– Ну да. Но…
– Тебе лучше быть мёртвым, чем быть защищённым? И только потому, что это исходит от меня?
– Не в этом дело!
– Так в чём?
Надеюсь, тебе понятно, что о себе я могу позаботиться сам, и…
– Но ты не смог.
– Но ты этого не знаешь. Я обижен тем, что ты начинаешь с мнения, будто в Отражениях мне требуется дуэнья, что я наивен, доверчив, беспечен…
– Полагаю, хоть это и заденет твои чувства, но можно смело сказать, что таким ты и был, собиравшись в края, настолько отличающиеся от Дворов, насколько отличается Отражение.
– Да, о себе я могу позаботиться сам!
– Ты не сделал для этого ни капли. Зато напридумывал массу чепухи. С чего ты решил, что причины, которые ты перечислил, единственно возможны для моих действий?
– О'кей. Расскажи, знаешь ли ты, что Люк пытался убить меня тринадцатого числа каждого апреля. И если – «да», почему ты мне просто этого не сказала?
– Я не знала, что Люк пытался убить тебя тринадцатого числа каждого апреля.
Я отвернулся. Сжал кулаки и разжал их.
– Тогда какого дьявола ты это сделала?
– Мерлин, почему для тебя так сложно допустить, что другие люди могут иногда знать то, чего не знаешь ты?
– Начни с их нежелания изложить мне эти вещи.
Долгое время мать молчала. Затем:
– Боюсь, в чём‑то ты прав, – сказала она. – Но были серьёзные причины не говорить на эти темы.
– Тогда начни с невозможности рассказать это мне. Скажи, почему ты мне не доверяешь.
– Это не вопрос доверия.
– Тогда нет ли резона рассказать хоть что‑то сейчас?
Последовало ещё одно, более долгое молчание.
– Нет, – наконец сказала она. – Ещё нет.
Я повернулся к ней, сохраняя лицо спокойным, а голос ровным.
– Значит, ничего не изменилось, – сказал я, – и не изменится никогда. Ты по‑прежнему не доверяешь мне.
– Это не так, – ответила мать, глянув на Сухэя. – Просто это неподходящее место или неподходящее время для обсуждений.
– Могу ли я принести тебе напиток, Дара, или что‑нибудь поесть? – немедленно сказал Сухэй.
– Спасибо, нет, – отозвалась она. – Я не могу долго здесь задерживаться.
– Мама, расскажи мне тогда о ти'га.
– Что бы ты хотел узнать?
– Ты наколдовала их из‑за Обода.
– Верно.
– Подобные существа бестелы сами по себе, но для собственных целей способны замещать живых хозяев.
– Да.
– Предположим, такое существо заняло личность в момент – или близко к моменту – смерти, оживив дух и контролируя разум?
– Интересно. Это гипотетический вопрос?
– Нет. Это действительно случилось с той, кого ты за мной послала. Теперь она, кажется, неспособна выйти из тела. Разве не так?
– Я не совсем уверена, – сказала мать.
– Она теперь в ловушке, – предложил Сухэй. – Входить и выходить она может, только используя присутствующий разум.
– Под контролем ти'га тело победило болезнь, убившую сознание, – сказал я. – Ты полагаешь, она застряла на всю жизнь?
– Да. Насколько я знаю.
– Тогда скажи мне: освободится ли демон, когда тело умрёт, или умрёт вместе с ним?
– Все может пойти и так, и так, – ответил он. – Но чем дольше демон остаётся в теле, тем более вероятно, что он погибнет вместе с ним.
– Но чем дольше демон остаётся в теле, тем более вероятно, что он погибнет вместе с ним.
Я опять посмотрел на мать.
– И там ты держишь финал этой истории, – заявил я.
Она пожала плечами.
– Я разочаровалась в этом демоне и освободила его, – сказала она. – Ну, и всегда можно наколдовать другого, была бы нужда.
– Не делай этого, – сказал я ей.
– Не буду, – сказала она. – Сейчас нужды нет.
– Но если тебе покажется, что есть, ты сделаешь?
– Мать заботится о безопасности сына, нравится это ему или нет.
Я поднял левую руку, вытянул указательный палец в гневном жесте, как вдруг заметил, что ношу яркий браслет… он казался почти голографической копией витого шнура. Я опустил руку, сглотнул первый ответ и сказал:
– Теперь ты знаешь мои чувства.
– Я знала их давным‑давно, – сказала она. – Давай пообедаем в Путях Всевидящих, на половине цикла, считая от нынешнего момента, в пурпурное небо. Согласен?
– Согласен, – сказал я.
– Тогда до скорого. Доброго цикла, Сухэй.
– Доброго цикла, Дара.
Она сделала три шага и ушла, как предписывает этикет – тем же путём, что и вошла.
Я повернулся и, пройдя к краю бассейна, вгляделся в глубины, почувствовал, как медленно расслабляются плечи. Теперь там были Ясра и Джулия, обе в цитадели крепости, творящие в лаборатории что‑то тайное. А затем поверх них поплыли завитки, и какая‑то жестокая истина вне всякого порядка и красоты начала формироваться в маску поразительных, пугающих размеров.
Я почувствовал руку на плече.
– Семья, – сказал Сухэй, – интриги и безумства. Ты чувствуешь тиранию привязанности, да?
Я кивнул.
Ещё Марк Твен говорил о способности выбирать друзей, но не родственников, – ответил я.
– Я не знаю, что замышляют они, хотя у меня есть подозрения, – сказал он. – Сейчас делать нечего, разве что передохнуть и подождать. Я хотел бы услышать побольше из твоей истории.
– Спасибо, дядя. Идёт, – сказал я. – Почему бы и нет?
Так я выдал ему остаток рассказа. Перевалив через него, мы переместились к кухне для дальнейшего пропитания, затем проделали ещё один путь к плавающему балкону над жёлто‑зелёным океаном, бьющимся об розовые скалы под сумеречным… или нет – беззвёздным небом цвета индиго. Там я закончил повествование.
– Это более, чем интересно, – сказал Сухэй в конце концов.
– Ну да? Во всем этом ты видишь что‑то, чего не вижу я?
– Ты дал мне слишком много пищи для размышлений, чтобы получить поспешное суждение, – сказал он. – Давай на этом пока остановимся.
– Очень хорошо.
Навалившись на перила, я взглянул вниз на воды.
– Тебе нужен отдых, – сказал Сухэй чуть погодя.
– Догадываюсь.
– Идём, я покажу твою комнату.
Он протянул руку, и я схватился за неё. Вместе мы утонули в полу.
Итак, я спал, окружённый гобеленами и тяжёлыми драпировками, в комнате без дверей в Путях Сухэя. Вероятно, располагалась она в башне, так как я слышал ветер за стенами. Во сне я видел сон…
Я снова был в замке Эмбера, гуляя по искристой протяжённости Коридора Зеркал. Свечки вспыхивали в высоких подставках. Шаги были не слышны. Блестели зеркала в разных оправах. Они покрывали стены с обеих сторон – большие, маленькие. Я в их глубинах шёл мимо себя, отражённый, искажённый, иногда преображённый…
Я задержался возле высокого потрескавшегося зеркала слева, оправленного в олово.