сломал, когда ее туда втаскивал. А теперь, понимаешь ли, я собираюсь все это бросить — из-за того, что ты вчера сказал!