Хорст сокрушенно развел руками, а Роран молчал. А что он мог сказать? Ведь именно этого он и хотел. Единственно правильное решение — это всем уйти из Карвахолла, а поскольку сам он это решение давно уже принял, то не видел причин теперь мучить себя угрызениями совести и чувством вины. «Да, решение принято, — думал он. — Теперь будь что будет — я на судьбу жаловаться не стану. Иного способа спастись от мести Империи у нас все равно нет».
— Но ты должен помнить, — сказал Хорст и наклонился к нему, опираясь о столешницу и сверля его своими черными глазами из-под кустистых бровей, — что тебе придется платить по счетам, если действительность окажется совсем не такой красивой, как те радужные планы, которые ты вчера перед людьми излагал. Дать людям надежду, а потом отнять ее… Да они тебя на клочки разорвут!
Но это почему-то Рорана совершенно не тревожило. «Если мы доберемся до Сурды, — думал он, — мятежники будут нас приветствовать, как героев. Ну, а если не доберемся, так смерть все долги спишет». И, поскольку кузнец больше не прибавил ни слова, Роран спросил:
— А Илейн где?
Хорст нахмурился; видимо, пока менять тему разговора ему не хотелось.
— Да на дворе, где ж ей быть. — Он встал и оправил рубаху на могучих плечах. — Ладно, пойду на кузню. Надо все разобрать, решить, какие инструменты с собой взять, а какие спрятать или уничтожить. Но уж Империя-то у меня точно ничем поживиться не сможет!
— Я тебе помогу, — сказал Роран, с готовностью вскакивая из-за стола.
— Нет, — решительно остановил его Хорст. — Пусть мне мои сыновья помогут — Олбрих и Балдор. В этой кузнице — вся моя жизнь, да и их тоже. К тому же от тебя и толку-то не будет с такой рукой. Оставайся-ка лучше здесь. Может, Илейн чем пособить сумеешь.
Хорст ушел, а Роран, выглянув на крыльцо, увидел, что Илейн о чем-то оживленно беседует с Гертрудой возле огромной поленницы дров, которую Хорст пополнял круглый год. Заметив Рорана, целительница подошла к нему, потрогала ладонью лоб и удовлетворенно отметила:
— Вот и хорошо! А я боялась, что тебя после вчерашнего лихорадка свалит. У вас в семье всегда все быстро выздоравливали. Я ведь просто глазам не поверила, когда Эрагон встал и пошел, хотя у него на ногах места живого не было. Всю кожу дочиста содрал. — Роран вздрогнул, но Гертруда, похоже, этого не заметила. — Давай-ка посмотрим, как там твое плечо.
Роран нагнул голову, и Гертруда сняла с него шарф, поддерживавший его уложенную в лубки правую руку. Он осторожно опустил руку и постарался держать ее прямо. Гертруда осторожно сунула пальцы под повязку, ощупала руку и сокрушенно покачала головой.
От раны исходил отвратительный запах гниения. Роран стиснул зубы, его подташнивало. Гертруда сняла повязку и лубки, и оказалось, что кожа вокруг раны стала белой, пористой и сильно распухла, напоминая спину огромной личинки. Рану ему зашили, пока он был без сознания, и на ее месте был лишь извилистый розовый шрам с корочкой запекшейся крови, но из-за сильной опухоли крученая нить глубоко врезалась в плоть, а из-под кровавой корки сочилась какая-то прозрачная жидкость.
Гертруда только языком цокала, изучая рану. Она сменила бинты и, глядя Рорану прямо в глаза, сказала:
— Что ж, дело обычное. Хорошо, если заражение не начнется. Пока, правда, трудно сказать, но если так и дальше пойдет, придется прижигание сделать.
Роран кивнул и спросил:
— А рука-то у меня действовать будет?
— Ну, если мышцы правильно срастутся, конечно. А что ты ей делать-то собираешься? Ты ведь…
— А драться я смогу?
— Если ты хочешь с кем-то вскоре драться, — Гертруда по-прежнему смотрела ему прямо в глаза, — то лучше тебе прямо сейчас начать левую руку тренировать. — Она погладила Рорана по щеке и поспешила домой.
Правая рука! Учиться все делать левой рукой! Роран смотрел на свою перевязанную конечность так, словно она ему уже не принадлежала. До сих пор он и не подозревал, как сильно скажется на его мироощущении состояние его тела. Раненая плоть породила душевную рану. Роран гордился собственным телом, и теперь, когда ему, возможно, грозил столь сильный ущерб, его вдруг охватила паника. Неужели он может лишиться руки? И даже если он сумеет поправиться, вряд ли рука будет действовать как следует. Во всяком случае, там наверняка останется страшноватый шрам — на память об «укусе» раззака.
Роран опомнился, только когда Илейн взяла его за руку и отвела в дом. На кухне она заварила мяту и поставила на плиту чайник, чтоб закипел.
— Так ты действительно ее любишь? — спросила она вдруг.
— Что? — Роран изумленно посмотрел на нее.
— Катрину, — улыбнулась Илейн. — Я же не слепая. Я понимаю, что ради нее ты готов на все, и горжусь тобой. Не каждый мужчина способен на такое.
— Это не будет иметь никакого значения, если я не смогу освободить ее.
Чайник настойчиво засвистел. Илейн сняла его с плиты и налила Рорану чаю с мятой.
— Ты освободишь ее, я уверена! Не одним способом, так другим. И вообще, нам бы надо к путешествию готовиться, верно? Я, пожалуй, начну с кухни, а ты пока, если хочешь мне помочь, сходи наверх и принеси оттуда все, что тебе покажется нужным, — одежду, одеяла. Хорошо?
— И где мне это сложить? — спросил Роран.
— А в гостиной. Там места хватит.
Поскольку путь им предстоял неблизкий, по крутым горам и густым лесам, где на повозках не проехать, Роран прекрасно понимал, что количество припасов придется существенно уменьшить и взять с собой только то, что можно унести на себе и погрузить на двух имевшихся у Хорста лошадей. Впрочем, одну из лошадей особенно не нагрузишь: беременной Илейн наверняка придется часть пути ехать верхом, в таком состоянии ей этот путь пешком не одолеть.
Положение осложнялось еще и тем, что у некоторых семей вообще лошадей не имелось, а ведь лошади нужны не только для грузов, но и для того, чтобы везти малолетних детей, стариков и больных, которым пешком за остальными не угнаться. В общем, всем придется делиться, но вот С КЕМ? Ни Роран, ни Хорст по-прежнему не знали точно, кто еще, кроме Биргит и Дельвина, пойдет с ними.
А потому, когда Роран с Илейн закончили паковать самое необходимое — в основном провизию и кое-что для устройства временного жилища, — Илейн послала его выяснить, нет ли у кого в багаже свободного местечка: у нее в сторонку было отложено немало полезных вещей, которые она с удовольствием тоже прихватила бы с собой.
Несмотря на то что жители Карвахолла так и сновали из дома в дом, в деревне стояла какая-то давящая, неестественная тишина, за которой пряталась лихорадочная суета, царившая внутри домов. Почти все встреченные Рораном люди предпочитали отмалчиваться, потупившись, погруженные в невеселые мысли.
Рорану почти минуту пришлось барабанить в дверь Орвала, прежде чем фермер открыл ее и вышел на крыльцо.
— А, это ты, Роран Молот. Извини, что заставил ждать, но дел уж больно много. Чем могу помочь? — Орвал постучал своей длинной черной трубкой по ладони, вытряхивая пепел, и принялся нервно теребить ее. Было слышно, как в доме гремят горшки и кастрюли, потом загрохотала упавшая на пол табуретка.
Роран передал ему просьбу Илейн; Орвал, прищурившись и словно что-то подсчитывая, уставился в небо.
— Я думаю, для моего-то барахла места у меня вполне хватит, а может, и еще останется. Но ты все-таки еще у людей поспрашивай. А если вам по-прежнему места хватать не будет, так можно и еще пару волов нагрузить.
— Так, значит, ты точно с нами?
Орвал помолчал, смущенно потоптался, потом все же признался:
— Ну, если честно… Мы просто… хотим быть готовы на тот случай, если солдаты снова нападут.
— Ах, вот как… — Роран распрощался с ним и потащился к дому Кизельта.
Когда он обошел еще несколько домов, ему стало ясно: никто не желает говорить о своем отъезде в открытую — даже если сборы идут в доме полным ходом. К тому же все разговаривали с Рораном так почтительно, что его это даже встревожило. Он в жизни не слышал столько сочувственных слов. Люди уважительно замолкали, стоило ему раскрыть рот, и готовы были, казалось, одобрить любое его предложение. Этот дутый, как казалось Рорану, авторитет среди односельчан заставлял людей, которых он знал с детства, смущенно сторониться его.
«Ну да, я теперь меченый», — думал Роран, хромая по грязной улице и прижимая больную руку к груди. Вид у него был страшноватый: небритые щеки и подбородок заросли щетиной, нечесаные волосы свалялись и торчали жгутами; но куда сильнее могли испугать его глаза, провалившиеся, окруженные темными кругами, точно у привидения, но сверкавшие, как расплавленная сталь. Взгляд его был полон горечи, бешеного гнева и безумного желания мстить.
Кривоватая усмешка, порой мелькавшая у него на устах, тоже могла испугать кого угодно. Впрочем, самого Рорана его вид устраивал: он полностью соответствовал тем чувствам, что кипели в его душе. Теперь он уже догадывался, отчего ему удалось так сильно подействовать на односельчан своей речью. «Пожалуй, — усмехнулся он про себя, — теперь я своей внешностью могу и раззаков испугать!»