-А что?
-В гараже, да? Так и думала! А запаха не было?
-Какого запаха? - ошеломленно пробормотал Сигизмунд.
-Был запах, да? Все сходится!
-Что сходится?..
Мать раскрыла сумку, которую держала на коленях, и вытащила оттуда конверт. Это был старый авиаконверт ко Дню Победы.
-Что это? - спросил Сигизмунд.
-Дедово, - отрезала мать.
Сигизмунд знал, что мать почему-то считает, будто дед занимался какими-то дурными делами. И умирал трудно. И поминать его всегда было нелегко. Сам в Бога не верил. Бывало, начнешь за него молиться - и будто преграда какая-то воздвигается…
Мать вдруг сказала:
-Знаешь что, Гоша. Эта твоя тоже была какая-то… как неживая.
-Что?
-То. Я знаю, что говорю. Нежить это. Кикимора.
-Какая кикимора?
-Не знаю, какая. Тебе виднее. Сосет она тебя. Вон, ходишь сам не свой. Напился, матери нагрубил. А ее выгораживаешь…
-Мать, что ты несешь? Какая кики…
-И ребенку наговорила! Плакал! Боялся! А сама белая, глаза как водица… Не знаю, в общем, чем там твой дед занимался. Ума у нас не было, когда тебя Сигизмундом называли…
-Это точно, - сказал Сигизмунд.
Мать будто не расслышала.
-С Анастасией этой своей связался бы - и то понятнее… Просто дурь в башке у бабы. А тут… Мертвечинкой от нее попахивает. Вон, как торжествовала, когда я приходила! Глаза тебе отвела, точно говорю. Исчезла, говоришь? Такие не исчезают. Гляди, явится через год с дитем, на жабу похожим, скажет - «твой», а ты и поверишь…
-Мать, да ты что!.. Ты что несешь!.. - Сигизмунд едва верил собственным ушам. От слов матери пахнуло диким, древним суеверием, верованиями людей, которые действительно жили в лесу и молились колесу. - Мать, ты же христианка! Тебе ксендзы язык отрежут, если узнают!..
-Послушай меня, Гоша. Дед занимался чем-то нечистым. Что у него на уме было - мы не знали, а он не говорил. С годами еще скрытней стал. Да и дома постоянно жить начал только к старости, а так все в разъездах…
-Это дед тебе говорил, что нечистым занимается? - спросил Сигизмунд.
-Это я тебе говорю! Не знаю я, какие он там ДнепроГЭСы восстанавливал… Захожу к нему как-то раз, а у него…
-Что у него?
-Запах у него в комнате, вот что!
-И чем пахло-то? Портянками?
-Не шути с этим! Мертвечиной, вот чем!
Истовость, появившаяся в лице матери, очень не понравилась Сигизмунду, и он поспешил сменить тему:
-Так что там у тебя в конверте? Облигации дедовы?
Мать накрыла конверт ладонью:
-Где-то за полгода до смерти заводит дед со мной разговор. Нарочно так устроил, чтобы наедине мы остались. Вот, говорит, Ангелина, помру… Я ему говорю: ты чего помирать-то собрался? Вроде, не болел. А он меня не слушает. Свое твердит. Помру, говорит, квартира вам останется и гараж. Квартира - ладно, мол, что с ней сделается. Она не ведомственная, не выселят. А вот гараж - там всяк может повернуться. Гараж, мол, Ангелина, сама понимаешь: кирпичный, просторный, хоть огурцы в бочках засаливай.
Гараж, мол, Ангелина, сама понимаешь: кирпичный, просторный, хоть огурцы в бочках засаливай. Но ведомственный он. Я тут, конечно, затеял кое-что, чтобы за Борисом оставили.
Дед умер зимой семидесятого, когда уже начинался гаражный бум. Почему семье старого большевика позволили оставить за собой гараж - кирпичный, да еще в центре города, да еще ведомственный - для Сигизмунда всегда было загадкой. Однако ворошить эту тайну у Сигизмунда никогда особой охоты не было. Не буди лиха, пока оно тихо. Оставили - и ладно. Рассказ матери кое-что прояснял. Правда, пока не все.
-Так что, - лениво спросил Сигизмунд, дитя перестройки, - у деда, поди, ОСОБЫЕ ЗАСЛУГИ перед родимой партией водились?
-Не знаю уж, какие там у него заслуги, особые или не особые… Я ему говорю: зачем нам гараж-то, дед? У тебя и машины-то нету, на казенной ездишь. А он вдруг кулачищем по столу как грохнет и орет на меня, аж кровью налился: мол, ты ничего не понимаешь и не суйся. - Мать, рассказывая, разволновалась, на скулах пятна проступили. Сигизмунд даже подивился: столько лет прошло, а она все переживает давний разговор. Будто вчера было.
-А что он орать-то начал? - спросил Сигизмунд. - Ну, не было машины… Ну, купили…
-То-то и оно! А как купили - знаешь? Дед, между прочим, твоего отца на дух не выносил. Три года, как мы поженились, вообще с ним не разговаривал. И после за глаза знаешь как называл? Chlapacz!
Сигизмунд знал слово «хлапач». Дед, не любя новомодного слова «алкаш», именовал так пьяных. Отец Сигизмунда, избывая флотскую молодость, иной раз крепко принимал.
К старости дед вообще стал довольно часто переходить на польский. Ругался, что внука польскому не выучили, на родном языке поговорить не с кем. А мать по-польски почти не говорила.
-Что, настолько не любил? - спросил Сигизмунд.
Мать только рукой махнула.
-Не знаю, как и глаза не выплакала! Одно только и спасло: если бы развелись, неприятности были бы по партийной линии. У обоих. Дед это, конечно, тоже понимал. А тут вдруг машину Борису купить вознамерился! Я, дескать, и на очереди стою. Я старый большевик.
-Старый мудак, - пробормотал Сигизмунд.
Мать расслышала - еще больше покраснела, вскрикнула:
-Не смей так про деда!
-Да я так просто…
-А ты никак! - И успокоившись, продолжила: - Машину он в том же году купил, совсем незадолго до смерти. На Бориса оформил.
Машину дед взял, что и говорить, знатную. В те годы только-только начали выпускать «жигули». «Фиат» «фиатом», все комплектующие шли итальянские. Сносу «итальянке» не было, хоть и выглядела теперь вконец непрезентабельно. Да и фиг с ней, презентабельностью, - гаишники реже останавливают.
-Борис так воспринял, что дед перед смертью помириться с ним хочет. Рассиропился весь, отцом в первый раз назвал… Да я-то знала, что у деда на уме. Гараж у него на уме.
-Да что он к этому гаражу-то прилепился? - спросил Сигизмунд. - Клад у него там зарыт, что ли?
-Не знаю, какой у него там клад… - Мать тяжко вздохнула. - Сама поначалу так думала. Может, думаю, золото…
При слове «золото» Сигизмунду вдруг стало нехорошо. Сокровища Рюрика, блин, клад Нибелунгов… в гараже у полковника Стрыйковского. Приехали, что называется…
-Ты слушай, Гоша, что тогда-то у нас с дедом вышло.