- Но это так красиво. - Даже без телескопа ночное небо притягивало мой взгляд. Узоры звезд, планет и дымки заключали в себе истории. - Знаешь легенду об Орионе?
- Я слышала греческую сказку. - Дашай запрокинула голову и уставилась в небо. - Охотник, убитый своей возлюбленной.
- Случайно. Брат Артемиды обманом заставил ее пустить в Ориона стрелу.
- Да-да. - Дашай посмотрела на меня. - В чем смысл этой истории, Ари?
- Смысл? - Я не знала ответа.
- В чем мораль этой сказки?
Я не думала, что у легенд о созвездиях имеется мораль.
- Смысл таков: любовь есть несчастье, - заявила Дашай и сложила руки на груди.
Поездка по колледжам была краткой и конкретной. Мы с мае решили посетить четыре пункта: два больших государственных университета и два частных поменьше, все в пределах трехсот миль от дома.
Хиллхаус был частным заведением. Я не стану называть остальные места, где мы побывали, - не хочу влиять ни на чье мнение о них.
Достаточно сказать, что большие государственные вузы мне не понравились. Студенческие городки при них были слишком густо застроены и уродливы, несмотря на замысловатый ландшафтный дизайн, абсолютно не сочетавшийся с утилитарным стилем зданий. Нам обещали встречу с членами преподавательского состава, но никого из них поймать не удалось. В каждом заведении мы совершали экскурсию по помещениям, в том числе по общежитиям, напоминавшим собачьи конуры. Нашими гидами в обеих больших школах были молодые женщины - хорошенькие невозмутимые блондинки, чья жизнерадостность не знала границ.
- Вот тихое общежитие, - сказала Джессика, заводя нас в кирпичное здание в первом госвузе.
Мы прошли по коридору и оказались в гостиной, где семеро ребят курили марихуану.
- Упс! - сказала Джессика и, не переставая улыбаться, повела нас обратно.
- Это действующая аудитория, - объявила Тиффани во втором госвузе, распахивая дверь в комнату с бежевыми бетонными стенами и флуоресцентным освещением, от которого у меня заболели глаза.
"Наверное, тюремная камера была бы уютнее, - подумала я. - Зачем вообще проектировать такие стерильные, унылые пространства в качестве учебных классов?"
Мае государственные университеты понравились не больше, чем мне.
- Можем съездить еще в один, - с сомнением произнесла она.
- Если мы поедем, я не выйду из машины. - Я вообще начала колебаться насчет поступления в колледж.
Первая частная школа, которую мы посетили, заметно отличалась в лучшую сторону - более старый, удачно распланированный кампус, сплошь из краснокирпичных домиков с белыми дверями и окнами под сенью платанов. В аудиториях на стенах плакаты и картины в рамах. Общежития не напоминали вольеры, виденные нами в предыдущих учебных заведениях. Студенты сидели за партами, склонившись над ноутбуками, или беседовали небольшими группками. Я почти представила, как буду жить здесь. Почти.
- Здесь все белые, - шепнула я мае.
Когда мы беседовали с проректором по абитуриентам, он сказал, что школа старается набирать "представителей различных групп населения". Полагаю, представители означенных групп населения не хотели идти в школу, где все остальные белые. Похоже, моя фамилия и внешность привели проректора в восторг - я услышала, как он подумал: "Наша первая латиноамериканка".
Одна из сторон домашнего обучения заключалась в том, что на меня никто, в том числе и я сама, никогда не навешивал ярлыков.
- Я не хочу учиться там, где меня называют первой латиноамериканкой, - сказала я мае.
Наш грузовичок катил на юг.
- Ладно, - отозвалась она. - Все равно заведение показалось мне несколько претенциозным.
В студгородок Хиллхауса мы въехали в октябрьский солнечный послеполуденный час. Мае рассказала мне, чего ждать: сельский кампус был выстроен вокруг действующей фермы, и все студенты работали либо на ферме, либо на гнилой территории, помогая обслуживать кампус.
Первое, что мы увидели: газон с дубами, платанами и кленами и сгребающих листья студентов. Я не видела грабель с момента отъезда из Саратога-Спрингс. Состав учащихся отличался ярким разнообразием как в этническом, так и во всех прочих отношениях. Волосы всех цветов, в том числе ярко-зеленого, голубого, оранжевого и красного. Одежда многих напоминала театральные костюмы: шуты, цыгане, пираты и рок-звезды. Пока некоторые работали, остальные скакали и валялись по кучам листьев. Они напомнили мне стайку детенышей енота, виденную мною в Сассе, которые кубарем скатывались по склону исключительно ради удовольствия от процесса.
Пока я наблюдала, из кучи листьев, как камень из пращи, вылетел мальчик. Листья разлетелись во все стороны, и кое-кто начал подхватывать их горстями и швырять в него.
- Большое спасибо, Уолкер.
Кудри песочного цвета, синие глаза, румяные щеки, полные губы, белые зубы. Он улыбнулся и бросился к следующей куче. Я не понимала, почему я столько в нем заметила. И почему так надеялась, что он заметит меня.
Мы припарковались и направились к зданию администрации. Корпуса здесь были выстроены из покрашенного в темные тона дерева, с длинными узкими окнами, выходившими на лужайки и поля. Большинство имели веранды, уставленные рядами кресел-качалок.
Пока мы с мае ждали представителя администрации, я читала буклет, озаглавленный "Краткая история Хиллхауса". Школьная философия строилась по образцу Саммерхилла, прогрессивной британской школы. Хиллхаус представлял собой общину единомышленников, где каждый работал на благо общества минимум пятнадцать часов в неделю. Каждому полагалось раз в неделю посещать заседания управленческого совета. Посещение занятий было свободным: студенты составляли собственное расписание и получали письменные отчеты о своей успеваемости, а не оценки. Курсовая работа строилась вокруг серии проектов, которые студенты планировали вместе с преподавателями.
Условия показались мне разумными. Насколько они необычны, я поняла потом, когда почитала каталоги, подобранные нами в других вузах. В них упор делался на обязательные учебные часы, экзамены, средний балл: система, построенная на наказаниях и поощрениях, в основе которой лежит убеждение, что студенты - это дети, которых надо заставлять учиться насильно.
Хиллхаус не требовал от абитуриентов сдачи вступительных экзаменов или предоставления аттестатов. Решение о приеме принималось по результатам собеседования и трех сочинений, подаваемых вместе с заявлением.
Администратор, Сесилия Мартинес, оказалась молодой женщиной с большими глазами и открытым лицом. Как и все, с кем мы имели дело в других вузах, она производила впечатление беспощадно жизнерадостной.
- Итак, - сказала она, когда мы представились, - как я понимаю, ты к нам по наследству.
Подобного я в свой адрес еще не слышала.
- Да, - ответила за меня мае. - Я закончила Хиллхаус двадцать лет назад.
Сесилия Мартинес гадала, какого рода пластическую операцию перенесла моя мать.
- Вы смотритесь как сестры, - сказала она.
Я сообразила, что мама выглядит не старше тридцати. А Сесилия Мартинес не была одной из нас. Интересно, есть ли в Хиллхаусе вампиры?
Когда началось "официальное" собеседование, мае вышла из комнаты. (В Хиллхаусе не было ничего по-настоящему официального.) Сначала мисс Мартинес спросила меня о моем образовании и попросила описать любимого учителя.
- Я училась на дому, - ответила я. - Моим учителем был отец. - "Что рассказать о нем?" Я описала его биомедицинские исследования, работу по получению искусственной крови. Я говорила о наших занятиях математикой, естественными науками, философией и литературой. Я не сказала: "А еще он вампир. Он умеет читать мысли и становиться невидимым, но предпочитает не делать этого".
- Здорово, - говорила мисс Мартинес. - Стало быть, ты единственный ребенок. У тебя много друзей?
Я сказала, что у меня было несколько близких подруг, но не сказала: "Обе они исчезли".
Затем она спросила о моих хобби и увлечениях, и я рассказала ей о телескопе, верховых прогулках и каяке, о том, что учусь готовить и лазаю по Интернету.
- Потрясающе, - сказала она. - А в чем ты хотела бы специализироваться, если поступишь в Хиллхаус?
- Пока не знаю, - ответила я. - Думаю, мне бы хотелось работать в междисциплинарных проектах. Меня интересуют пути внутреннего и внешнего взаимодействия культур. Возможно, когда-нибудь я стану чем-то вроде культурного переводчика. - "Или шамана", - добавила я про себя.
Ответ ей очень понравился.
- Тебе надо поговорить с профессором Хоффманом, - сказала она. - Он у нас руководит кафедрой междисциплинарных исследований.
Когда я вышла из кабинета, мама взглянула на меня и просияла. Ее облегчение показалось мне неуместным. "Неужто она думала, что я стану рассказывать о демонах и предвестниках?"
Но еще больше мама обрадовалась при упоминании профессора Хоффмана.
- Он был одним из моих учителей, - сказала она. - Скажите, он еще играет на терменвоксе?
- Играет.
Мисс Мартинес сняла телефонную трубку и позвонила профессору Хоффману.
- Что такое терменвокс?
- Электронный музыкальный инструмент. - Мае обеими руками очертила в воздухе прямоугольник. - Звучит, как музыка иных миров.
Когда мисс Мартинес повесила трубку, мае спросила:
- И он по-прежнему пишет письма редактору?
- Уверена, что пишет. - Сесилия улыбнулась. - Но местная газета перестала публиковать их некоторое время назад. Он посылал их по две-три штуки в неделю.
По пути к профессору мисс Мартинес показала нам амбар, театр, библиотеку и студенческий клуб, подвальный этаж которого, по ее словам, занимала столовая.
- Пища у нас вся натуральная, в основном выращенная здесь же.
Вокруг студенты неторопливо переходили из одной аудитории в другую, беседуя друг с другом. Я уловила обрывки разговоров: "провел лето в Коста-Рике" и "они сказали нет, они уже перестали платить за обучение". Прочие продолжали резвиться - иначе не скажешь - среди листвы. Кто-то сидел на каменной стене и играл на деревянной флейте.
Помещение кафедры междисциплинарных исследований соседствовало с факультетом химии в очередном здании из дерева и стекла. Коридор, по которому мы шли, был увешан аляповатыми любительскими портретами одного и того же темноволосого молодого человека, писанными маслом на бархатно-черном холсте.
- Химики обожают Короля, - заметила мисс Мартинес.
Я хотела спросить, кто это, но мама прислала мне торопливое предупреждение: "Не надо. Потом объясню".
Дверь в кабинет профессора Хоффмана была открыта.
- Ну здравствуй, Сара, - произнес он, подталкивая нас внутрь.
Он посмотрел на маму так, словно они виделись только позавчера: быстрый взгляд, кивок. Затем его глаза остановились на мне.
Это был худой, начинающий седеть мужчина. Очки без оправы, джинсы, ковбойские сапоги и рубашка цвета горчицы.
- Что ты об этом думаешь? - спросил он, указывая на угол своего стола.
Сесилия Мартинес, как я заметила, оставила нас. В комнате не хватило бы места еще для одного человека.
Письменный стол, как и сам кабинет, был покрыт разнообразными предметами: бумагами и книгами, разумеется, а также игрушками, сделанными из жести, камней, деревянных брусков, кусков мыла, жестянок из-под супа. Я посмотрела на угол и увидела нечто, оказавшееся дохлой змеей.
- Это коралловая змея? - Кожу ее охватывали яркие кольца красного, желтого и черного цветов.
- Ну да, она. В окрестных лесах обитает некоторое количество особей. В последнее время находят необычно много дохлых. - Он обернулся к мае. - Ты по-прежнему держишь пчел?
Я удивилась, откуда он знает.
- Я писала работу по пчелам, будучи студенткой, - сказала мне мае. - Он все помнит. Да, - обратилась она к профессору. - И их необычно много дохнет в последнее время.
- С птицами происходит то же самое. - Он порылся в куче бумаг на столе, и я почти ожидала, что сейчас он извлечет оттуда дохлую птицу. Вместо этого он вытащил из кучи журнал и принялся его листать.
Мы стояли и смотрели на него. Сесть было некуда. Все стулья в кабинете занимали предметы.
- Вот. Одюбоновское общество говорит, что популяции обычных птиц за последние сорок лет сократились критично, в некоторых случаях на восемьдесят процентов.
- Чем вызвано это сокращение? - спросила мае.
Он захлопнул журнал.
- Самые непосредственные факторы - антропогенные. Чрезмерная эксплуатация ресурсов означает потерю естественной среды обитания. А оставшиеся ареалы нередко загрязнены. Безрадостная картина.
Он швырнул журнал обратно на стол и повернулся ко мне.
- Ну-с, кто же ты, черт подери, такая?
По пути домой в тот вечер я сказала мае то, что она и так уже знала: я хочу поступать в Хиллхаус.
Комнаты в общежитии, по которым мы прошлись, были не чище и не больше, чем в любом другом из виденных нами кампусов. Везде студенты, казалось, упорно пытаются впихнуть в похожие на кельи комнатушки максимум барахла. Вентиляция была слабая, а запах масла пачули (мама сказала мне, как оно называется) перешибал несколько других ароматов.
Но эти комнаты показались мне более привлекательными, потому что были старее, и в большинстве были те же высокие, узкие окна, что и в других зданиях колледжа. Каждое окно представляло собой заключенный в раму пейзаж с деревьями. И студенты в целом обладали впечатляющей энергией: повсюду мы видели их бегущими, катающимися на скейтбордах, танцующими. Почти все, кого мы встречали в других кампусах, двигались медленно, сгорбившись, с тяжелыми рюкзаками, большинство с мобильниками у уха.
Да, сказала я маме, я могу представить себя в Хиллхаусе.
- По наследству, - сказала я.
- Если нам приходится расставаться, я бы предпочла, чтобы ты отправилась туда, нежели куда-либо еще. - Она отвернулась, но я видела упрямо выдвинутую нижнюю челюсть и опущенный уголок губ.
- Я же не покидаю тебя по-настоящему, - сказала я.
- Ты начинаешь обретать свое место в мире. - Она попыталась взбодриться. - Тебе это пойдет на пользу, Ариэлла. И не так далеко от дома.
Еще некоторое время мы ехали молча. Наконец я спросила:
- Мае, кто такой Король?
Она рассказала мне об Элвисе Пресли, певце рокабилли, ставшем международным поп-идолом. Она сказала, что люди до сих пор заявляют, что он не умер, что видели его в торговом центре или в аэропорту. Некоторые полагают, что он может быть вампиром. Затем она напела мне песню под названием "Отель разбитых сердец". Мне подумалось, что это могла бы быть выходная ария Дашай.
Теперь я знала про Короля. Почему он так нравился химфакультету Хиллхауса, навсегда осталось для меня загадкой.
Мы вернулись в пустой дом. Но полчашки чая на кухонном столе еще не остыло, а рядом лежал экземпляр местной газеты, раскрытый на фотографии Джесса.
Я просмотрела статью. Он изложил полиции новую версию вечера, когда он назначил свидание с Мисти. На сей раз он не мог припомнить, пришла она или нет. Он заявлял, что потерял память об искомом вечере. На данный момент он остался единственным фигурантом дела. У полиции по-прежнему не хватало улик, чтобы назвать его подозреваемым.
"Искомый вечер", "фигурант" - каким странным языком пользуются люди, когда речь идет о преступлении.
Заслышав звук - басовитое ржание, - мы с мамой вскочили одновременно. Лошади вернулись домой.
Мы помчались к стойлам. Длинный белый фургон для перевозки лошадей стоял рядом с ними. Должно быть, Дашай пригнала его из Киссими, где держали коней, пока конюшни ремонтировались.
Конная статуя женщины стояла у входа. Это была Эпона, богиня лошадей, после урагана она переехала в Киссими вместе с нами. Дашай привезла ее обратно.
Внутри, среди сладких запахов свежего дерева и сена они ждали нас: Оцеола, Абиака, Билли и мой любимец Джонни Кипарис. Их назвали в честь вождей племени семинолов. Джонни при виде нас затряс своей черной гривой.
Дашай была там, чистила Абиаку.
- Мы вернулись сегодня после обеда, - сказала она. - Я зашла пожелать им спокойной ночи. Они счастливы вернуться домой.
Некоторые заявляют, что звери не испытывают чувств, приписываемых им людьми, - что их заботит только еда, питье и убежище. Эти умники не проводили много времени с лошадьми.
Или с кошками. Грэйс вошла в конюшню и направилась прямо к Билли, ее личной фаворитке. Билли была кремовая кобылка с покладистым характером. Она опустила голову и громко фыркнула, а Грэйс потерлась о ее переднюю ногу.
Семья наша была не в сборе, но лошади помогли. Мы провели следующий день верхом, проезжая по тропинкам, уводившим к заливу. Улиткины тропки, как называла их мае, потому что они вились и поворачивали абсолютно произвольно. Билли осталась составлять компанию Грэйс. В прежние времена на Билли ездил Беннет.
В полдень мы остановились на пляже возле Озелло перекусить в ресторанчике под названием "Пекс". Мы ели устрицы и креветки на расставленных снаружи скамейках для пикника. С нашего места атомная электростанция не просматривалась, и я старалась забыть о ее существовании.
С воды налетел прохладный бриз. Глядя на маму с Дашай и пасущихся неподалеку лошадей, я ощутила умиротворение. Я не позволяла себе думать о будущем, о перспективе расставания с ними.
После обеда Дашай подошла к Абиаке и несколько минут разговаривала с ней. Она приблизила губы к самому уху лошади и понизила голос, поэтому мы не слышали, что она говорила.
Мае покачала головой, веля мне не подслушивать, но я откуда-то знала, что Дашай рассказывает о своем разбитом сердце.
Она напомнила мне короткий рассказ Чехова "Тоска". Эпиграф к нему гласил: "Кому повем печаль мою" . Старик пытается рассказать историю смерти своего сына пассажирам своей повозки. Никто не слушает, и в итоге он делится бедой со своей лошадью.
Позже на той неделе, когда я сидела и трудилась над вступительными документами в Хиллхаус, Чехов, Дашай и звери, которые так терпеливо сносят наши откровения, послужили мне темой для сочинения на вольную тему.