Послушайте, неужели вам хочется, чтобы вас совершенно равнодушно раздели до нитки? Пусть даже это сделает просто некое поле?
Я, точно ничего не слыша, пер вперед.
– Воздействие поля тем сильнее, чем глубже вы заходите, – продолжал увещевать меня Адам. – По правде сказать, я и сам не особенно ясно представляю себе, что там, за этой роковой чертой…
Я резко остановился. Прямо‑таки застыл как вкопанный. И шумно сглотнул.
Они действительно висели там. Мое подсознание подсказывало мне это задолго до того, как я к ним приблизился. Человеческие тела, подвешенные на мясницких крюках, покачивались передо мной, поворачивались, точно под воздействием слабого ветерка, безвольные и безжизненные… Всего их было семь.
– Кто это? – хрипло прокаркал я. – Кто они такие?
– Эти семеро продали все, что имели, – пояснил Мазер.
– Но как это случилось? Почему?
– В каждом отдельном случае по‑разному, но всегда каждый старался прихватить для себя что‑то дополнительно, стоило только мне отвернуться. А потом он попадал в «раздевающее» поле – вы же видели, как это легко сделать! – и оно снимало с него все, что он добавил к своей личности с тех пор, как появился на свет. То, что вы видите, всего лишь жалкие остатки людей; впрочем, они дышат – хотя и очень медленно, – и сердца у них тоже бьются, только едва слышно. Благодаря временным особенностям этого поля жизнь в них еще теплится. Но, как говорил Шелли, «больше не осталось ничего».
– Когда же это случилось?
– Первый из них, Ларе, жил очень давно, когда здесь еще всем заправляли этруски. Марк появился на несколько веков позже. Эрик был германским наемником. Затем там есть один вандал и один гот, а еще – нормандский крестоносец из тринадцатого века. А последний, Пьетро, из шестнадцатого века. Уверял, что он художник.
– А почему все они так вели себя, как по‑вашему?
Он пожал плечами:
– Возможно, просто из любопытства. Любопытство я понять могу. Но более вероятно, они хотели получить больше, чем, по их мнению, могли себе позволить, и рассчитывали, что все же сумеют ободрать меня как липку. Ну что, вы по‑прежнему хотите заполучить память получше?
Ближайшее ко мне тело покачивалось и чуть вращалось в такт дыханию веявшего здесь волшебного ветерка, постепенно поворачиваясь ко мне в профиль…
И тут я пронзительно вскрикнул. Повернулся. Побежал…
– Альф, в чем дело?
Его рука легла мне на плечо, надежно удерживая меня в безопасном коридоре между полями. Тот его вопрос так и звенел у меня в голове. Но я уже стирал из памяти… страх перед возможными последствиями такого шага.
– Да что с вами такое?
– Это тело… меня ошеломило. Оно было так… словно… Я просто не знаю!
– Ага! В первый раз здесь всегда нелегко. Ничего, вы привыкнете.
– Не уверен. Пожалуй, я чересчур, черт меня побери, впечатлителен.
– Впечатлительность – та цена, которую и должен платить настоящий художник.
– А это действительно черная дыра?
– О, еще бы! Вы же прямо в ней оказались, как только порог переступили! Просто прихожая и гостиная убраны соответственно, чтобы не смущать посетителей. Но это самая что ни на есть настоящая черная дыра, уверяю вас!
– Да уж, дыра так дыра! Хотя, по‑моему, она больше похожа на адские врата.
Свет чуть мигнул – это открылась и закрылась входная дверь. До нас донесся голос Глории:
– Дамми, у нас посетитель!
– Но это же великолепно, дорогая нянюшка! Альф сможет понаблюдать нас в действии. Откуда клиент? Из каких времен?
– Студент колледжа, из США.
Откуда клиент? Из каких времен?
– Студент колледжа, из США. Начало девятнадцатого века.
– А в чем его проблема?
– Что‑то насчет астмы.
– Я, конечно, не доктор медицины, но посмотрим все же, что можно сделать…
Клиента, разумеется, уже усадили, но, как только мы вошли в приемную, он из вежливости встал – худющий студентик лет двадцати, темноволосый, бледный, большеголовый, с глазами типичного меланхолика, одетый по американской послевоенной моде 30‑х годов прошлого века.
– Здравствуйте, сэр! Как поживаете? – ласково осведомился у него Мазер. – Чрезвычайно мило с вашей стороны было ПОЖЕЛАТЬ посетить нас! Кстати, мы здесь все друг друга по именам называем. Знакомьтесь: это Няня, моя ассистентка, а это Альф, мой помощник. Самого меня зовут Адам. А вас?
– В колледже все называли меня Старичок, – сказал юноша. Говор у него был необычный и довольно приятный: явного южанина, но с легким английским акцентом.
– Вы хотели бы у нас что‑нибудь купить или заложить?
– Я хотел бы обменять свои астматические хрипы на что‑нибудь более терпимое.
– Ах, так у вас хрипы? А почему они, собственно, для вас так уж нестерпимы. Старичок? Слишком громкие? Слишком затяжные? Или болезненные? Что именно вас волнует?
– Они разговаривают со мной, причем на языке, которого я понять не в состоянии! Глаза Адама расширились.
– Ах так? Это что‑то новенькое… И вы уверены, что это действительно язык?
– Не уверен. Но они звучат как слова, сложенные в предложения.
– Чрезвычайно интересно, Старичок! Позвольте‑ка, я послушаю… – И не ожидая разрешения, Адам нагнулся и прижался ухом к груди студента. – Так… дышите глубже, пожалуйста, и выдыхайте помедленнее…
«Старичок» подчинился. Мазер внимательно выслушал его легкие, выпрямился и улыбнулся.
– Вы совершенно правы, мой дорогой! Это действительно язык. Среднеперсидский. Самое начало XI века. – Адам обернулся ко мне. – Поистине нет конца всяким фантастическим феноменам, Альф! Хрипы нашего клиента – это отрывки из «Шах‑наме», эпической фантазии, созданной великим поэтом Фирдоуси. Именно она послужила источником для сказок Шехерезады и вообще «1001 ночи».
Я так и уставился на него. Студент тоже.
– Итак, поскольку я не медик, сделать так, чтобы вы перестали хрипеть, я не могу, – довольно резко заявил Адам. – И менять их на что‑либо я тоже отказываюсь! Ведь это такая ценность, что впоследствии вы непременно оцените этот дар и еще будете мне благодарны. Но вот что я могу для вас сделать: я кое‑что продам вам – а именно знание персидского языка! И тогда вы сможете понимать то, что слышите. Хотя бы для собственного развлечения пока что. Пройдите, пожалуйста, внутрь.
Да, сейчас передо мной был действительно самый настоящий Магнетрон и Загадочный Кот в одном лице. Причем настроение у него было абсолютно наполеоновское. Любые возражения он отметал сразу. И налицо был его поразительный магнетизм – он называл это «силой личности». Когда юноша, точно загипнотизированный, последовал за ним в Дыру, я вопросительно посмотрел на Глорию.
– Но если Мазер сейчас считается всего лишь ребенком, то каким же он будет, когда вырастет? – спросил я, совершенно потрясенный.
– Возможно, тогда он станет богом? – предположила она совершенно невозмутимо. – Пока что ему еще ни разу не удалось окончательно сбить меня с толку. Но скажу честно, Альф: в последнее время он меня несколько подавляет.
– А вы не думаете, что эта невообразимая сила его личности как‑то связана с тем, что он был как бы умножен на четыре?
Она не успела ответить: вернулись Мазер и студент.