— Ты знаешь, что сделал, Райтэ?
— Победил.
— Ну, да. Последние мгновенья я даже защищался, и без шуток. Но главное сейчас не в этом, — Ринхорт, морщась от боли, поднял руку. Его доспехи остывали медленно, на перчатке и налокотнике еще багровели жаркие узоры, но паленой человеческой плотью совсем не пахло. — Главное в том, как ты это сделал. А победил ты меня, как темный дарэйли металла. Вот это я и хотел узнать — породившую тебя сущность. Раскрыть ее можно в серьезной драке не на жизнь, а на смерть. Прости, что не предупредил. Нельзя было.
— Ладно, чего уж там, — как победитель, я великодушно простил. — Я уже понял, что ты связан с металлом, но объясни, как это проявляется? Я не чувствую в себе такой силы.
Ринхорт восстановился быстро, и никакие ожоги его, казалось, не беспокоили. Да и были ли они? Я вот тоже едва не сгорел во дворце, а на мне уже ни следа. Рыцарь сел, оперев локти о согнутые колени.
— Тебе подчинился металл, Райтэ. Так же, как подчиняется мне. Это моя сила и власть. Я чувствую любой металл, как самого себя, вижу его в руде еще нерожденным. А расстояние, на котором я могу подчинить себе все металлические вещи, зависит от полноты силы дарэйли. Сейчас, надо признать, она не велика. Ты меня здорово пощипал.
— Значит, я все-таки темный?
— Почему тебя это огорчает? Это лишь человеческие условности: темный, светлый… На самом деле всё куда сложнее. В каждом из нас есть немного от противоположности — для этого и растят жрецы близнецов до семи лет вместе. Темный дарэйли разрушает. А ты уничтожил мой меч и почти расплавил доспехи.
— А светлый дарэйли металла как бьется?
— Приемов у них много, но в основе — не разрушение, а созидание и защита. Если я могу только призвать какой-нибудь потерянный меч, то они создадут любое оружие из любого металла, что окажется под рукой. С равным мне светлым я бы дрался почти вечность, пока мы оба не исчерпали бы свои силы. Они не бесконечны, — Ринхорт поднялся, свистом подозвал лошадей. — Нам пора, Райтэ, хватит прохлаждаться.
Уже забравшись в седло, я спросил:
— Что значит — породившая меня сущность? Княжна Сеана была женщиной, человеком. И твоя мать — тоже, раз они сумели нас родить. Как вообще становятся нелюдью, дарэйли?
Горькие складки пролегли у губ Ринхорта, состарив молодое лицо. Он придержал вороного, перейдя на шаг, покачал головой:
— Не знаю, стоит ли говорить об этом сейчас, принц. Слишком много правды зараз — не всегда благо для рассудка.
— После Лабиринта мне уже плевать на благо для моего рассудка.
— И то верно. Тогда вспомни последние годы перед бегством из святилища. Твоя мать прятала лицо даже от своих детей, не так ли?
Я кивнул. Императрица постоянно носила на людях густую вуаль, а перед смертью не снимала ее даже перед нами, и ее руки всегда были обтянуты тонкими перчатками.
При дворе шептались, что у нее неизлечимая болезнь, и свет вреден ее коже. Но я помнил ее лицо, еще не пораженное болезнью, большие серые глаза, полные любви и страдания, прикосновения ее ладоней. Помнил с младенчества, которое люди обычно забывают. Помнил и то, как от удара ножа в руке Ионта тело матери распалось в серебристый светящийся дым, и два крылатых луча протянулись к нашим с братом сердцам.
— Наши матери… — прошептал Ринхорт. — Их у каждого из нас — две. Небесная и земная. Живая небесная сущность — в плену у распадающейся земной плоти. Их боль даже нам, темным дарэйли, не представить. Это страшно, что с ними делают Гончары. Страшнее, чем то, что делают с нами, их детьми. Я не видел первоначального ритуала, когда призывают и формируют эйнеру — на эти таинства рабов не допускают.
Страшнее, чем то, что делают с нами, их детьми. Я не видел первоначального ритуала, когда призывают и формируют эйнеру — на эти таинства рабов не допускают. Но тайком читал у Пронтора книгу. И запомнил.
Устремив немигающий взгляд черных глаз в небо, дарэйли словно читал руны алых закатных облаков:
"Важно, чтобы душа успела покинуть подготовленное к приятию небесной сущности тело жертвы, но ее плоть, ставшая "глиной", еще жила, иначе погибнет зароненное в нее семя. Только в живую плоть может пролиться небесный дар. И с этого мгновения все зависит от твердости духа, чуткости и расторопности жреца, ибо нисшедшая сила столь велика, что может разорвать слабый телесный сосуд и уничтожить все вокруг. Под руками и молитвами Гончара и воздействием плененной сущности "глина" перемешивается, преобразуется и становится эйнерой.
В жилах эйнеры течет уже преобразованная субстанция. При этом земная плоть непрерывно подтачивается, деформируется, но вместе с тем небесная сущность приспосабливается к новому существованию и, пытаясь сохранить себя, из жизненной влаги, сохранившейся в жертвенном теле, создает малые сосуды, запечатлевая в них свой дар. Если зародыш в жертве один, эйнера всегда сотворяет его копию, близнеца. Возможно потому, что ее сила полярна".
Меня передернуло от чувства гадливости.
— Это самое мерзкое, что мне доводилось слышать в жизни, Ринхорт.
— Дальше — еще омерзительнее. Дарэйли зреют в материнском теле не менее полугода и не более года. Затем нас принудительно вынимают, так как рожать эйнера не может, ее тело уже не совсем человеческое и условно живое. Разлагающийся труп — вот что она такое. В той книге написано, что при более долгом сроке "обжига" измененной кровью качество "сосудов с дарами" ухудшается.
— Дерьмо какое! — прошептал я, сжав кулаки. — Качество!
— Выводят же люди породы скота на убой, и это никого не волнует, — зло усмехнулся он. — Эйнеры — неустойчивый симбиоз земного тела и небесного духа. Дарэйли — уже устойчивое слияние, потому что сила наших матерей уже разделена и усмирена, и наша плоть адаптирована к такому симбиозу.
Я надолго замолчал в потрясении. Вспоминал, что знал о своей семье, если не будет кощунством это так назвать. Мы с братом и мамой точно были семьей. А рыжий император…
Когда новообращенный Ионт жестоко подавлял бунт княжества Энеарелли, то мою бабушку и дядю он бросил в подземелье их замка. А моего деда, закованного в колодки, увез в Нертаиль в том же обозе, что и его дочь. Жених не стал перед свадьбой огорчать невесту смертью ее ближайших родственников. Князь Дорант отказался принести вассальную присягу даже после того, как увидел корону императрицы на челе дочери, и был брошен в казематы Лабиринта Нертаиля.
Я знал, что Сеана не просила за отца, и Дорант проклял забывшую его дочь — Ионт говорил нам. Получается, дед не знал, что супружеским ложем его дочери стал ритуальный круг в подземном святилище Эйне. Не знал, что сероглазая княжна оставила Подлунный мир в первую же брачную ночь. Знает ли он это сейчас?
Получается, с тех пор жило лишь ее тело, преобразованное жрецом в сосуд для нечеловеческого духа. И в пять тысяч пятнадцатом году от Спасения мира оно породило меня и брата, выкормило нас, говорило с нами на чуждом Подлунному миру языке, который понимали только служители Эйне и мы с Дьятом.
Закутанное черной вуалью, становившейся плотнее с каждым годом, тело мертвой Сеаны семь лет сопровождало Ионта во всех его походах, вдыхало запах крови на полях сражений, стояло на обломках поверженных крепостей и, положив руки на наши плечи, двух маленьких принцев, принимало вместе с супругом вассальные клятвы земных царей.
Оно страдало и человеческими, и нечеловеческими муками и распалось только через семь лет и девять месяцев после брачной ночи.